Поделить по-братски. Россия призывает Китай заново раздерибанить Казахстан

Обычная логика разделения сфер влияния между Москвой и Пекином в Центральной Азии такова: Россия отвечает за безопасность, а Китай — за экономику. Следуя этому нарративу, можно утверждать, что ни одна из держав не понесла потерь во время бурных событий этого месяца в Казахстане. Переход от дуумвирата (с экс-президентом Нурсултаном Назарбаевым в качестве отдельного центра власти) к политической системе, объединенной вокруг президента Касым-Жомарта Токаева, не снизит интерес Казахстана к китайским товарам и инвестициям. Пекин может улучшить свой имидж доброжелательного инвестора, если примет участие в возмещении ущерба, нанесенного агрессорами, и окажет помощь в восстановлении экономики, пострадавшей от COVID-19.

Быстрый вывод контингента численностью 2030 человек, направленного Организацией Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), не должен наталкивать на вывод, что большая политическая игра состоялась бы и без этого военного блока, возглавляемого Россией. Целью миротворцев ОДКБ было восстановление работы стратегических объектов, чем они помогли местным спецслужбам в подавлении беспорядков. Одновременно присутствие ОДКБ продемонстрировало то, что Токаев является общенациональным лидером, признанным ближайшими союзниками Казахстана на постсоветском пространстве, тем самым разрушив атмосферу хаоса и неуверенности среди казахстанских военных, полиции и спецслужб.

Таким образом, Россия укрепила свою репутацию “поставщика безопасности”. Развертывание миротворцев под эгидой Москвы сыграло решающую роль в прекращении насилия по всей стране. Тактическая победа Токаева над частью клана Назарбаева не обошлась без участия Москвы. Таким образом, роль России можно воспринимать шире — как гаранта внутриэлитного переходного процесса.

Однако означает ли это, что Китай и Россия должно все устраивать друг в друге? Свидетельствует ли благоприятный исход об укреплении китайско-российского союза? Ответить на эти вопросы сложно, так как только Россия была активным игроком в последних событиях. Китай занял выжидательную позицию. Проблема заключается в том, согласится ли Пекин на такую ​​роль в будущем.

Быстрый распад, казалось бы, сильного государственного аппарата, в ходе которого правоохранительные органы исчезли с алматинских улиц в считанные минуты, продемонстрировал риски, с которыми может столкнуться Китай в других странах Центральной Азии. Разделение региона на безопасность и торговлю условно. Экономически обоснованные протесты в Казахстане переплелись с противоречиями элит и широко распространенными проблемами политической системы. И казахстанский кризис, и его разрешение лежали прежде всего в русле политики элит, где Китай выглядит аутсайдером.

Давняя политика невмешательства Пекина, а также вера в то, что прочное экономическое присутствие автоматически сформирует благоприятный имидж и усилению его влияния на местную политику, являются одними из причин, по которым Китаю приходится бороться с ограниченной политической ролью. С ростом Китая стратегия может измениться; однако операции влияния не могут быть немедленно поддержаны дипломатическими, разведывательными и экспертными ресурсами.

В последнее время многие тенденции региональной политики — от растущих связей Литвы с Тайванем до текущих событий в Казахстане — в Пекине рассматривались исключительно через призму глобального противостояния с Вашингтоном. Что дает сильно размытую картину и Китай не владеет всеми деталями происходящего. Следовательно, политическая динамика может быть сильно искажена, в результате чего Пекин может допустить ряд ошибок и стать политически уязвимым.

Устное послание Си Цзиньпина Токаеву появилось всего через день после того, как российские войска начали появляться в Казахстане. Предположительно, Пекин выбрал эту форму общения, чтобы получать самую свежую информацию об изменениях на самом верху, в идеале от самого Токаева. Но на фоне напряженной ситуации посол Китая Чжан Сяо встретился лишь с исполняющим обязанности министра иностранных дел Казахстана Мухтаром Тлеуберди, а это, возможно, более низкий уровень, чем рассчитывал Пекин.

В сообщении Си ничего не говорилось об операции ОДКБ. Тем не менее, звучала критика цветных революций и резкие высказывания в адрес любых сил, которые хотели “подорвать китайско-казахстанскую дружбу и помешать сотрудничеству между двумя странами”. Последнее довольно странно, так как антикитайские нарративы, хотя несомненно и присутствовали в казахстанском общественном мнении, во время январских протестов практически не играли роли.

По словам местных экспертов, за последние два года китайские дипломаты в Центральной Азии в основном говорили о роли НПО и американского и турецкого влияния на политические процессы. Помимо этой общей политической предвзятости, плохое понимание Китаем внутренних изменений во власти заметно и в отношении Казахстана. Частично это можно объяснить ограниченным доступом к информации из первых рук. С начала пандемии китайские дипломаты заперлись в дипломатическом комплексе с минимумом внешних контактов. Кроме того, на возможность общения с экспертами повлиял арест и суд над ведущим казахстанским китаеведом Константином Сыроежкиным, которого обвинили в передаче секретной информации Китаю.

Как говорят мои источники в Казахстане, сотрудники посольства КНР часто предпочитали связываться с лояльными людьми, которые только ретранслируют мнение Китая, но ничего не знают о реальной ситуации в своей стране. Можно предположить, что в Пекин направлялись телеграммы об эффективности китайской “мягкой силы”, а периодические антикитайские демонстрации приписывались исключительно вмешательству США.

Следовательно, было предсказуемо, что реакция Китая на недавние беспорядки в Казахстане не соответствовала стремительному развитию событий и, безусловно, был менее информированным, чем Россия. Кризис обнажил тот факт, что в отличие от России, с ее прочными и давними связями с политической, военной и бизнес-элитой, Китай остается в Казахстане в определенном информационном вакууме, что делает Пекин неспособным прогнозировать силовые процессы в государстве, с которым он имеет общую границу протяженностью 1782 км.

Между тем сохраняется и политическая нестабильность, связанная с неопределенностью хода реформ, которые сейчас будет проводить Токаев, а также того, как будет проходить торг с назарбаевским окружением. Россия, безусловно, может обладать конфиденциальной информацией, которая дает ей преимущество в Центральной Азии. Тем не менее вряд ли можно ожидать, что Москва поделится этой информацией с Китаем, особенно если она будет получена через контакты на высоком уровне.

Одной из областей, вызывающих серьезную обеспокоенность Китая, является усиление связей Казахстана с тюркскими государствами, и этот внешнеполитический вектор будет только усиливаться. Во время кризиса состоялось внеочередное виртуальное заседание Организации тюркских государств с участием Токаева. Это повод Си Цзиньпину задуматься о том, как Пекину следует укреплять свои дипломатические возможности в регионе, учитывая, в том числе, и синьцзянский фактор.

В истории китайской дипломатии известно немало случаев, когда разрозненная информация или политическая предвзятость впоследствии создавали трудности для Пекина. Например, во время попытки государственного переворота в СССР в августе 1991 г. посол КНР Юй Хунлян был единственным представителем дипломатического корпуса, который официально встретился в Кремле исполняющего обязанности президента Геннадия Янаева и выразил поддержку ему и антигорбачевской клике. Сразу же после подписания 8 декабря 1991 года Беловежских соглашений, ознаменовавших формальный конец СССР, премьер-министр Китая Ли Пэн охарактеризовал ситуацию как “великий хаос и коллапс”, которые не произошли без “вмешательства иностранных сил”.

Да, сейчас, когда Китай отмечает 30-летие дипломатических отношений с постсоветскими государствами, Пекин не вспоминает об этих отношениях как о результате иностранного заговора. Однако, учитывая все более сложную международную обстановку, неизбежно возникает вопрос, есть ли у Пекина адекватный ответ на новый “колоссальный хаос”. С этой точки зрения в отношениях Китая с Россией может быть как стремление к большей синергии, так и плохо скрываемая зависть.

Последние события в Казахстане стали поводом для глубокой дискуссии в китайских экспертных кругах. Один из ведущих и осведомленных аналитиков процитировал высказывание Фридриха Энгельса о политике имперской России: “Быть ​​легитимистом и революционером, консервативным и либеральным, ортодоксальным и “прогрессивным”, всем и сразу, возможно в России, и только в России. Представьте себе, с каким презрением такой российский дипломат смотрит на “культурный” Запад”.

Написав ранее о политике в эпоху после COVID-19, Юань Пэн, президент Китайского института современных международных отношений (CICIR), подчеркнул способность России воспользоваться хаосом для разработки стратегии будущих действий. Из этого можно сделать вывод, что у Китая еще нет ни такого мастерства, ни надлежащих инструментов.

В любом случае ясно, что в эпоху глобальных преобразований китайско-российское разделение труда в Центральной Азии и разделение безопасности и экономических интересов устарели. Речь не идет о переломе в китайско-российских отношениях. Общая картина с ее многочисленными полутонами заставляет Москву и Пекин искать новую модель взаимодействия, а в некоторых случаях действовать независимо друг от друга.