Модернизация как раздуумвиратор

Все уже было — и перечисление взаимных поклевок, и версия о том, что все это не более чем имитация противостояния, эрзац настоящей политической борьбы, и что это схватка не столько самих первых лиц, сколько их свит.

Вот и теперь Путин перехватывает модернизационный бренд Медведева, который, похоже, не просчитал выигрышный ход “своего” премьера, инициировавшего создание Агентства стратегических инициатив. В котором красноречиво все — и неисчерпаемое, как баобаб, слово “агент”, и “стратегический” (помните, под будущего президента Путина создавался Центр стратегических разработок, каждое слово в названии которого пело в сердце выходца из КГБ?), про “инициативников” и говорить нечего. Но главное, как давно все усвоили, не слова, а деньги. Именно распределение денежных потоков из бюджета куда бы то ни было под маркой инноваций (читать: инициатив) Агентство и собирается контролировать.

Конфликт? Еще какой!

И все же. Даже если, закрыв глаза, согласиться с тем, что разыгрывается спектакль, а на самом деле все будет решено в мужском разговоре наставника с преемником, стоит обратить внимание на меняющуюся фабулу этого самого спектакля.

Если до недавнего времени конфликты (в кавычках или без) между Медведевым и Путиным не выходили за рамки пусть заметных, но частных черт политики или даже поведения в политике: как вступать в ВТО, что делать с госкорпорациями, считать ли обвинение доказанным до того, как свое решение вынес суд, как публично называть лидеров непарламентской оппозиции и т.д. и т.п., то теперь в зону их взаимной турбулентности попали совсем другие по масштабу темы как в международной (отношение к военной акции против режима Каддафи), так и во внутренней политике.

Прежде всего речь идет, конечно, о модернизации. Как мне кажется, когда эта тема была только вброшена в политический оборот, первые лица никак не ожидали, что она станет их разлучницей. Медведев, выдвинув пять ее ударных направлений, первоначально ограничил модернизацию чисто технологическим прогрессом. Строго говоря, такая урезанная асоциальная модернизация уступала по политическому содержанию программе Путина самого начала нулевых, в центре которой была конкурентоспособность — и экономики, и государства, и гражданина.

Но в истории часто бывает, что сценарий начинает жить самостоятельно и даже самореализовываться совсем не так, как задумывали сценарист с режиссером. Если провести параллель с серединой 1980-х, первоначальная медведевская модернизация еще не была гласностью и перестройкой, только “ускорением научно-технического прогресса” (именно с этого лозунга начиналось правление Горбачева). Однако теперь изменились и модернизация, и отношение к ней. К перестройке стало гораздо ближе.

Медведев, как известно, перенес модернизацию на улучшение инвестиционного климата, а это совсем другая, социальная технология — институциональная и регулятивная. Путин же, по сути, остался на прежних производственно-технологических позициях.

20 апреля, по-фиделевски долго и по-кудрински скучно выступая в Думе, он вспомнил свою старую, навеянную тогдашним советником Андреем Илларионовым, нынешним оппозиционером, идею конкурентоспособности: “Россия должна стать по-настоящему конкурентоспособной страной. Это базовое требование и к государству, и к бизнесу, и к социальной сфере”.

Но я хочу привлечь внимание к исторической параллели, проведенной Путиным: “Когда-то Петр I прорубал “окно в Европу”. Для чего? Прежде всего для осуществления экономической деятельности и торговли”. И все. Дальше премьер заговорил о трудностях, с которыми современная Россия сталкивается, экспортируя в Европу свои товары, судя по всему, посредством труб в “транзитных странах”.

Без сомнения, “осуществление экономической деятельности и торговли” было для Петра I важным делом. Но петровские реформы потому и считаются первой российской модернизацией, что в результате Россия из самоизоляции в затхлом московитском мирке вернулась в Европу, были открыты двери не только для мануфактур, но и для Просвещения, появилось то, что теперь называется социальными лифтами. Да, реформы Петра разделили Россию на две неравные половины — вполне европейский высший свет и огромную темную массу ставшего при Петре еще более бесправным и бессловесным крестьянства. Именно это раздвоение и предопределило трагизм последующего хода российской истории. О чем Петр, конечно, не думал, потому что все его мысли были о превращении России пусть в региональную, североевропейскую, но все-таки сверхдержаву.

Сводить этот важнейший этап отечественной истории к “осуществлению экономической деятельности и торговли” — значит избегать встречи лицом к лицу с модернизацией. О каких бы временах ни шла речь. Читатель может возразить: сейчас речь идет не о далекой истории, а о настоящем и будущем. И будет не прав. Россия не выйдет из запутанного лабиринта самоидентификации, пока не разберется, какая из традиций ее богатой истории ведет в будущее. Что она собой представляет — “Русскую цивилизацию”, и тогда она берет начало от Ивана Грозного, ее самодержавной непохожестью на другие страны бредили славянофилы и националисты, тот же проект в преобразованном виде на 70 лет сумели реализовать интернационалисты-большевики. Тогда ей в очередной раз предстоит мрачное социальное творчество в самоизоляции. Если же она не мифологизированный феномен, а страна, корни которой в Европе, тогда герои ее истории — Иван III и современные ему реформаторы, Петр I, декабристы, Пушкин, Герцен, Александр II, Горбачев. А ее будущее — общие с Европой на деле, а не на словах социальные, экономические и политические ценности.

Но вернемся к модернизации по-путински и по-медведевски. Вот совсем не частный фрагмент их заочной модернизационной дискуссии. 25 апреля Медведев заявил: “Хотелось бы, чтобы “Сколково” стало не только хорошим брендом — а на это, я уверен, у нас есть все шансы, но мне бы хотелось, чтобы “Сколково” стало идеологией, которая пронизывает жизнь нашего общества и которая понятна и зрелому поколению, и молодежи”.

Между тем “Сколково” — это не только инвестиции (прежде всего иностранные) и инновации, но и нероссийские институты и регулирование на территории России. Нероссийские налоги, нероссийский визовый режим, нероссийское, хочется надеяться, правоприменение. “Нероссийское” — не чужое, а другое, лучшее, более эффективное по сравнению с общероссийской практикой. Важна не национальная принадлежность, а эффективность. Именно ради прорыва в повышении эффективности власть, по сути, идет на экстерриториальность проекта “Сколково”. И тогда “наднационализм” — составная часть той идеологии, на которую хочет опереться Медведев.

Теперь снова послушаем, что в Думе говорил Путин. Вот он извлекает уроки из кризиса: “Урок для всех нас заключается в том, что экономическая и государственная немощь, неустойчивость к внешним шокам неизбежно оборачиваются угрозой для национального суверенитета”. И чуть дальше:

“Хочу вновь повторить: надо быть самостоятельными и сильными. И еще — это, конечно, самое главное — необходимо проводить политику, отвечающую интересам граждан своей собственной страны, и тогда они будут поддерживать нас в наших с вами начинаниях”.

Итак, кризис обернулся прежде всего “угрозой для национального суверенитета”. Именно он, национальный суверенитет, — высшая ценность. Сколько бы потом ни говорилось, что “самое главное” — это политика в интересах граждан, всем понятно, что она вторична. По Путину, госсуверенитет важнее и эффективности экономики, и свобод граждан России. У кого-то остались сомнения в том, что это совсем другая идеология по сравнению с той, о которой, фактически провозглашая “Сколково — для всех!”, говорит Медведев?

“Сколково” — это пока потешный полк, из которого вырос петровский рывок в Европу, но на этот раз не Петра, а Медведева. Но с этим, как при Петре стрельцы, не согласен Путин. Его Агентство стратегических инициатив, несмотря на то что “Сколково” успело обрасти законами, дарующими ему нероссийские привилегии, конечно, будет стремиться взять его под финансовый колпак. Виктору Вексельбергу, сегодняшнему руководителю проекта, что принципиально важно, не чиновнику, а видному бизнесмену (еще одна “нероссийская” черта проекта), похоже, предстоят нелегкие времена. Может не помочь и швейцарский паспорт.

Но даже если оставить “Сколково” и инновации как таковые в стороне, главный путинский постулат: суверенность — превыше всего, представляет собой явную уступку консервации отсталости. Получается, что как бы ни представляли свои политические взаимоотношения, в том числе и сами себе Медведев и Путин, фактически они оказываются по разные стороны баррикад. И разделяет их отношение к модернизации. Медведев на стороне той исторической традиции, которая видит в модернизации шанс “европеизации”, решительного преодоления российской отсталости, причем не только производственно-экономической, но и социальной, и политической. Путин — на стороне “плавного поступательного целенаправленного развития” без каких-либо институциональных потрясений, то есть сохранения “суверенных” российских прикрас и экономики, и политики. Это совсем разные исторические традиции, которые, когда на них опираются политики, сами по себе уже программируют будущее.

Отсюда следует, что как бы ни легли кремлевские карты в 2012 году, проблема модернизации остается. А значит, остается и политическая борьба вокруг нее.

Николай ВАРДУЛЬ