Слишком независимое государство

Британский фантаст вообще любил придавать героям своих произведений неожиданные черты. Даже в “Машине времени” потомки хватких “акул капитализма” превращаются в утонченных и совершенно беззащитных элоев. В стране, пережившей десятилетия “красного террора” и голодомор, назвать большевиков “мечтателями” язык как-то не поворачивается. “Безнадежными романтиками” у нас принято называть диссидентов, в советские времена мечтавших о независимой Украине. Совсем не такой, какой она оказалась на самом деле.

Впрочем, в рассуждениях по поводу наивности есть и определенная доля преувеличения. А может и снобизма людей, уже знающих о том, какими именно оказались 19 лет независимости. Вот если бы они были такими проницательными в году эдак 1991—1992-м! А между тем именно тогда “романтик” Вячеслав Чорновил, тогда еще не ставший “конструктивным оппозиционером”, в нашумевшем интервью признался, что не считает, что нужно праздновать 24 августа. Если уж и отмечать — утверждал Чорновил — так 1 декабря, когда за независимость проголосовали миллионы граждан. А в августе кнопки “за” нажимали только народные депутаты, большинство из которых не успело еще выбросить партбилеты КПСС. Конечно, и среди тогдашних парламентариев были те, кто многие годы мечтал о самостоятельной Украине, но они растворялись среди тех, кто голосовал за личную независимость — в первую очередь от тогдашней непредсказуемой российской власти во главе с импульсивным Борисом Ельциным. Которого тогда действительно побаивались. “Исходя из смертельной опасности…” — по сути это было о Борисе Николаевиче, а не о ГКЧП, к тому времени не страшном уже никому.

Разумеется, если говорить с высоты прожитых лет, это был скорее конъюнктурный момент. Стратегический прецедент был в другом — люди, волей судьбы оказавшиеся при власти, почувствовали себя настолько самодостаточными, чтобы учредить государство. И по сути стать этим государством — в строгом соответствии с откровенной ленинской формулой, произнесенной в 1922-м — “государство — это мы”. Очевидно, круг “нас” не ограничивался компанией депутатов, были ведь еще обитатели других властных кабинетов, многочисленные чиновники, их супруги, чада, домочадцы и… все. Остальные в эту “рукавичку” не попадали, они становились “всего лишь” подданными, просто живущими на территории, подконтрольной новому государству. Само же государство оказалось независимым… от собственной страны.

Этот подвох и почувствовал Чорновил, пытаясь противопоставить “номенклатурному” 24 августа “народное” 1 декабря. Жест, конечно, наивный. Поскольку для новой власти и декабрьский референдум был всего лишь санкцией, демонстрацией поддержки, необходимой для международного признания своего статуса. Столь же формальной, как результаты референдума 17 марта того же (!) года — во время которого те же люди проголосовали а) за обновленный Союз и б) за Декларацию о суверенитете. Из набора трех взаимоисключающих ответов власти достаточно было просто выбрать нужный, подходящий в данный момент.

Безусловно, романтиком был Чорновил и тогда, когда видел во всем этом хитрую комбинацию коммунистической номенклатуры. Номенклатуры — да, но коммунистической — вряд ли. Поскольку идеологически она уже тогда стала всеядной, могла быть даже желто-голубой и никаких экзаменов на верность ленинизму для привлечения в свои ряды не устраивала. Наоборот — Леонид Кравчук и Чорновилу со товарищи предлагал — мол, присоединяйтесь, господа, “готов даже опереться на Рух”, будем вместе строить… Что строить? Да в общем-то неважно! Что хотите, то и построим. Это, правда, парафраза “крылатого изречения” другого Леонида. Кучмы.

Показательно, кстати, что вопрос “что строим, капитализм или социализм?” тогдашний премьер задавал депутатам — то есть “своим”. Поинтересоваться мнением остальных жителей страны — какой они ее хотят видеть — уже тогда, в 1992-м, необходимости не было. Не возникло и позже. У Виктора Ющенко подобные вопросы вообще вызывали раздражение. Он-то был уверен, что государство — или “национальная элита”, если быть ближе к ющенковской лексике — должно опережать чаянья не слишком просвещенного народа, не понимающего, скажем, зачем ему нужно в НАТО. Впрочем, и третий, и даже второй президент готовы были “посоветоваться с людьми”, когда речь шла об их конституционных инициативах. Только “всенародные обсуждения” эти больше напоминали потемкинские деревни — поскольку ответ был известен заранее и по удивительному стечению обстоятельств, как правило, совпадал с мнением главы государства. О чем при Ющенко с сарказмом рассуждали “регионалы”, а при Кучме — сам Ющенко. Да и Кучма в свое время, когда был оппозиционером, весьма нелицеприятно отзывался о манипуляциях общественным мнением со стороны Кравчука.

И это, между прочим, весьма показательный момент. Демонстрирующий отличия государства, созданного в 1991-м, от своего коммунистического предшественника. Тот не допускал даже фракций внутри “руководящей и направляющей”, требуя безусловной лояльности. Это — демонстрировало широту души и незакомплексованность: можешь — будь при власти, не можешь (или не хочешь) — ходи в оппозиционерах. Оппозиционерам в Украине в президенты выбиться даже легче (трое из четырех победили, будучи как раз в оппозиции). Все, как у “настоящих” государств, только… внутри правящего сословия. Ибо даже самые отчаянные оппозиционеры даже для самых жестоких гонителей оппозиции остаются — пусть даже на уровне ощущений — “своими”, отличающимися от посполитых, живущих за невидимой гранью подданных. Так было при Кравчуке. Так стало при Кучме. Так происходит сейчас. Лидеры “антикучмовской оппозиции” в свое время много возмущались отсутствием при его режиме “социальных лифтов”, но сами “лифтерами” работать не спешили. Даже на враждебной для себя территории. И “бело-синяя оппозиция”, критикуя “оранжевый беспредел”, признавала незыблемым разделение “мы—они” отнюдь не по географическому или политическому принципу, а по принципу принадлежности к “своему кругу”.

Теперь настала очередь вчерашней власти язвить по поводу возводимой ударными темпами Януковичем и Азаровым “Украины для людей”. Но здесь, как уже успели подметить, нужно просто уточнять, какие именно люди имеются в виду. В конце концов, полное название “первой” Речи Посполитой звучало как “Речь Посполитая ОБОИХ НАРОДОВ”. Вот только под народами понималась исключительно шляхта — Польской Короны и Великого княжества Литовского. Податные сословия народом не считались. А в политическом смысле — и не были им. Попытались стать — государство развалилось как карточный домик. Заодно “раздавив”, по меткому замечанию Шевченко, и этих самых подданных.

Разумеется, в современной Украине и “посполитые” считаются гражданами — иначе в приличном обществе к западу от Буга украинскую власть просто не поняли бы. Но считаться — не значит быть. В древнем Коринфе, скажем, граждан тоже было много. Они даже собирались время от времени на городской площади, демонстрируя единство власти и народа. Правда, собрание это могло только поддерживать (как это было чаще всего) или отвергать (что случалось намного реже) решения, подготовленные узким кругом посвященных людей — пробулов. Так что формальное народовластие коринфского типа даже современники называли специально придуманным термином — олигархия. Это уже потом словечко из словаря Аристотеля стали применять для обозначения владельцев заводов, газет и пароходов. Тех, кому, как оказалось, и Моцарт писал мелодии для мобильных телефонов.

Кстати, еще древние заметили: если государство не может дать своим гражданам ничего, оно может предложить им просто гордиться своим подданством. А отсутствие лояльности к власти истолковывать как дефицит патриотизма или даже готовность сотрудничать с врагом. В этом смысле украинская власть действительно может опираться на “тысячелетнюю традицию”. Творчески осмысленную в советское время с незабвенным, обыгранным Визбором “зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей”. И действительно, неужели патриот своей страны может сомневаться в чистоте помыслов тех, кто голосовал за Акт Провозглашения Независимости (все слова с заглавной буквы)? А если и так — то разве такое, пусть плохонькое, но все-таки самостоятельное государство не лучше, чем подчинение тоже далеко не безупречному соседу? Вот только на поверку получается, что независимость от внешних факторов в украинском случае оказывается куда более формальной, чем независимость от собственных сограждан — от которых в Украине действительно практически ничего не зависит. Нынешний кризис продемонстрировал, что страна как раз стала еще более зависимой от мировой экономической конъюнктуры. А уж от геополитической — и подавно. И если первые два президента хотя бы пытались — один “между капелек”, второй — “многовекторно”, но держать дистанцию по отношению к мировым и региональным центрам силы, то Ющенко и Янукович — сознательно или нет — согласились “встраиваться” в проекты, авторы которых живут совсем не в Киеве. А уж об экономической самостоятельности больше, похоже, заботятся пресловутые олигархи, чем “патриотически настроенные” чиновники.

С другой стороны, следует ли впадать в привычный для украинцев национальный мазохизм и, заламывая руки, словами Владимира Яворивского вопрошать (именно вопрошать, поскольку спрашивать — это значит ждать ответа, а в этом случае ответ не предусмотрен) — “что ж мы за народ такой?”. Обычный народ, ничем не хуже других. И ничего уникального в “параллельном” существовании государства и страны, честно говоря, тоже нет. Сословных государств в истории Европы было немало, труднее сказать даже, какая из стран континента не переживала подобного в своей жизни. Не в ХХ веке, правда, но и этому есть свои объяснения.

История показывает, что даже враждебное государство способно навязывать свою волю там, где подобный порядок не вызывает сопротивления, где его воспринимают как должное. А легче всего это происходит в тех случаях, когда страна есть, а общества — как бы это сказать помягче — не наблюдается. Есть население, атомизированное, занятое в лучшем случае самовыживанием, часто — за счет активной работы локтями в среде себе подобных. Чаще всего так происходит после стихийных бедствий. Или разорительных нашествий. Впрочем, 70 лет правления “кремлевских мечтателей” по последствиям можно приравнять и к тому, и к другому.

Рано или поздно недовольство излишней независимостью государства при неискоренимой требовательности к живущим на его территории возникает даже среди атомизированного населения. И недовольство это требует выхода. В Древнем Риме, скажем, плебеи просто взяли и удалились из города. Недалеко, на соседний холм. И самодовольные патриции сразу почувствовали образовавшуюся пустоту. Трудно, конечно, представить, куда может удалиться население 46-миллионой страны. И есть подозрения, что в случае, если транзитные трубопроводы останутся на своих местах, отсутствие народа для властей предержащих может оказаться не столь заметным, как для римских патрициев. Но главное — результат плебейского демарша. Права граждан они получили, но Рим все равно остался олигархическим государством — просто теперь олигархия включала не только патрициев, но и влиятельных плебеев.

В древнем Аргосе поступили проще. Недовольные вооружились дубинами и просто перебили самых знатных и богатых. Современники назвали это словом “скитализм”. Наверное, потому, что не знали, что такое “погром”. Впрочем, синонимы можно подбирать бесконечно. Во Франции, скажем, была Жакерия. Это когда крестьяне убивали дворян — по сословному признаку. Правда, дворяне были вооружены лучше и в итоге победили. И сословное государство просуществовало еще несколько столетий. Речь Посполитая Хмельниччину с Колиивщиной тоже пережила. Но ненадолго. А Украина смогла в полной мере ощутить, чем холодное безразличие сословного государства отличается от всепоглощающей царской заботы.

Западноевропейский вариант преодоления пропасти между страной и государством выглядит не слишком радикально и к тому же требует очень много времени и сил. Поскольку предусматривает постепенную самоорганизацию населения, позволяющую — в конечном итоге — обходится без излишней государственной опеки. Самый наглядный пример — городские коммуны, где даже беженцы и изгои со временем превращались в бюргеров, у которых были не только обязанности, но и права. Процесс этот происходил непросто, с многочисленными отступлениями и внутренними конфликтами, но когда бесконечное число независимых от власти корпораций, союзов и коммун слились в единую сеть — возник Buergergesellschaft, что в переводе с немецкого означает навязшее у многих в зубах “гражданское общество”. Общество, способное диктовать государству свои условия и даже изменять его — под свои потребности. Буржуазия, выросшая из средневекового бюргерства, разумеется, тоже заботилась в первую очередь о своих интересах, но наемным работникам, чтобы отстоять свои права, тоже пришлось организовываться — в профсоюзы и партии, которые тоже в конечном счете стали частью гражданского общества.

Возможно, это не самый быстрый способ решения проблемы — но, похоже, самый надежный. Поскольку позволяет не растрачивать, а накапливать социальный капитал — главный ресурс современного общества. Дефицит которого является едва ли не главным украинским дефицитом. За 19 лет этого капитала накоплено слишком мало, чтобы претендовать на статус независимой европейской страны. Впрочем, это тот самый редкий случай, когда все действительно зависит от граждан. От их желания стать другими, поддержать соседа или даже совсем незнакомого человека. И, наоборот — от обыкновенной лени, усталости, неверия в собственные силы. А если попытаться ускорить процесс революционными методами, можно вообще никуда не попасть. Есть в мире страны, накапливающие социальный капитал такими темпами, что пропасть между государством и обществом кажется непреодолимой. А граждане имеют шансы скорее превратиться в уэллсовских морлоков, чем добраться до рычагов государственного управления. Зато местные “мечтатели” вовсю гордятся флагом, гимном, местом в ООН… ну и всем прочим, без чего государство почему-то не считают независимым.

Алексей МУСТАФИН