Любовь к машинисту

В современном мире Россия остается одним из немногих государств, которое предписывает своему обществу любить власть. Какой бы она ни была — просто за то, что она власть. То есть без рассуждений.

При этом для вящей простоты наша власть всегда стремилась к собственной персонификации, что ставило общество в зависимость от личных качеств того или иного правителя.

Вождь мог быть посредственностью, садистом, образованным человеком, параноиком или полуграмотным самодуром, но это никак не влияло на неизменность народной к нему любви, которая фактически приравнивалась к патриотическому долгу.

Равно как не влияло на неизменность высокомерного презрения, которое российская власть традиционно питала к своим несознательным подопечным.

Уточним, что после смерти величайшего вождя всех времен и народов любовь граждан самого передового в мире общества была вынужденно обращена на коллектив кремлевских старцев. Что, впрочем, никак не сказывалось на искренности их чувств по отношению к родной Коммунистической партии, которые, как впоследствии случайно выяснилось, отнюдь не были взаимными. Во всяком случае, пролетарии, оказавшиеся у власти, переставали испытывать даже малейшее сочувствие по отношению к рядовым представителям своего класса.

Помнится, на излете брежневского периода довелось мне побеседовать с жителями славного города Иваново, приехавшими в столицу нашей Родины за колбасой. Стоя в московских очередях, эти простые и добрые люди наслушались о себе такого, что испытывали потребность оправдаться перед прохожим москвичом. “Вы не думайте, мы не спекулянты какие-нибудь — мы все на фабрике работаем, просто у нас колбасы в магазинах вообще нет. Если по правде, то колбаса есть, но гречишная, ее из гречки делают, а детишкам иногда и мясной хочется. Вот мы и ездим, соседям и родным тоже прикупили, а куда денешься? Спасибо хоть, на производстве автобус дают — вон он стоит за углом. А вот колбасы как не было, так и нет. Приезжал к нам секретарь горкома, мы его спрашивали, когда колбаса будет, ведь кормиться как-то надо, а он нам отвечает: “Вам, мужики, советская власть два выходных дала — водку пить, а вы бузите”. С тем и уехал”. Этот коллективный монолог я запомнил со стенографической точностью, но привожу его здесь вовсе не для того, чтобы лишний раз пнуть покойную советскую власть. А для того, чтобы напомнить российской власти, которая продолжает верить (и пока что не без оснований) в бездумную народную любовь к себе, что от любви до ненависти один шаг.

Российская масса дважды за один век убедительно продемонстрировала справедливость этого в общем-то банального утверждения, жестоко расправившись в 1917 году с теми, кого ей еще вчера положено было любить, и без малейшего сочувствия наблюдая в 1991 году за “крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века”, которая унесла с собой обожаемую по разнарядке советскую власть. В то же время российская масса, не имеющая (по вполне понятным причинам) ни малейшего представления о том, что в современном мире отношения между властью и обществом давно уже лишены какой-либо чувственной коннотации, тут же стремилась возлюбить нового вождя, назначенного властью. С Ельциным, правда, вышла неувязка, поскольку Борис Николаевич, при всех его противоречивых личных качествах, никакой народной любви к себе не требовал, исправно отплясывая на эстрадных подмостках и разбивая башкирские горшки с завязанными глазами, чтобы понравиться избирателям.

Именно поэтому нерастраченная любовь российских масс так охотно, так радостно была выплеснута на Владимира Путина, который тут же восстановил традиционную в России стилистику отношений между обществом и властью, следуя извечному российскому принципу: народ должен любить власть, а власть позволяет ему себя любить. Ну и, разумеется, тот, кто не испытывает к власти никакой любви, является врагом власти, а следовательно, и всей России.

Власть надо любить — и точка.

За последние двенадцать лет Владимир Владимирович, чье появление во власти было, по сути, абсолютной случайностью, явно уверовал в то, что является мессией, идеальным царем, призванным “поднять Россию с колен”. “Хочу такого как Путин”, — враз запели российские девушки, хотя вряд ли кто-нибудь из них обратил бы внимание на стареющего дзюдоиста в толпе московских прохожих, не будь он осиян ореолом личного всевластия. Но понимание этого, скорее всего, уже недоступно Путину, поскольку он настолько упоен ощущением своей непогрешимости, что не способен критически относиться к самому себе и своим поступкам.

Объективности ради следует заметить, что подобного рода человеческие слабости свойственны далеко не только одному Владимиру Владимировичу. Беда в том, что в российских условиях любовь, а точнее, прокламирование любви к власти, то бишь лично к Путину, становится не только условием политической или бюрократической карьеры или охранительной грамотой, но и может конвертироваться в материальные блага — от наручных часов и щитовых домиков взамен сгоревших изб до театральных зданий и крайне прибыльного высочайшего покровительства.

Первым и наиболее показательным симптомом возвращения этой традиции стало поведение российских “мастеров культуры”, как было принято выражаться в советские времена. Выжидательно пофлиртовав некоторое время с кремлевским либеральным мечтателем, многие из них довольно быстро поняли, что любить нужно не его, а “национального лидера”, который, как оказалось, вообще не был намерен отказываться от “комфорта самовластья”. И что эта любовь в сочетании с уместно поданной челобитной может дать им привилегии в виде, скажем, кинотеатра “Гавана”, в котором отныне по воле будущего президента разместится масляковский Клуб веселых и находчивых. Давний любимец Путина Николай Расторгуев и возбуждающаяся от словосочетания “Единая Россия” Надежда Бабкина уже спели в Екатеринбурге, призывая голосовать за “национального лидера”. А кинорежиссер Карен Шахназаров сумел аккуратно посидеть меж двух стульев. Он похвалил оппозицию, но тут же попенял ей за “истеричность” и сделал сомнительный комплимент в адрес Путина, объяснив свое решение поддержать его на президентских выборах тем, что “приходится выбирать из того, что есть, а не Феллини”.

Но это, повторю, всего лишь один из симптомов возвращения большей части российского общества к привычному для него восприятию власти. Печально, что традиционный меркантилизм этой любви мешает верить в бескорыстие даже тех, кто совершенно искренне преклоняется перед Путиным. Хуже другое.

Если большинство россиян будет по-прежнему, как при царе-батюшке и при советской власти, считать кощунством (или, говоря прямо, обременительным для себя занятием) контроль общества над властью, то из нашей национальной колеи мы никогда не выберемся.

Экстраполируя сегодняшнюю ситуацию, можно легко представить себе, что Путин вполне может стать пожизненно обожаемым президентом и что его сменит человек, которого наш народ должен будет немедленно полюбить, будь он кем угодно.

Русская династия, как и все другие монархии, передавала власть от наследника к наследнику, но в те времена можно было хотя бы надеяться на то, что возможные личностные изъяны и причуды очередного государя будут компенсированы или смягчены его более или менее компетентным окружением. А вот начиная с советских времен наша система власти превратилась в некое подобие панно ярмарочных фотографов с намалеванным на нем джигитом или водолазом и с прорезью для головы. Смена власти сводилась к свирепой, но невидимой зрителям возне за щитом, по окончании каковой в прорези появлялась очередная физиономия лидера, которого надлежало любить и которому по-прежнему не следовало задавать бестактных вопросов об отсутствии колбасы или о фальсификации выборов в Верховный совет, на которых “нерушимый блок коммунистов и беспартийных” неизменно получал 99,99% голосов, как в сегодняшней Чечне. Зато народным массам не нужно было морочить себе голову сравнительным анализом предвыборных программ и дискуссий, следить за тем, как избранное ими партийное правительство выполняет свои предвыборные обещания и т. п.

Если в ближайшие десятилетия (будем реалистами) мы, российские граждане, не избавимся от этой инерции, то Россия навсегда выпадет из русла цивилизованного развития. Несмотря на все заклинания сегодняшних расчетливых юродивых, твердящих о “сакральном характере” власти, о “самобытности” России и рассматривающих как посягательство на “стабильность”, как национальное предательство саму мысль о сменяемости власти путем конкуренции политических, экономических и социальных программ.

Любовь к власти является, между тем, понятием столь же абсурдным, что и, например, любовь к пилоту авиалайнера или машинисту электропоезда, услугами которых вы пользуетесь. Их задача — доставить вас вовремя и в целости и сохранности в пункт назначения. Если вам понравятся их пунктуальность и профессиональное умение, вы вольны снова воспользоваться услугами той же авиационной или железнодорожной компании. В противном случае вы обратитесь к их конкурентам — и правильно сделаете. Но при чем тут любовь или ненависть к пилотам или машинистам? Разумеется, власть нужно уважать, но лишь в той степени, в какой она сама уважает общество, собственные обязательства перед ним и существующее законодательство. И именно этот и только этот критерий должен быть положен в очередное решение общества — разрешить ли избранной им власти послужить ему снова или заменить ее теми, кто будет более внимателен к его запросам.

И если взглянуть в этом контексте на недавние митинги общественного протеста, прошедшие на Болотной площади и на проспекте Сахарова, то самым обнадеживающим их аспектом окажется не столько содержание требований, сколько тот очевидный факт, что на эти манифестации вышли россияне нового поколения, которому изначально и, можно сказать, органически неведомо понятие “любовь к власти”. Конечно, власть вольна убеждать себя, что эти люди были специально выведены в заокеанских инкубаторах на погибель России. Но чем дольше она будет в этом упорствовать, тем быстрее будет расти число россиян, относящихся к власти как к машинистам электрички.

А там, глядишь, и власть наконец-то возьмется за ум…

Борис ТУМАНОВ