Праздник, который всегда с нами

Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…

М.Булгаков, “Мастер и Маргарита”

Мемуары — это репетиция эпитафий. Постсоветская болезнь подведения итогов страны — это подсознательная опаска-воспоминание, что страна может так скоропостижно скончаться, что даже соврать о ней будет некому. Есть основания?

В каком ключе говорить о видоизменениях в психологии украинцев? Да ни в каком. Как воспринимали все сто лет назад, так и воспринимают. Рефлексии — да, сообразны времени. Раньше боялись чертей, потом КГБ, потом Россию, а теперь все больше — самих себя. Наши политические и криминальные враги — те, кем мы вполне могли бы стать, если бы повезло, конечно. Ведь не было никакого эволюционного скачка в “гомо украиникус”. Были тоскливые и гнусные семидесятые, вороватые восьмидесятые, сентиментальные девяностые. Кравчук таки не пробежал между капельками, а “эпоха Кучмы” оказалась совсем не эпохальной, а по нынешним меркам — так даже весьма просвещенной.

Соседи — не пример и не назидание. Страны “Россия” вообще не существует, нет у русских своей личной титульной страны, как у нас, а есть РФ с ее двумя гражданскими войнами и невысоким порогом третьей. Соседи с другой стороны вроде же не в такой Евросоюз шли, ворчат на “совок” брюссельский все громче. Но мы одним по-прежнему платим дань, а другим подобострастно заглядываем в рот и прочие места в надежде кредитов. Можем поменять их местами и назвать это “прогрессом”, к тому вроде идет. 

Человеку по природе несвойственно думать об общем благе прежде, чем о собственном. Ересь? Отсылаю к книге нобелевского лауреата Элинор Остром “Управление общим”. Любой, даже самый яркий поступок во имя других говорит о том, что человек либо не нашел, либо исчерпал все возможности самореализации, либо получит за этот поступок личную награду сторицей в другом месте. Например, на небесах — на этом и выстроилась современная мораль. “Небесно-наградная” часть со временем отвалилась от массового сознания, а социально одобренное поведение осталось. При этом оно вовсе не означало непременное подражание.

Советский человек (как и, например, фашистский, маоистский или саддамовский) выращивался для отдачи жизни за идею. Противники режимов вели себя точно так же. В результате люди идейные друг друга с упоением истребили, не оставив потомства. Остались хитрые имитаторы, развившие культ памятников и регулярное поклонение им, как отмазку-жертвоприношение. (И левых, и правых это касается одинаково: можно даже съемные головы у памятников делать, а остальное венками закрыть, прокатит.)

Диссиденты семидесятых — это те же пионеры-герои наоборот. Все начинали с наивных попыток улучшить советский строй (а Леонид Плющ, например, и в тюрьме, и в эмиграции остался социалистом), а пришли к тому, что возненавидели оптом даже хорошие его стороны. 

В конце 80-х и в начале 90-х мы начинали с наивных попыток улучшить жизнь в независимой Украине.

Развели, как лохов. Чем сильнее люди верили в идею, тем циничнее был разводняк. Не хотелось видеть и слышать очевидного. А говорил же Буш-старший нам в Киеве, что независимая Украина — это дерьмовая идея… Нет же, верили в то, что заграница нам поможет — вытрет сопли, накормит айскримом и в Диснейленд свозит. А мы, как вырастем, ей спасибо скажем и песен споем. При чем тут деньги?

Деньги были и есть у экс-комсомольцев, мгновенно перекрасившихся во все цвета всех меньшинств. Пока мы орали на митингах, они создавали банки. Те бездари, у кого не хватало мозгов на товарно-сырьевые операции, начали продавать Культуру и Духовность так нагло, словно они это сами изобрели.

Мы были более чем глупы, потому что верили в порядочность, выполнение обещаний, в совесть, наконец. ТУМ, “Товариство української мови”… Каких придурков туда только не набежало! Но мы считали, что если человек разговаривает на литературном украинском языке, то вместе с родной речью он сохранил и порядочность ее древних хранителей. А столкнулись с таким количеством красноречивых подонков, что сознание до сих пор отказывается это воспринимать.

В каждом преступлении есть значительная степень вины жертвы. Украинская независимость была эрзацем, подделкой, зависимость была и осталась, но массовый потребитель это принял, и зажмуривает глаза на фальсификат все крепче. Так в семидесятых фарцовщики продавали охочим до зарубежной одежки одну штанину джинсов, но “фирменно” упакованную. Кому хочется рассказывать, что тебя облапошили?

Вот была “Революция на граните”, первая голодовка, взаправду. (Кто вообще придумал, что демонстративное лишение себя пищи влияет на решения сытых?) А наибольшее давление на организаторов акции (как на молодых конкурентов в переговорах с Кравчуком) оказывал Народный Рух. Больше, чем через двадцать лет свежепахнущие оранжевой краской олигархи, толкаясь локтями, точно так же лезли на трибуну к слегка растерянным от масштабов происходящего победителям, шепча на ухо, что молодежь они “берут на себя”. 

Не будем говорить о копеечной сдаче ядерного потенциала и разоружении, это ничем от печального Харьковского соглашения не отличается. И мотив, и результат схожи. “Пласт”, который славит боевых своих воспитанников из прошлых поколений… Не КГБ его демилитаризировал, а диаспора. Да мгновенно после войны, чтобы выглядеть максимально лояльными в новых своих отчизнах. И каждому нашему “злочинному” президенту тоже грамотку почетную приносили. 

Я еще помню одного интеллектуала, который во время работы оргкомитета НРУ (в который и я входил) буквально рвал на себе волосы и со сцены Дома писателей кричал собранию: “Опомнитесь, что вы делаете?! Так же нельзя, есть европейские примеры, законы развития общества!” А из зала будущий народный депутат ему кричал: “Пошел вон оттуда, мы здесь сами творим свои законы, мы здесь творим историю!”

Вот и натворили.

Попытка гиперболизировать задним числом национальное самосознание в 90-х, сказать, что оно было о-го-го какое, чтобы потом объяснить его текущий минимум за счет преступлений очередного “злочинного режиму”, не нова. Полемисты — все из тех же постаревших, многократно перемалеванных комсомольцев. Как и в 90-х — те же иллюзии, надежды, ожидания. Малейшая чепуха — повод для оваций или рыданий. Непрекращающийся политический гей-парад с флагами, цветами, портретами, речевками и экстатическим отиранием телес о “Беркут”. Люди, изъясняющиеся одинаково членораздельно “в телевизоре” и вне его, — большая диковинка. Невозможно объяснить с точки зрения здравого смысла, почему третье десятилетие подряд нагло обманутый чиновником-соседом селянин или мещанин хватает флаг и едет непременно в Киев рвать глотку за точно такого же жулика, только покруче, а на митинге кричит, что в следующий раз непременно схватится за вилы. Да на селе нашем бухают так, что уже забыли, с какого конца за эти самые вилы хвататься. Вы хотите социальных потрясений? Лишите село на неделю пива и водки. Ах, нельзя, это ваш бизнес? Поэтому злодеи лишь довольно жмурятся, самые хитрые — иногда в притворном страхе.

Значит, этого здравого смысла нет, и никогда в достаточной мере не было. А про здравых написал по сей день актуальное Василь Стус: “Бо мало нас, малесенька щопта лише для молитов і сподівання”. “Карбуй!” грозно говорят герои украинской литературы, заслышав о несправедливости, и только глаза у них грозно поблескивают. И мы вслед за ними скрупулезно фиксируем из поколения в поколение все кривды и нарушения всего, и облегченно вздыхаем с ощущением выполненной исторической миссии — рассказать всем обо всем правду.

Это непротивленческая парадигма поведения, историческое проклятие мазохистского самопожертвования преследуют нас по сей день. Было, было множество очень честных, искренних и порядочных людей во всех областях Украины без исключения, которые буквально горели этой независимостью. Они в основном так и сгорели безвестными, не подняв руки на обидчиков, “карбуя” воспоминания. Хотя я помню покойную Ирину Калинец, которая мгновенно съездила по физиономии одному “патриоту”, потребовавшему превратить похорон Василя Стуса в сугубо политическое мероприятие на злобу дня, исключив интересы семьи. Но она была из “малесенької щопти” людей действия.

“Надцать” лет назад я встретил ночью на железнодорожном вокзале старых друзей. Мы все, не сговариваясь, приехали отбивать у ментов задержанных студентов. И я полушутя сказал: “Как же вы мне надоели… Двадцать лет по митингам и демонстрациям, а рожи ваши все те же... Где уже эта молодежь, черт возьми?”

Говорят, что есть. Если старые рабы компартии превратились в вольноотпущенников и никуда со своих рабских мест не ушли, то молодежь — страшно и люто бунтует в Интернете. Революция в Твиттере и Фейсбуке — это как секс по телефону: можно говорить все что угодно без каких-либо материальных последствий. 

Нынешние власти не блещут образованьицем, факт. Так они же пришли на экономическое пепелище, а не в “садок вишневий коло хати”. Да, с грубыми палками-копалками. А чего мы ожидали? Арф и флейт? Палками и препятствуют этой возможной унии нового поколения, интернационалу (называйте как хотите, он самотеком снова потихоньку образовывается). Этнические украинцы, евреи, русские, крымские татары снова начинают нормальные человеческие отношения по горизонтали, пока забив на власть в принципе, как в восьмидесятых. Здесь очень сильно нервничают “как бы оппозиционеры”, потому что человеческий ресурс развести на свои нужды забесплатно снова уже не получится. Власть напрягается, потому что номенклатура без подпитки предателями вырождается очень быстро.

Нынешняя власть не понимает, что главная угроза для нее самой — то, что она скучная. Бунт — это всегда перформанс, а любой запрет только усиливает азарт. И однажды всем нестерпимо захочется праздника.

Игра — неотъемлемая часть человеческой природы. Но в украинском, да и вообще в постсоветском менталитете к игре любого рода относятся чрезвычайно серьезно. Особенно к игре политической, считая ее волшбой, способной вмиг осчастливить всех без приложения каких-либо усилий, одними заклинаниями. Но мы такие, какие есть. Западное общество в этом смысле, с нашей точки зрения, крайне легкомысленно. Но путь в Европу для Украины лежит именно через улыбку. Даже если это будет смех сквозь слезы. Может быть, еще лет через двадцать. А пока все должно быть высказано так, как оно накопилось. Так, как писал узник и бытописатель колымских лагерей, поэт Варлам Шаламов: 

Как лихорадки жар сухой, судьба еще жива,

Ночной горячечной строкой бегут мои слова.

И, может быть, дойдет до вас ее глухой размер,

Как пульс, прерывистый

рассказ, химера из химер.