Кавказские борзые

Комитет

Наша организация работает в пяти регионах страны — Нижегородской области, Республике Марий Эл, Оренбургской области, Башкортостане и Чечне. И везде мы занимаемся решением одной и той же проблемы: пытаемся заставить органы следствия (раньше — прокуратуры, сейчас — Следственного комитета) должным образом расследовать преступления, совершенные милиционерами и другими силовиками. Следователь, как правило, не заинтересован в том, чтобы привлекать таких виновных к ответственности, и он знает, как развалить дело, которое находится у него в производстве. Но и мы тоже — знаем. И везде, где только можно, ему мешаем. Мы придумали целую юридическую методику, позволяющую неправительственной организации проводить собственное расследование и внедрять его результаты в официальное уголовное дело, даже если следователь этому противится изо всех сил. В обычных регионах положение далеко не благополучное, но нам все-таки очень часто удается дотаскивать дела до суда: на нашем счету 75 осужденных госслужащих (в основном, милиционеров), применявших незаконное насилие. В Чечне нам это иногда удавалось тоже — до тех пор, пока шла речь о военнослужащих федеральных сил, какие-то приговоры у нас были.

Федералы

По одному нашему чеченскому делу проходил ни в чем ранее не замешанный учитель физкультуры Алауди Садыков. Этот пожилой уже человек работал в Грозном в бригаде по уборке улиц. И вот представьте себе: в один прекрасный день в 2000 году он разбирает завалы, мимо едет БТР, останавливается, и водитель спрашивает, как попасть на такую-то улицу. Садыков объясняет, а люди из БТРа говорят: “Нет, ты лучше залезай к нам, сам покажешь”. Затем его привозят в подразделение СОМа (сводный отряд милиции. — Esquire), в котором служат милиционеры из Ханты-Мансийска, приковывают к батарее, отрезают ухо, прожигают раскаленным прутом ладонь, выбивают все зубы и через три месяца выбрасывают на обочину. Полуживой Садыков доползает до дома и на следующий день пишет заявление в прокуратуру. Чего от него добивались — не понятно. Просто мучили. Но заметьте — Алауди содержался в этом импровизированном концлагере, организованном на территории Октябрьского РОВД, с санкции прокурора, его прятали от приезжавших в Чечню европейских дипломатов... Личности милиционеров-садистов установили, и у нас, и у официального следствия есть их личные данные. Но все они вернулись в Ханты-Мансийск и продолжают служить в органах. Расследование застопорилось — по повесткам эти милиционеры в Чечню не поехали, а когда следователи сами отправились на опознание в Ханты-Мансийск, им сказали: “Убирайтесь отсюда подобру-поздорову. Мы своих не сдаем. Эти ребята — герои, они участвовали в контртеррористической операции”. В результате Россия в октябре прошлого года проиграла Садыкову дело в Европейском суде по правам человека, и государство обязано выплатить жертве около 90 тысяч евро. То есть за подвиги “героев” из Ханты-Мансийска расплачиваемся все мы — налогоплательщики. А любители резать уши теперь гордо именуются полицейскими.

Буданов и Багреев

Когда речь заходит о Буданове, полстраны пересказывает байку о чеченской снайперше, которую этот “герой России” якобы обезвредил. Я был на суде над Будановым в Ростове-на-Дону. В материалах уголовного дела содержатся результаты проверки ФСБ, где черным по белому написано: Эльза Кунгаева в деятельности НВФ (незаконные вооруженные формирования. — Esquire) участия не принимала. Версия о “снайперше” — часть стратегии защиты обвиняемого. И эту версию суд отверг как вымысел. Но об этом помнить никто не хочет. Более того, сначала Юрий Буданов отдал приказ схватить 11-летнюю сестренку Эльзы — Хаву, но потом ему больше приглянулась прибежавшая на шум старшая сестра. Это подтверждают все свидетели, в том числе экипаж командирской машины. Одному из солдат, чья палатка была рядом с кунгом, в котором была задушена девушка, следователи задали вопрос: “Что вы подумали, когда услышали крики Эльзы Кунгаевой?” Он ответил: “А что я мог подумать? Решил, опять командиру бабу привезли”. Очевидно, такие вещи происходили почти каждую ночь.

И была еще одна история, про которую совершенно напрасно забыли. Потерпевшим по этому уголовному делу проходил и старший лейтенант Роман Багреев, командир разведроты “будановского” 160-го полка. В тот вечер Буданов отмечал день рождения своей дочери. Напившись, он приказал БРМ (боевым разведывательным машинам. — Esquire) открыть огонь на поражение по селу Танги-Чу, недавно освобожденному федеральными силами. Он назвал это учениями. Багреев отказался. Во-первых, потому что знал — от обстрела пострадают исключительно мирные жители и их дома. Во-вторых, понимал, такие “учения” сторонников российской власти в Чечне не прибавят. Буданов, будучи уже очень сильно пьяным, отдал приказ Багреева арестовать. Солдаты помялись и приказ исполнять не бросились. Буданов рассвирепел и крикнул: “Расчеты, к орудию!” Залп дали с пяти машин. После этого Багреева связали, он был зверски избит самим Будановым и начальником штаба полка Федоровым, брошен в яму — на армейском жаргоне “в зиндан”. На Багреева мочились, посыпали его хлоркой, Федоров ему щеку прокусил. А потом, не удовлетворившись этими подвигами, Буданов отправился в село “за бабой”... Только на следующий день, когда комендантский взвод приехал арестовывать полковника, Багреева освободили. Этот офицер проявил недюжинное мужество, отказавшись исполнять преступный приказ. Именно он совершил настоящий подвиг, достойный русского офицера. Вот такие, как Багреев, и должны получать звание “Героя России”.

А все материалы уголовного дела по обвинению Буданова следовало бы опубликовать — так же, как в свое время было опубликовано пресловутое дело Бейлиса. Дабы пресечь распространение разного рода басен.

Кадыровцы

Боевые действия в равнинных районах Чеченской Республики давно закончились, но в этой — с виду благополучной — Чечне, где давно не стреляют, продолжаются похищения людей. Федеральные военнослужащие, которые совершали раньше подобные преступления, замазывали номера своих машин, надевали маски, и установить их личности было сложно. Сейчас такой проблемы нет: приходят свои же, местные милиционеры, известно, из каких подразделений, да и фамилии их известны — они даже показывают удостоверения, задерживают человека, уводят его из дома... И все — он исчезает. И вот из этих так называемых “кадыровских милиционеров”, которые занимаются подобными вещами, за последние пять лет ни один не был привлечен к уголовной ответственности. Формулировки официальных документов: “Похищен неустановленными лицами”. Хотя лица эти зачастую прекрасно известны всей округе.

Я даже не знаю, как на языке российского закона назвать то, что они делают. Похищения? Но ведь похищают обычно тайком, а здесь все делается открыто, подчас демонстративно. Задержания? Тоже неправильно, поскольку задержание предполагает ряд легальных мер: составление протокола, содержание в установленном законом месте, доступ адвоката и т.п... В международном праве есть наиболее адекватный термин — “насильственные исчезновения”. Два года назад Россия подписала конвенцию ООН, направленную на борьбу с такого рода преступлениями. Но в Чечне люди как исчезали, так и продолжают бесследно исчезать. Когда родственники идут в Следственный комитет, уголовное дело возбуждается, но расследование по нему не ведется. Со временем такие дела просто кладут в архив; по данным “Мемориала”, их около трех тысяч.

ОРБ-2

Единственное дело в отношении кадыровцев, которое было расследовано, это дело сотрудников милиции Руслана Асуева, Ислама Агаева и Аслана Джамулаева.

Оно слушалось в 2007 году в Верховном суде ЧР, а сами преступления совершены в 2005-м. Фабула: трое сотрудников милиции захотели сделать карьеру. Один мечтал стать начальником Старопромысловского РОВД города Грозного (и таки стал им), другой — начальником криминальной милиции, третий — еще каким-то важным человеком. Метода у них была такая: людям предлагали работу в милиции, что в Чечне считается крайне престижным. Их приглашали на собеседование, а потом переодевали в камуфляж и говорили: “А давай-ка мы посмотрим, как ты бегать умеешь?! И покажи заодно, как стреляешь”. Потом человека убивали с оружием в руках, и вот он — готовый боевик. К телам женщин, которых просто похищали на улице, после смерти повязывали “пояса шахида”. Конечно, у этих милиционеров были самые высокие показатели, и их карьера резко рванула в гору. Кроме того, они совершали налеты на территорию Дагестана и Ингушетии, где похищали бизнесменов и требовали за них выкуп. На чем и погорели...

Дело банды Асуева раскрутило подразделение ОРБ-2 (оперативно-разыскное бюро № 2 Главного управления МВД по Южному федеральному округу. — Esquire). Впрочем, сотрудники ОPБ-2 вовсе не были рыцарями без страха и упрека — они тоже занимались похищениями людей и применяли пытки. За что и подвергались острой критике со стороны правозащитников. Но Рамзану ОРБ не подчинялось и с кадыровцами остро конкурировало. И вот эта справедливая волна негодования порядками, царившими в ОРБ, была искусно использована Кадыровым для устранения конкурентов. Четыре года назад ОРБ-2 возглавили преданные Рамзану люди. Затем были ликвидированы подразделения, находившиеся под командованием других конкурентов — Байсарова, Ямадаевых, Какиева. Так в Чечне были последовательно устранены все независимые от Кадырова центры власти.

Эстемирова

Итак, где-то к серединенулевых” карт-бланш на незаконное насилие постепенно перешел из рук федеральных военнослужащих к представителям местных силовых структур. А затем все местные силовые структуры де-факто перешли под контроль Кадырова. Как следствие — четыре года назад к нам стали обращаться с жалобами уже не на федералов, а на новых кадыровских милиционеров. И каждый раз сотрудники нашего чеченского отделения говорили мне: подозреваемые — это люди чеченского депутата Адама Делимханова. Или люди заместителя председателя правительства Чечни Магомеда Даудова. Или люди командира ОМОНа Алихана Цакаева. И каждый раз смысл их слов был такой: если мы сейчас этим делом займемся, то завтра, ну в крайнем случае послезавтра, начнется стрельба по окнам. Родственников наших будут запугивать, а потом кого-то из нас убьют, и дело мы до конца все равно не доведем. Тогда я, как руководитель организации, принял решение особо опасные дела в производство не брать. Родственникам жертв говорили: “Простите, ребята, нет у нас ресурсов”.

И люди пошли в “Мемориал”. Наташа Эстемирова, не обладая ни нужными знаниями, ни нужным опытом, нашла в себе достаточно отваги, чтобы эти дела брать. Только после ее гибели я узнал: то, что она делала в рамках дел о похищениях людей вместе со своими коллегами, было не только смело, но и эффективно — это могло работать. Но закончилось это тем, что Наташу убили. Я понял: она занималась тем, от чего мы, профессионалы, отказались. Стало ясно, что нашему комитету нужно либо браться за дела о “свежих” исчезновениях людей, либо убираться из Чечни. Это будет честно — закрыть отделение, заявив, что в этой республике работать невозможно.

Сводные мобильные группы

Но мы решили, что так поступать неправильно. Да, наши юристы, которые живут в Чечне, такими делами заниматься не могут — для них это кончится тем же, чем и для Эстемировой. И тогда мы применили методику “сводных мобильных групп” (такие СМГ уже были обкатаны в других частях России, где имели место широкомасштабные нарушения прав человека). Смысл в том, что в Чечню начали приезжать наши юристы из других регионов и работать посменно. Смена — три человека. Они сидят в Чечне месяц, а затем их сменяют другие. На улице Пионерской в центре Грозного мы арендуем квартиру, она же является офисом. В этом смысле мы копируем работу Следственного комитета: большинство их сотрудников тоже приезжают в Чечню на несколько месяцев, работают на базе, за забор выходят только в случае крайней необходимости и никогда — поодиночке. Они не ездят на следственные действия меньше чем по три человека, и у них и на базе, и в машинах стоит аппаратура: все постоянно фиксируется и пишется. У каждого сотрудника есть персональный диктофон, который круглосуточно включен. Наша задача не состоит в том, чтобы раскрывать потом убийство нашего сотрудника, она в том, чтобы его предупредить. В Чечне знают, что у нас есть куча специальной техники, и немножко побаиваются. Хотя, конечно, если начнут стрелять, от пули это не спасет.

Первая смена СМГ была отправлена в Чечню 30 ноября 2009 года. Задача перед нами стояла четкая, простая и достаточно локальная: взять несколько дел, связанных с похищениями людей, и попробовать разобраться в механике внутри Следственного комитета — почему ни одно из этих дел реально не расследуется. Мы определились, что эти дела должны быть свежими — 2009 года, и что в них не должно быть никаких федералов: только преступления, совершенные местными милиционерами в период, когда республикой уже руководил Рамзан Кадыров. Мы взяли в производство девять дел, и наши юристы официально вступили в уголовные процессы в качестве представителей потерпевших. По всем эпизодам были возбуждены уголовные дела по 126-й статье УК, предусматривающей ответственность за похищение человека. Впрочем, эта статья со временем переквалифицируется в 105-ю, “убийство”, ведь понятно, что если человек в течение длительного времени не обнаружен, то его уже нет в живых. На сегодняшний момент у нас осталось семь эпизодов: в одном случае нам удалось установить, что человек исчез по причинам, скажем так, некриминальным. А в другом родственники потерпевшего сами отказались от наших услуг. Это естественно: подавая нам заявление, родственники жертвы идут на огромный риск.

Нефтеполк

Возьмем дело Апти Зайналова, которым раньше занималась Эстемирова и которым сейчас занимаемся мы. Апти приехал в Чеченскую Республику в июне 2009 года из Саратова. К нему не было никаких претензий — он когда-то, еще в первую войну, недолго участвовал в боевых действиях, но кто тогда не участвовал? Потом он был амнистирован, несколько лет прожил в Саратовской области, хотел поехать учиться в Египет, но что-то у него не получилось, и он решил вернуться к матери. Но до дома не доехал.

Он прилетел в Чечню 26 июня 2009 года, сел в такси, доехал в Грозном до Первомайской улицы, и там, в центре города, его остановили, вытащили из машины и пересадили в автомобиль предположительно так называемого “нефтеполка” (официально — Специальный полк патрульно-постовой службы Управления вневедомственной охраны при МВД по ЧР). В Чечне существуют подразделения, которые должны охранять нефтяные объекты и трубопроводы. Но таких объектов в Чечне очень мало — некогда огромная инфраструктура нефтепереработки была практически полностью разрушена в ходе войны. Поэтому такие формирования занимаются черт знает чем: это целое войско, очень своеобразное, одетое в черную форму страшного, не предусмотренного никаким воинским уставом вида. Их командир — Шарип Делимханов, родной брат Адама Делимханова. Вообще, клан Делимхановых обладает огромным влиянием в Чечне: Адама Рамзан Кадыров официально называет своим преемником, несмотря на то что он находится в международном розыске.

Так вот, Апти Зайналова задержали, после этого он исчез, и все. Дальше — стандартная процедура. Его мать, Айма Макаева, идет в прокуратуру, возбуждается уголовное дело по 126-й статье, и ничего не происходит. Айма обращается в “Мемориал”, и через две недели мемориальцам совершенно случайно удается узнать, что в одной из палат хирургического отделения Ачхой-Мартановской ЦРБ находится человек с огнестрельным ранением в живот, которого держат под охраной, и никого к нему не пускают. Эстемирова поехала к межрайонному прокурору Ачхой-Мартана Потанину, тот продержал ее два часа в приемной, а за это время Апти из больницы вывезли, причем на глазах у матери, которая безуспешно пыталась попасть в больницу. Позже выяснилось, что сотрудники из прокуратуры Ачхой-Мартана за неделю до описываемых событий приходили в больницу с проверкой — к ним поступил сигнал о том, что там содержится похищенный Зайналов. Дальше — цитата из официального документа: “В больнице под охраной двух неустановленных вооруженных лиц в камуфлированной форме одежды в одной из палат на койке находился молодой мужчина, примерно 28-32 лет, ростом 180-185 см, с перебинтованной головой. Охранявшие его лица воспрепятствовали прокурору зайти в помещение, при этом используя огнестрельное оружие, угрожали прокурору убийством”. Это внутренний документ о проверке, которую проводили по нашему требованию. Поймите, какие-то люди в камуфлированной форме могут передернуть затвор и сказать прокурору: “Еще один шаг, и мы тебя положим”. И храбрые служители российского закона послушно разворачиваются и уходят восвояси.

После этого Зайналов лежал в больнице еще неделю, и ничего не происходило. Прокурор, узнав, где преступники удерживают похищенного человека, не пошевелил и пальцем, чтобы его освободить! А потом, по чьему-то сигналу, жертву спешно вывезли. Логично предположить, что в живых Зайналова больше нет. Но мы занимаемся его делом, и Айма Макаева, конечно, очень рискует. Эти люди, перед которыми дрессированные прокуроры стоят на задних лапках, могут прихлопнуть пожилую чеченку, как муху.

Следственный комитет

Вообще, когда мы начали заниматься этими семью делами, то увидели, что следователь, как правило, ничего не расследует. То есть дело возбуждается, и сотрудник СК начинает рассылать запросы: “Вы такого-то не задерживали? Нет? Ну и ладушки!” Если же вдруг появляется какая-то реальная ниточка, ее сразу перерубают.

Например, мы занимаемся делом об исчезновении Абдул-Язита Асхабова. В августе 2009 года он был задержан и увезен из дома своих родителей в городе Шали. После похищения в дом Асхабовых с обыском пришли люди, представившиеся сотрудниками правоохранительных органов. Одного из них мать похищенного опознала как сотрудника роты ППСМ № 2 имени Ахмата Кадырова. По нашей просьбе следователь отправил в роту запрос — затребовал фотографии сотрудников для опознания, но ему на все его запросы вообще никто не отвечает. Никакой реакции.

Мы стали пытаться менять эту практику. Мы говорим следователям: “Не дают — иди сам и бери. Не пускают — выноси постановление о мерах процессуального принуждения, обращайся в МВД Чеченской Республики. Не обеспечивают — иди в ВОГОиП (временная оперативная группировка органов и подразделений МВД РФ. — Esquire), там отказывают — пиши рапорт на имя Нургалиева”. Любой следователь имеет право вынести постановление, которое должен выполнить хоть министр внутренних дел. Но это не сработало: следователи не проявляют настойчивости по одной простой причине — боятся. По одному из наших дел — давайте в этот раз без деталей — нужно было допросить сотрудников полка патрульно-постовой службы. Мы сначала по-человечески следователя спрашиваем: “Почему ты их сам не вызываешь?” Он мнется: “Они не придут”. — “А ты пытался их вызвать?” — “А зачем я их буду вызывать, если точно знаю, что они не придут?” Мы ему заявляем официальное ходатайство. Он нам пишет: “Не считаю целесообразным”. Мы идем в суд, обжалуем его решение, выигрываем. Мы таких судов в Чечне выиграли 30 штук. Мы приходим с решением суда к следователю: “Вот, суд признал твои действия незаконными, так что будь добр, удовлетвори ходатайство и направляй повестки”. И вот тут следователь нашему сотруднику со слезами на глазах отвечает: “Вы что делаете?! Я, конечно, направлю повестки, но ведь меня в тот же вечер в лучшем случае изобьют”. И это слова следователя по особо важным делам республиканской прокуратуры! О чем мы вообще говорим?! Если следователь в звании майора с двумя высшими образованиями боится побеспокоить рядового сотрудника милиции, направив ему повестку на допрос в качестве свидетеля, то все понятно.

Он потом направил эти повестки, и никто, конечно, не явился. Избили его или нет, я не знаю, он бы нам все равно не рассказал. Следователей в Чечне бьют нередко, и по одному из наших дел побили так, что скрыть это было уже невозможно. А то, что мы постоянно по этим семи делам обжаловали действия следственных органов, дало единственный результат: руководитель Следственного управления Чеченской Республики генерал Виктор Леденев отправил министру внутренних дел Чечни Руслану Алханову письмо о том, что следователи не могут заниматься своим делом, поскольку подчиненные Алханова их действия, если называть вещи своими именами, саботируют. И до сих пор по всем семи делам у нас идет жесткая позиционная война: раз в полгода мы фиксируем все безобразия, делаем доклад на имя генерального прокурора и отправляем копии во все думские фракции. Но пока — никаких изменений.

Свидетель

Одно-единственное дело кажется мне перспективным, и не потому, что следствие велось хорошо, вовсе нет. А потому, что это единственный случай из семи, когда похищенному удалось спастись. У нас есть живой свидетель — Ислам Умарпашаев.

Родители Умарпашаева сообщили нам о пропаже своего 26-летнего сына, которого увели из их дома на улице Михайлика в Грозном в декабре 2009 года. Никакого формального повода для задержания не было, все было абсолютно незаконно, а причиной, как потом выяснилось, стало то, что со своего мобильного Ислам выходил в чат, где писал какие-то нелицеприятные вещи про чеченских милиционеров. Ислама засекли, задержали и четыре месяца продержали прикованным к трубе на территории базы ОМОНа в Грозном, планируя потом убить и выдать за уничтоженного боевика. Когда Ислам находился в подвале, ему откровенно говорили, что его готовят на 9 Мая, к празднику: “Мы на тебя форму наденем, автомат дадим, умрешь, как мужчина!” Освободили его по нескольким причинам. Во-первых, наша СМГ уже действовала на территории Чечни, мы быстро подняли шум. Европейский суд, куда мы немедленно обратились, провел срочную коммуникацию жалобы, и это совпало с нашей информационной кампанией. После этого выдать Умарпашаева за боевика стало уже сложно. Во-вторых, нам удалось получить данные биллинга с его телефона и оперативно установить, куда его увезли.

В общем, через четыре месяца — 2 апреля 2010 года — опер Анзор Дышниев из Октябрьского РУВД самолично вывел Ислама из подвала на территории ОМОНа. Но для того чтобы освободить Умарпашаева, Дышниев должен был знать, где он все это время находился. И он взял с Ислама обещание, что тот ему напишет заявление: дескать, я все эти четыре месяца находился в Подмосковье. Дышниев немедленно позвонил следователю Исаеву, в производстве у которого находилось дело Ислама, чтобы тот приехал и это заявление записал. Но выяснилось, что из-за поднятого нами шума дело Умарпашаева уже передали на более высокий уровень — в республиканскую прокуратуру, следователю по особо важным делам Гайрбекову. Умарпашаева отпустили домой, сказав ему, что он по первому требованию должен явиться в Октябрьское РУВД и написать заявление о том, что четыре месяца просто гулял и претензий к сотрудникам органов не имеет.

Ислама побрили, поскольку борода у него была уже как у Карабаса-Барабаса, и передали на руки приехавшим брату и отцу — Ирисбаю и Гелани Умарпашаевым. И может быть, Ислам написал бы заявление о том, что находился в Подмосковье, но его родители испугались, что на него тогда “повесят” взрыв в московском метро — теракт как раз случился в дни подвального заточения. Они решили для начала посоветоваться с нами. А мы приняли решение: Ислама надо срочно из республики вывезти. В ту же ночь его посадили в самолет, довезли до Москвы, а оттуда, чтобы немного запутать следы, на машине — до Нижнего Новгорода. Ислам в дороге рассказал нам, что били его только в первые дни, а потом — максимум затрещины отвешивали. Относились к нему так, как хороший хозяин относится к скотине: сносно кормили, поскольку боевик должен выглядеть более или менее прилично.

Когда группа товарищей из чеченского ОМОНа выяснила, что Ислам исчез, Ирисбай и Гелани были задержаны и доставлены в Октябрьское РУВД. Узнав, что Ислам находится в Нижнем Новгороде, милиционеры пришли в ярость и сказали: “Вы отсюда не выйдете, пока он обратно не вернется”. Их держали в отделении допоздна, а потом Ирисбай и Гелани предложили милиционерам связаться с нашим Комитетом. Поздно ночью мне в Нижний Новгород позвонил оперуполномоченный Дышниев и сказал: “У меня сидят родственники Ислама, и они будут сидеть, пока ты не посадишь мальчика в поезд и не скажешь мне номер билета”. Я вежливо послал его куда подальше и позвонил министру внутренних дел Чечни Алханову. Он пообещал мне, что вопрос немедленно будет решен. Вскоре после этого мне перезвонили родственники Ислама и сказали, что их освободили. Но мои юристы стояли возле выхода из Октябрьского РОВД. Я звоню им, а они говорят, что никто так и не выходил. Я понял, что их не отпустили, и набрал Алханову еще раз: “Товарищ генерал, ваши сотрудники не только меня, они и вас обманывают”. И через сорок минут Ирисбай и Гелани вышли. А потом мне рассказали, что один из сотрудников РОВД, по имени Закир, кричал: “На приказ Алханова мне плевать, потому что Алханов простой генерал, а я — родственник Рамзана! Я главнее Алханова!”

Но родственников отпустили, а мне из милиции и от следователя начали направлять официальные запросы — где же находится Ислам Умарпашаев? Я честно отвечаю: “Ислам Умарпашаев находится в таком-то санатории, проходит курс лечения”. Отправляю ответ и прикидываю, что день-два ответ будет идти, а на третий день его прочитают.

Соответственно, у нас есть три дня на то, чтобы Ислама перепрятать. В Чечне получают мой запрос, по своим милицейским каналам начинают проверять, есть ли в указанном санатории гражданин Умарпашаев, и выясняют, что да, был, но уже съехал. И так — несколько раз. Но я закон не нарушил, родной милиции и следствию не соврал. Одновременно с этим мы добивались от следователя Гайрбекова, чтобы он, как положено, по закону, закрепил показания Умарпашаева. Тот дал их в Нижнем Новгороде, и его подробное объяснение по нашему ходатайству было приобщено к уголовному делу. Чтобы продублировать эффект, мы отвезли Ислама на встречу с Уполномоченным по правам человека Владимиром Лукиным, записали еще одно объяснение и послали в Чечню копию для приобщения.

Следующее процессуальное действие — проверка показаний на месте. Что требуется? Зайти на базу ОМОНа, чтобы Ислам, которого мы привезем, мог сказать: “Да, я находился именно в этой комнате, в этом подвале, я видел вот это окно”. И вот прохода на базу ОМОНа мы добивались больше полугода. Следователь Гайрбеков объяснял, что его туда не пускают, а в доверительных беседах говорил: “Мне здесь жить, а после этого меня убьют”. Официальных мер Гайрбеков не принимал и только уговаривал нас все время, чтобы мы привезли ему Ислама Умарпашаева и он лично его допросил. А мы, конечно, понимали, для чего Гайрбекову нужен приезд Умарпашаева, и поставили вопрос о применении госзащиты.

В конце концов в сентябре 2010 года мы привозим Ислама в город Грозный. В течение недели Гайрбеков не может его допросить. К Исламу и его родственникам приставляют вооруженного охранника, который в один прекрасный вечер везет отца Умарпашаева в особняк командира того самого чеченского ОМОНа Алихана Цакаева. Там от отца требуют, чтобы он отозвал все свои жалобы и заявления, и дают срок — один день. Взамен Цакаев обещает, что эту семью ОМОН никогда “трогать не будет”.

Мы поняли, что всех Умарпашаевых надо срочно вывозить в безопасное место, а дело передавать следователю либо более высокой инстанции, либо — другого региона. И чтобы у следователя не было родственников в Чечне, иначе он будет бояться. Мы направили толстое и обоснованное ходатайство на имя Александра Бастрыкина. Отказ. С Бастрыкиным связался Лукин и тоже получил отказ. Тогда мы начали политическую кампанию: стали рассылать это ходатайство по всем посольствам и полпредствам стран, входящих в Совет Европы, поскольку дело рассматривалось в Европейском суде. Решающей, наверное, стала долгая беседа комиссара Европейского суда по правам человека Томаса Хаммарберга с Бастрыкиным. Хаммарберг лично уговаривал его просто передать в другую инстанцию одно-единственное дело. И уговорил: сразу после Нового года дело было передано в отдел по расследованию особо важных дел Главного следственного управления по Северо-Кавказскому и Южному федеральным округам.

Соболь

В середине января этого года дело Умарпашаева принял в свое производство следователь Игорь Соболь (полковник юстиции, следователь по особо важным делам Игорь Соболь возглавляет группу по расследованию убийства Натальи Эстемировой. — Esquire).

Я могу сказать, что Соболь — хороший человек и хороший следователь. Первое, что он сделал — допросил Цакаева, которого до этого времени никто допросить не мог. Понятно, что это формальное действие и что Цакаев, скорее всего, сказал, что знать не знает никакого Умарпашаева. Тем не менее и эту формальность выполнить раньше никто не мог. В день допроса, 12 февраля, Соболь сказал Цакаеву: “Ваш допрос мы провели, а теперь нам нужно провести проверку показаний потерпевшего на месте. Завтра мы с потерпевшим выходим на вашу базу”. Как мне рассказывали, Цакаев начал орать: “Ко мне на базу вы не зайдете, а если зайдете, то я дам команду открыть огонь”. Тем не менее на следующий день следственная группа выехала на место.

Мы приехали с Исламом Умарпашаевым. Никакой стрельбы, слава богу, не было. Ислам подтвердил свои показания, указав на все помещения.

Соболь делает все, что может: к нему не явились на допрос омоновцы — он тут же садится и пишет заявление о принудительном приводе. И получает ответ из вышестоящего ведомства: “Мы не можем доставить вам указанных бойцов на допрос”. Соболь пишет в вышестоящую инстанцию, проводит допрос министра внутренних дел Алханова, и, если Бастрыкин не даст ему команду “стоп”, то это дело рано или поздно до суда дойдет. Хотя одна тревожная новость: Соболь сказал, что ему пришла бумага из центра госзащиты МВД Чеченской Республики — они отказываются продолжать предоставлять Умарпашаевым защиту. На самом деле они эту защиту нам никогда и не предоставляли: последний месяц мы жили не в Чечне, а в одной из соседних республик, не будем говорить, в какой. Каждое утро вместе с Соболем ехали на машине в Следственное управление Чечни, а вечером возвращались обратно. Тем не менее от чеченской госзащиты мы не отказывались, потому что нам было важно, чтобы МВД Чечни, случись что, несло какую-то ответственность. И то, что они именно сейчас хотят с себя эту ответственность снять, меня настораживает. Я думаю, активность Соболя многих озадачила, и кто-то наверху принял решение заткнуть Исламу Умарпашаеву рот. Поэтому сейчас все Умарпашаевы живут, назовем это так, где-то в Центральной России — в доме в лесу, отрезанном от любых коммуникаций, и под усиленной охраной.

Кремль

Мне очевидно, что и ВОГОиП, и ФСБ имеют строгое указание сверху не трогать Кадырова и его людей, чтобы не дестабилизировать ситуацию в республике. По сути, у Кадырова абсолютный карт-бланш, и насколько я понимаю, от господина Путина лично.

Люди в Кремле полагают, что Кадыров — это единственная альтернатива войне. Он бармалей и людоед, но тем не менее удерживает в узде террористов и ваххабитов, а если Кадырова отдать под суд, то начнется беспредел. Это все неправда. Я точно знаю, что именно из-за угрозы со стороны людей Кадырова, из-за невозможности найти справедливость ближе Страсбурга очень многие молодые люди уходят в горы. Они просто устают бояться. И если люди, которые отвечают за силовую политику на Северном Кавказе, действительно думают, что они могут при помощи Кадырова постепенно нормализовать ситуацию, то они ошибаются. Ситуация не нормализуется, она — расползается, причем не линейно, а по экспоненте. Эти даудовы, цакаевы, делимхановы и прочие “чеченские полковники”, считающиеся ближайшим окружением Кадырова и получившие в Чечне полный карт-бланш, привыкли к абсолютной власти. У них есть персональные войска, которые не подчиняются российскому закону. И они наслаждаются абсолютной безнаказанностью. Чеченские группировки, состоящие из представителей силовых структур и находящиеся под высоким покровительством, давно уже занимаются рэкетом в соседних республиках и по всей трассе “Дон” до самой Москвы. Они активно приобретают землю и недвижимость в Ставрополье и Краснодаре, устанавливают там свои порядки. И останавливаться они не собираются. Они располагают гигантскими деньгами, причем не только из бюджета, хотя и бюджет в Чечню идет порядочный: в десятки раз больший чем в регионы Центральной России, если пересчитывать на количество населения. При этом они фактически независимы от России — ее права, ее контролирующих органов, прокуратуры, ФСБ, Следственного комитета, суда — полный иммунитет. По сравнению с этими людьми правительство Дудаева было кучкой мечтателей.

Записала Светлана РЕЙТЕР