Россия и США: Невозможность партнерства

Почему между Россией и США почти никогда не существует ровных, спокойных отношений? Либо взаимное противостояние до остервенения, либо иллюзии равноправного партнерства?

Восьмого марта 1983 г. Рональд Рейган назвал СССР “империей зла”. Но в январе 1984 г. он в другой речи сделал важную оговорку. “Зло”, пояснил американский президент, исходит от государственных структур СССР и “философии” коммунизма, а сами русские люди не хотят ни войн, ни конфликтов с Америкой. Представим, говорил Рейган, что Иван и Аня, спасаясь от грозы, случайно оказались под одним укрытием с Джимом и Салли и между ними не было языкового барьера. Они бы явно нашли общий язык, говоря на общечеловеческие темы.

Да и сегодня большинство западных журналистов, а также оппозиционно мыслящих людей в России считают, что главное препятствие для “нормальных” российско-американских отношений — авторитаризм Владимира Путина и криминально-коррумпированная пирамида, на которой он восседает.

Прямолинейность этого подхода очевидна. В прессе и аналитике появилось много социологических объяснений того, почему Путин сохраняет массовую поддержку россиян. Антипутинская оппозиция в России вынуждена признать, что вопреки их ожиданиям “холодильник” (личные интересы людей) не победил “телевизор” (государственную пропаганду).

За деревьями обстоятельств и ситуаций мало заметно главное. Внешняя политика США и России покоится на двух мало совместимых образах национальных интересов.

Американскому сознанию громадный американский флот, стратегическая авиация, базы по всему миру и ядерный зонтик представлялись не столько орудием войны, сколько необходимым условием для защиты партнеров по бизнесу и торговле — Западной Европы, Японии и Тайваня, нефтяных партнеров на Ближнем Востоке. Многие американцы и сегодня свято убеждены в том, что США стали военной сверхдержавой только лишь для того, чтобы уберечь “свободный мир” от коммунистической угрозы. Их лишь волновало, как президента Дуайта Эйзенхауэра, чтобы Америка не утратила свои свободы, не превратилась в заложника “военно-промышленного комплекса”, бюрократии Вашингтона. Даже выживание в ядерном противостоянии с СССР понималось многими в религиозно-этических терминах. Советник Рейгана гарвардский профессор Ричард Пайпс написал книгу под заголовком “Выживание — это еще не все”. Нельзя поступаться американскими принципами! Потеря мирового рынка для США была равносильна потере “американского образа жизни” — и это было страшнее, чем ядерная война.

Разумеется, не все с этим соглашались. Студенты протестовали против войны во Вьетнаме. Миллионы ходили на демонстрации против угрозы ядерной зимы. Но разбить национально-глобальный консенсус эти протесты не смогли.

28 января 1992 г. Джордж Буш-старший в Вашингтоне объявил: “С божьей помощью Америка победила в холодной войне”. Мир стал однополярным, и, по мнению Буша, это очень хорошо: “Потому что мир верит нашей силе, и правильно делает. Мир верит, что мы будем справедливы и сдержанны, будем на стороне всего достойного, на стороне правого дела”. Речь Буша дала начало двум десятилетиям американского “триумфаторства” — убежденности в том, что именно Америка имеет и возможность, и предназначение построить правильный мировой порядок.

Российский национализм и мировоззрение замешены на других дрожжах. Со времен, когда Иван Грозный уничтожил торговую мощь Великого Новгорода, основной, базовой политикой Москвы было собирание могущественной империи. Торговля с англичанами, затем с голландцами и другими странами играла сугубо вспомогательную роль, не она формировала мышление российского правящего класса — боярства. Главным было крепить единство и мощь державы. “Воля” и религиозная “свобода” ярко проявились в XVII в., но привели к двум российским трагедиям — Смутному времени и расколу. Петр Великий своей деспотической волей вырвал Россию из ее азиатского изоляционизма и сделал частью европейского национального “концерта”. В начале XIX в., как утверждают некоторые историки, высшее дворянство России выступило против мира с Наполеоном потому, что этот мир ограничивал российскую торговлю с Англией. Действительно, с петровского времени в российской политической культуре начинают бороться два начала — “партия бизнеса” и “партия державы”. Но как только в общественном массовом сознании на первый план выходят мотивы национализма и безопасности, и высшее дворянство и купечество жертвуют своими личными интересами “на алтарь Отечества”. Об этом хорошо написал Лев Толстой в “Войне и мире”.

В первые годы после крушения СССР российская внешняя политика была в руках молодой и энергичной “партии бизнеса”. Президент Борис Ельцин, экономисты из команды Егора Гайдара, министр иностранных дел Андрей Козырев считали, что России во всем нужно брать пример с США. В случае, если Российская Федерация пойдет по либерально-американскому пути, она сможет одновременно стать и демократией в западном клубе, и великой державой. На худой конец, полагал Козырев, она станет “второй Канадой”.

Этот курс оказался несостоятельным. У миллионов российских граждан никогда не исчезало убеждение, что сильная власть, сильный президент — главное лекарство от смутного времени и что именно централизованное мощное государство спасет людей от полной анархии и беспредела. Американские свободы бизнеса и религии воспринимались консервативным российским сознанием с настороженностью и даже враждебностью. Главные дрожжи российского величия — писали консервативные мыслители и религиозные авторитеты — это сильное государство, владеющее громадными пространствами Евразии. Опыт 1990-х гг. убедил многих людей именно в этом. Об этом же говорили и несправедливый передел собственности, и конфликты на обломках рухнувшего “советского мира”.

Исторический консервативный национализм побуждает миллионы россиян бояться ровно противоположного тому, чего боялись миллионы американцев, — того, что новая “либерализация” может привести к разрушению сильного государства и полной анархии. Построить государство снизу, как это удалось американским колонистам с помощью вынесенных из Британии социальных и экономических навыков, жителям России никогда не удавалось — а попытки сделать это постепенно и сверху обрушивались в пучину во время войн и революций. Сильное государство для многих в России — это не столько торговый оборот и ВВП (хотя это важно для поддержания обороноспособности), сколько возможность приструнить беспокойных соседей. Неудивительно, что на таких дрожжах в России может взойти только что-то не западническое и уж совсем не либеральное. Поэтому миллионы россиян продолжают соглашаться с Путиным, что США с их проектом мирового порядка подталкивают Россию к полному распаду и анархии. Единственный способ выжить — сопротивляться этому проекту. Поэтому в России большинство людей, несмотря на ущерб от санкций и явный экономический кризис, продолжают считать: “Пусть не торгуют с нами, лишь бы нас боялись и к нам не лезли”.

Многое изменилось со времен холодной войны. Похоже, теперь образ новой “русской угрозы” уже не объединяет, а раскалывает современную Америку. Напротив, образ “американского порядка” и антиамериканизм работают в России на Путина, являются “национальной скрепой”, которая объединяет весьма разные настроения в российской глубинке, бизнесе и даже в государственной бюрократии. Даже российская “партия бизнеса”, которая мечтает об отмене западных санкций, должна подстраиваться под общий патриотический дух.

Вполне вероятно, что между президентом Дональдом Трампом и президентом Владимиром Путиным может на некоторое время возникнуть “дружба” и они найдут почву для сделок по отдельным важным вопросам. Но это не значит, что возникнет новая почва для российско-американских отношений. Националистические дрожжи с обеих сторон остаются теми же, что и были. А если так, то попытки наладить отношения с Америкой могут окончиться тем же, чем они кончались до сих пор, — разочарованием и новой конфронтацией.

Владислав ЗУБОК, профессор истории, Лондонская школа экономики и политических наук