Согласительная демократия, или Глубокое понимание российского общества

Все эти годы специалисты по российской политике и досужие наблюдатели оценивают доли случая и закономерности в приходе нынешнего президента к власти и в его столь долгом пребывании в ней; изучают факторы, которые могли изменить ход российской истории; оценивают устойчивость режима и перспективы его изменения.

Но все эти размышления не должны заслонять основной перемены, случившейся в России накануне старта последнего года ХХ века. После почти пятнадцатилетнего поиска более адекватной формы правления и организации экономической и социальной жизни, чем сформировавшаяся в советском обществе, новая российская элита разочаровалась и в демократии, которая еще недавно привела ее к власти, и в идее закона, который она сама эффективно использовала для собственных нужд.

Хозяевам страны хотелось управлять ею (неважно, во имя блага народа или собственного обогащения) без непосредственного участия холопов — а для этого обычная электоральная демократия не была предназначена. И 31 декабря 1999 года страна сдалала шаг от не полностью совершенной, но электоральной демократии к той, которую я назвал бы “согласительной”.

Согласительная демократия — это, скорее всего, уникальное российское изобретение, модернизация советской системы в духе XXI века. В ней узкий круг правящей номенклатуры делает кадровый выбор (президента, премьера, губернаторов, а сейчас и депутатов), который затем подтверждается в ходе национального или регионального плебисцита. Отличие только в том, что население заменяет в качестве избирателей совокупность членов ЦК КПСС — но ни процессы выбора кандидата, ни ход голосования, ни его результат от этого никак не меняются. Приблизительно так же, как и советская политическая система, российская ее версия формировалась достаточно долго — около двух десятилетий, но пришла к очень похожему результату: от имитаций демократических процессов в рамках единого политического курса через все более откровенное отторжение несогласных к политике террора в отношении “врагов народа”.

Но согласительная демократия отлична от тоталитарного строя по крайней мере двумя важными чертами.

С одной стороны, она не предполагает фронтального отрицания базовых свобод и прав человека. Не в пример Советскому Союзу, существует свобода владения частной собственностью, некоторая неприкосновенность частной жизни, право на выезд из страны и возвращение в неё, широкие возможности доступа к информации. Можно сказать, что по многим направлениям на эти права идет наступление (скоро отменят право собственности для иноагентов, которым уже запретили получать доходы; право на частную жизнь у ЛГБТ+ уже практически отнято; миллионам людей выезд за границу запрещен; идет наступление насвободный интернет), но аналогии с СССР все равно выглядят натянутыми и могут приниматься всерьёз только теми, кто не жил в стране в те времена или просто их не помнит.

С другой стороны, она остается демократией, так как выборы не отменены и не сведены к голосованию за единственного кандидата, что было нормой в коммунистические времена. Да, на президентских и любых прочих выборах кандидаты, выражающие сколь-либо заметное несогласие с властями, почти не имеют шансов попасть в бюллетень для голосования — но, повторю, альтернативность присутствует, и если население было бы действительно готово к протесту, кандидаты власти не получили большинства и почувствовали бы это. Можно говорить о массовых фальсификациях, о вбросе пусть даже и четверти бюллетеней, но это не меняет общего результата — в какой-нибудь Курской области люди именно что голосуют за назначенного президентом и. о. губернатора, который покидает пост через три месяца, а на следующий год проголосуют и за нового присланного из Москвы назначенца.

Согласительная демократия — форма политического режима, которая адекватна абсолютно пассивному обществу, полностью погружённому в свои текущие проблемы и не желающему вмешиваться в политические процессы. На всех выборах, в которых участвовал Владимир Путин, в бюллетене присутствовали кандидаты, избрание которых могло придать стране новый вектор, но никто из них не набрал ни то что большинства — даже четверти голосов. Сравнивая это с опытом Светланы Тихановской на белорусских выборах 2020 года, надо признать “дистанцию огромного размера” между российским обществом и многими другими, даже находящимися под схожим авторитарным давлением. Ничего подобного, я рискну сказать, на наблюдалось бы даже в Китае, если бы там вдруг решили организовать прямые общенациональные выборы. Конечно, подобная система неустойчива и преходяща, но неустойчива и преходяща она ровно в том смысле, в каком была и советская система: она может быстро рассыпаться — но лишь в случае, если импульс в этом направлении окажется задан её создателями и бенефициарами изнутри неё самой, как это случилось тридцать лет назад, и ни в какой иной ситуации.

Все сказанное приводит меня к очевидному выводу: те, кто четверть века тому назад размышлял, как сохранить еще не полностью приватизированную страну под своим устойчивым контролем, нашли оптимальное решение — и оно, судя по всему, было принято на базе достаточно глубокого понимания, что являет собой российский народ и на какую степень его индифферентности власть может рассчитывать. Это понимание у тех, кто назначил Владимира Путина на пост президента 25 лет тому назад — нужно признать! — было значительно более глубоким, чем у всех представителей российской оппозиции, начиная от “классических” либералов рубежа XX и XXI веков и кончая популистами, готовыми идти в тюрьму, надеясь что народ встанет на их защиту.

Российское общество было и остается только “довеском к власти” — и “спецоперация 31 декабря” показала это лучше, чем тысячи томов ученых трактатов о России, её прошлом, настоящем и будущем…