По данным следствия, после спора с Русланом Юрченко на автобусной остановке Балабух зашел в ближайший магазин, купил нож, вернулся и ударил жертву в область сердца. От полученных травм Юрченко скончался. Ни о каком несчастном случае, убийстве по неосторожности, в состоянии аффекта речь в данном случае не идет. У Балабуха было много времени, чтобы остыть и успокоится. Но он убил. Хладнокровно. А потом спокойно спустился в метро и поехал по своим делам. Казалось бы, о чем тут еще говорить? Когда военнослужащего нашли, он не стал отрицать содеянного. Юрченко до роковой встречи на остановке не знал. Неприязни к нему никакой не испытывал. Убил? Ну, убил. Почему? Психанул.
Главный военный прокурор Украины Анатолий Матиос сообщил журналистам, что Балабух недавно вернулся из АТО. “Это последствия войны, к которым слепо государство”, — пояснил военный прокурор. И общество тут же принялось рассуждать о травмах войны, путая посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) с боевой психической травмой (БПТ). Пользователи соцсетей обменивались мнениями и маниями, задавая друг другу вопрос: “Сколько военных возвращаются с фронта психами: все или половина?”. Встревоженные гражданские стали делиться воспоминаниями о неприятных инцидентах, которые им доводилось пережить при встрече с бойцами, недавно вернувшимися с войны. Тут же подтянулись специалисты, распространяющие “общественно-значимую” информацию о том, что якобы 85% военных страдают ПТСР, а половина вернувшихся с фронта обязательно закончат жизнь самоубийством. Что всех, кто прошел горнило войны, надо лечить, лечить и еще раз лечить. И только потом подпускать к “нормальным людям”.
Профессиональные нагнетатели паранойи — это тоже последствие войны, к которым слепо все живое вокруг. Люди, руководствующиеся принципом “чем страшнее диагноз, тем дороже услуга”, в условиях общего повышения тревожности нагнетают истерию, что только ухудшает ситуацию. Согласно официальной статистике 10-15% американских военнослужащих страдают ПТСР. Израильские военные констатируют психические последствия примерно у 20% бойцов. Украинская статистика несколько выше — 39%. Но и она далека от тех 85%, которыми пугают общество эксперты. Суть нашей проблемы состоит в том, что военных психологов необходимо учить и готовить так же, как и любого другого профессионального военного. Психолог в США, Израиле и многих других странах находится с бойцами в одном окопе и способен оказать помощь прямо “в поле”.
Солдаты, вернувшиеся с войны, безусловно, нуждаются в помощи и реабилитации. Но больше всего они нуждаются в том, чтобы из них не делали прокаженных. Военным от общества необходимы уважение и такт. То, что в мирной жизни считается “за гранью”, на фронте становится единственно возможной стратегией выживания. Обостренные инстинкты, тоннельное мышление, повышенная агрессия и готовность в любой момент нанести удар на упреждение — все это качества, без которых человеку на войне не выжить. Война — это своеобразная форма социальной болезни, где больным, странным, сумасшедшим скорее считается человек “нормальный”. Вы или я в первые дни в окопе будем представлять из себя что-то вроде птенца, блаженного мутанта, пока не станем машинами для убийства. Для того чтобы снизить последствия боевых психических травм, одних только гражданских психологов мало. С бойцами необходимо работать после, во время, а главное — до прохождения воинской службы. Качество людей, отправляющихся на фронт, играет в их последующей адаптации к мирной жизни ключевое значение.
Приведу пример. 5 ноября 2017 г. в техасском городе Сазерленд-Спрингс бывший военный расстрелял прихожан Первой баптистской церкви. В результате погибли 26 человек. Еще 20 получили ранения. The New York Times тогда писала, что стрелявшим оказался 26-летний житель Техаса Девин Патрик Келли, ранее служивший в американских ВВС. Сообщалось, что за год до происшествия Келли был уволен из армии с лишением всех прав и привилегий за нападение на жену и ребенка. Армейская машина сработала четко: военнослужащий, склонный к насилию, опасен в первую очередь для сослуживцев. Поэтому его сначала выявляют и отстраняют от службы, а уже потом разбираются в причинах.
Там, где работает налаженная система, не заметить тревожных сигналов, которые могут стать причиной немотивированной жестокости, просто невозможно. Ночные кошмары, нервные срывы, приступы паники, ярости или агрессии — командиры и сослуживцы не могут не видеть признаков ПТСР. Тем более, люди, служащие в одной части, не могут не замечать странностей и неадекватного поведения. В сети уже звучат предположения, что погибший Юрченко мог быть “сепаратистом”, а младший лейтенант просто не выдержал. Хладнокровное убийство бойцом ВСУ первого встречного заставляет искать объяснение произошедшего в диагнозах или в психологических портретах погибшего и нападавшего.
Но пытаясь найти причины, мы сами, того не желая, оправдываем случившееся. Ведь убийство — всегда убийство. Заявление военного прокурора о военном синдроме — это попытка закрыть глаза на другой, более устрашающий факт. Людей с психическими отклонениями, психопатов и авантюристов в нашем случае отсеивать из армии просто некому. И да: бойцов, которые действительно страдают от посттравматических симптомов, в военной части тоже никто лечить не будет. Когда мы говорим о необходимости реабилитации демобилизовавшихся бойцов, мы имеем в виду посещение психолога уже после окончания военной службы. А что делать, если плохо уже сегодня? Если завтра на позиции, а мучают ночные кошмары? Пьянство, самострелы, бытовые ссоры среди военнослужащих, суициды — все это попытки справиться с травмой в полевых условиях. Психическое и моральное состояние армии — это и есть наша первостепенная задача.
Есть еще один аспект, о котором нельзя не упомянуть, когда мы говорим о немотивированном насилии. Защищая страну от внешней агрессии, мы порой закрываем глаза на агрессию внутреннюю — бытовую. Общество до сих пор не смогло установить границы дозволенного. Полицейским применять силу нельзя, даже если они подвергаются нападению, а нападать на кордоны милиции — можно. При условии, конечно, что нападающие выкрикивают антикоррупционные лозунги и поминают всуе “барыг” с “предателями” вперемешку. Общество не требует справедливого наказания в рамках закона. Оно хочет расправ, чинимых “хорошими парнями” против “плохих”. Давайте вспомним тот восторг, с которым многие украинцы комментировали “мусорную люстрацию”. Или разбитые витрины магазинов, банков и офисов. Разве это не разрешение на насилие, которое мы выдали сами? Если наша мирная жизнь с каждым днем все больше начинает походить на боевые сводки, стоит ли удивляться, что военные срываются и действуют так, как будто они в бою?
Что делать в этой ситуации? Договориться.
Договориться, что агрессия — это не метод решения социальных проблем. Неуравновешенных военных, полицейских, чиновников да и обычных граждан необходимо отправлять в приказном порядке к психологу, а возможно, и увольнять за несоответствие. Общество не должно мириться с насилием, хамством и злоупотреблением властью, от кого бы они ни исходили. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Стоит всегда помнить об этом. Граждане и государство должны быть совершенно нетерпимы к агрессии. Если только речь не идет о защите жизни, жилища, страны. Ну и специалистов по ПТСР стоит все же подучить. Необходимо создавать с нуля службу военных психологов. Здесь должен действовать принцип “равный равному”. Человек, переживший травму, скорее откроется тому, кому доверяет, кого считает способным понять все то, что пережито. А еще бы хорошо привлекать бывших военных к работе с теми, кто нуждается в адаптации на гражданке. Последствия войны надо устранять, а не объяснять ими рост насилия в обществе.
