Неудачная миссия в Берлин

Дружеские отношения Германии и СССР после раздела Польши довольно быстро исчерпались. Медовый месяц после политической свадьбы двух диктаторов закончился весной 1940 года. Внешне стороны демонстрировали тесные связи, в первую очередь в сфере торговли и экономического сотрудничества, даже в такой специфической области, как взаимодействие спецслужб. В частности, между правительствами СССР и Германии была достигнута в октябре — ноябре 1939 года договоренность о выдаче гестапо немецких и австрийских коммунистов, нашедших политическое убежище в нашей стране. Многие из них к тому времени уже были советскими гражданами. По неполным данным, таких оказалось более 900. Таким было проявление “пролетарского интернационализма”.

Хотя в ходе советско-финской зимней войны 1939—1940 гг. Берлин придерживался дружественного нейтралитета, тем не менее проблемы нарастали, как снежный ком. По пакту Молотова — Риббентропа Советскому Союзу “полагалась” Бессарабия. Однако в германской столице были весьма обеспокоены требованием передать СССР и Северную Буковину с Черновцами. Дело в том, что Москве должны были отойти территории, принадлежавшие царской России. Северная Буковина к таковым не относилась, так как, за исключением краткого периода после русско-турецкой войны в конце XVIII века, никогда в состав России не входила. Занятая войной на западном фронте Германия не могла что-либо противопоставить советским требованиям и вынуждена была согласиться. Тем не менее, Гитлер пообещал румынскому руководству: “Отдайте, я верну”.

На западе для Германии тоже не все складывалось хорошо. Предполагалось, что после разгрома Франции Великобритания согласится вести переговоры о разделе сфер влияния. Выступая в июле 1940 года, Гитлер предложил Англии, как он полагал, почетные условия мира: Германии — Европа и бывшие немецкие колонии в Африке, Британии — ее империя при условии невмешательства в европейские дела. К его огромному удивлению, предложения были отклонены. Англия позору сделки с агрессором предпочла сражение с ним. Последовавшую воздушную “битву за Англию” Германия проиграла. В таких условиях о вторжении на Британские острова не могло быть и речи. Третий рейх оказался перед перспективой затяжной войны, и результаты ее были совершенно неясными. За Лондоном стоял Вашингтон с его огромным промышленным и финансовым потенциалом, а на востоке территориальный аппетит Сталина разгорался не по дням, а по часам.

В Бухаресте в июне 1940 года после ультиматума Молотова царила буквально паника. К тому же Венгрия и Болгария требовали пересмотра своих границ с Румынией. Первая требовала возврата Трансильвании, потерянной в результате подписания в 1920 году Трианонского договора, а вторая — Южной Добруджи. Решение взяли на себя Берлин и Рим. Министры иностранных дел Германии фон Риббентроп и Италии Галеаццо Чиано пригласили в Вену представителей Венгрии и Румынии и сообщили им 30 августа 1940 года “арбитражное решение”, согласно которому северная часть Трансильвании присоединялась к Венгрии. В дополнение к этому решению 7 сентября 1940 года четырехсторонним решением Южная Добруджа была передана Болгарии. Эта территория была утрачена последней в 1913 году в результате Второй Балканской войны. Решение венского арбитража Болгария и Румыния закрепили Крайовским мирным договором в сентябре 1940 года. Одновременно Германия и Италия дали Румынии гарантии неприкосновенности ее новых границ.

Эти события вызвали крайнее раздражение Москвы, хотя германское правительство проинформировало советское руководство о состоявшемся арбитраже. Молотов в беседе с послом фон Шуленбургом 31 августа 1940 года заявил, что германское правительство нарушило статью III советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года. Молотов напомнил также о данных Германией во второй половине июня 1940 г. заверениях в том, что балканские вопросы будут решаться с участием СССР. На следующей встрече 9 сентября председатель Совнаркома констатировал, что точка зрения советского правительства “расходится” с позицией Германии. Он подчеркнул, что “имеет место нелояльное отношение к обязательству” и что с точкой зрения германского правительства “не может никоим образом согласиться”. При этом было выражено особое недовольство предоставлением Румынии гарантий неприкосновенности ее границ, так как они были направлены и против СССР.

Не меньше проблем возникло и с германской активностью в Финляндии. Там фиксировалось наличие большого количества войск вермахта, якобы направляемых в оккупированную Северную Норвегию. А ведь Финляндия, по пакту Молотова — Риббентропа, была отнесена к зоне советских интересов, однако после неудачной советско-финской войны Германия решила не допустить захвата Финляндии Сталиным.

Еще больше вопросов в Москве вызвало заключение в Берлине 27 сентября 1940 года тройственного пакта между Германией, Италией и Японией. В нем говорилось: “Япония признает и уважает руководящую роль Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе” (статья 1); “Германия и Италия признают и уважают руководящую роль Японии в установлении нового порядка в Великоазиатском пространстве” (статья 2). Если же одна из трех стран подвергнется нападению какой-либо державы, то они будут помогать друг другу “всеми политическими, экономическими и военными средствами” (статья 3). Для успокоения Москвы в договоре было сказано: “Германия, Италия и Япония заявляют, что данное соглашение не затрагивает политического статуса, существующего в настоящее время между каждой из трех договаривающихся сторон и Советской Россией” (статья 5). Хотя германские дипломаты настойчиво доказывали, что пакт направлен против Англии и США, тем не менее, уши антисоветской направленности торчали так, что не заметить их было невозможно.

Хотя решение о войне против СССР было принято примерно в июле 1940 года, проработки немецких генштабистов, тем не менее, носили прикидочный характер, так как приказ о планировании военных действий был отдан в устной форме, и окончательное политическое решение принято не было. К тому же, рассматривались и прорабатывались и другие варианты ведения войны с Англией, с учетом того, что вторжение на острова было неосуществимо в ближайшей перспективе. В частности, рассматривалось ближневосточное направление — прорыв к иранской и иракской нефти через Сирию, Палестину и Трансиорданию, а возможно, и через Турцию. При этом можно было рассчитывать на помощь в Сирии и Ливане французских войск, остающихся под командованием вишистского правительства маршала Петена. Но для этого необходимо было захватить Балканы или добиться от расположенных там стран пропуска германских войск. Ближневосточный план имел много сторонников среди германских высших военных, однако решение было не за ними.

Как в Берлине, так и в Москве хотели добиться ясности в понимании намерений другой стороны. В октябре 1940 года в личном послании Сталину Риббентроп пригласил своего советского коллегу в Берлин с тем, чтобы дальнейшие переговоры продолжить в Москве. Учитывая, что уже дважды германский министр иностранных дел был в столице СССР, дипломатический этикет требовал принять такое предложение. В ответном послании Сталин выражал согласие на визит Молотова в Берлин, равно как на приезд Риббентропа после этого визита в Москву “для возобновления обмена мнениями, начавшегося в прошлом году по вопросам, представляющим интерес для наших стран”.

Развернув свежий номер газеты “Известия” 10 ноября 1940 года, советские люди обнаружили в нем очередную сенсацию. “По приглашению Германского правительства и в ответ на прошлогодние поездки Германского Министра Иностранных дел фон Риббентропа в Москву Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Народный Комиссар Иностранных дел Молотов в ближайшее время посетит Берлин, чтобы в рамках дружественных отношений, существующих между обеими странами, путем возобновления личного контакта продолжить и углубить текущий обмен мнениями”. “Ближайшее время” наступило в тот же день, о чем уже в номере от 11 ноября сообщила все та же газета “Известия”. В сообщении об отъезде главы правительства были перечислены некоторые сопровождающие его лица, а остальные скрыты за формулой “и др.”. Среди неперечисленных были один из руководителей госбезопасности Меркулов и 16 его сотрудников, представители Генерального штаба генералы Василевский и Злобин, врач, три сотрудника из персонала личного обслуживания Молотова, референты, советники, переводчики и другие — всего 60 человек. Не было сказано и о том, что в той же поездке делегацию сопровождал германский посол в Москве граф фон Шуленбург.

Известный историк Лев Безыменский ввел в научный оборот записку, написанную Молотовым, которая начиналась словами: “С. секретно. В.М. Некот. дир-вы к Берл. поездке (9/XI.40 г.)”. Инициалы В. М. в соответствии с кремлевским делопроизводством означали, что это документ написан именно Молотовым и предназначен для его личного архива. Анализ записки, произведенный историками, показал, что, скорее всего, это запись, сделанная под диктовку Сталина и потом дополненная уже в Берлине по полученным из Москвы телеграммам. В частности, на это указывает большое количество сокращений и ссылок на уже проводившееся обсуждение. Обратим внимание на п. 2 этих директив:

“2. Исходя из того, что с.-г. соглашение о частичном разграничении сфер интересов СССР и Герм. событиями исчерпано (за исключ. Финл.) (ссылка на пакт Молотова — Риббентропа. — Авт.), в переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены:

а) Финляндия — на основе с.-г. соглашения 39 г., в выполнении которого Г. должна устранить всякие трудности и неясности (вывод герм. войск, прекращение всяких политич. демонстраций в Ф. и в Г., направленных во вред интересам СССР)...

Сказать также о нашем недовольстве тем, что Г. не консультировалась с СССР по вопросу о гарантиях и вводе войск в Румынию;

б) Болгария — главный вопрос переговоров, должна быть, по договоренности с Г. и И., отнесена к сфере интересов СССР на той же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию;

в) Вопрос о Турции и ее судьбах не может быть решен без нашего участия, т. к. у нас есть серьезные интересы в Турции...”.

Из приведенной части директив ясно, что Балканы превратились в важнейший узел противоречий между Германией и СССР. Москва стремилась обеспечить свое доминирование в Болгарии в противовес усилению германских позиций в Венгрии и Румынии, а также изменить в свою пользу режим проливов Босфор и Дарданеллы. Последнее было только частью массированного давления на Турцию, в том числе и военными средствами.

Переход СССР в лагерь фактического союзника гитлеровской Германии после 23 августа 1939 года вызвал в Турции соответствующую реакцию. Газета Yeni Sabah (Новое утро), в своем номере от 28 августа, комментируя советско-германский договор, отмечала, что сторонники мира потеряли надежду на Советский Союз. Если бы СССР встал на сторону миролюбивых сил, возможно, войны удалось бы избежать. Известный турецкий журналист Гусейн Джахил Ялчын писал в этой газете 23 сентября 1939 года, что польское государство пало в результате советской интервенции. Ялчын был настолько влиятельным журналистом, что с его мнением считался президент Турции Иненю. Об этом советский посол Виноградов предупреждал заведующего отделом печати Наркомата иностранных дел Пальгунова и заведующего ближневосточным отделом Новикова. В газете Ulus (Нация) Ахмет Шюкрю Эсмер писал, что политика СССР ошибочна и война началась по его вине. Газета Tan (Сумерки), вплоть до осени 1939 г. занимавшая просоветские позиции, после советско-германского пакта стала писать, что именно Советский Союз сыграл главную роль в развязывании войны. На острые публикации в Tan даже откликнулась газета “Правда” памфлетом “В Анкаре базар, на базаре газета “Тан”. В своих публикациях в газете Vakit (Время) журналист Асим Ус утверждал, что СССР хочет захватить Проливы и именно он является главным виновником идущей в Европе войны.

На переговорах в Москве с турецким министром иностранных дел Шюкрю Сараджоглу в сентябре-октябре 1939 года ясно обозначилось нежелание СССР заключать с Турцией пакт о взаимопомощи. Интересна советская аргументация, данная Сталиным на встрече с Сараджоглу. “...Или вышло осложнение у СССР с Румынией из-за Бессарабии — мы не думаем на румын нападать, но и Бессарабию делить не будем — опять конфликт. По-моему, Румыния вроде Польши — как та нахапала много земель, так и Румыния. Кто связывается крепко с Румынией взаимной помощью, тот должен держать меч наготове: тут и Венгрия, и, может, еще кто-нибудь — невыгодно это для Турции... Мы против Германии не выступим. Что же тогда остается от пакта? Ничего. Хотим ли мы заключить пакт с турками? Хотим. Являемся ли мы друзьями Турции? Да. Но вот имеются обстоятельства, о которых я говорил и которые превращают пакт в бумажку. Кто виноват, что так повернулись дела, неблагоприятные для заключения с Турцией пакта? Никто. Обстоятельства, развитие событий... Англичане и французы, особенно англичане, не хотели соглашения с нами, считая, что могут обойтись и без нас. Если есть лица, виноватые, то мы тоже виноваты — не предвидели всего этого”. На сессии Верховного Совета СССР в октябре 1939 года Молотов выступил с прямыми угрозами в адрес Турции. В беседе с председателем Коминтерна Димитровым 25 ноября 1940 года Сталин прямо говорил: “Мы турок выгоним в Азию. Какая это Турция? Там два миллиона грузин, полтора миллиона армян, один миллион курдов и т. д. Турок только 6-7 миллионов”. Как выгнать турок в Азию? Был только один способ — военный. Обратим внимание на дату этой беседы — буквально сразу после визита Молотова в Берлин.

Эта же политика нашла продолжение на переговорах в германской столице. На двух встречах с Гитлером и Риббентропом Молотов настойчиво требовал немецкой поддержки в давлении на Турцию. Во-первых, в устройстве советской военно-морской базы в Дарданеллах, во-вторых, в пересмотре международного режима Проливов.

Сами переговоры проходили несколько странно. Гитлер и Риббентроп говорили много и часто не по существу, в то время как Молотов ограничился простым задаванием вопросов. Советский собеседник фюрера недооценил накапливавшееся раздражение Гитлера по многим болевым проблемам советско-германских отношений, в частности, он неправильно оценил возможное поведение Гитлера в финляндском вопросе. В своей телеграмме Сталину он докладывал: “Большой интерес Гитлера к тому, чтобы укрепить дружбу с СССР и договориться о сферах влияния, налицо. Заметно также желание толкнуть нас на Турцию, от которой Риббентроп хочет только абсолютного нейтралитета. О Финляндии пока отмалчиваются, но я заставлю их об этом заговорить. Прошу указаний. Молотов”. Хотя указания и поступили, однако они не учитывали настоящей германской позиции в главных для СССР вопросах: Болгарии, Финляндии и Турции.

На второй встрече Гитлер прямо заявил, что Германия не заинтересована в новой войне на Балтике. Тем самым ставился крест на советских планах довести до логического, по мнению Москвы, конца финляндский вопрос — захватить эту страну в результате новой войны, к которой СССР усиленно готовился. Отрицательным был и ответ по поводу Болгарии. Германия отказалась поддержать советское давление на Софию и способствовать заключению с ней договора по типу прибалтийских, тем более на ввод советских войск в эту балканскую страну.

Болгарский вопрос оказался тесно связанным с турецким. Советские предложения состояли из двух частей. Во-первых, совместным давлением на Турцию вырвать у нее согласие на советскую военно-морскую базу в Дарданеллах, во-вторых, таким же давлением добиться пересмотра статуса Проливов. На предложение немецких собеседников, чтобы в переговорах о статусе участвовали Германия и Италия, Молотов заметил: “Германия не является черноморской державой”, впрочем, как и Италия. Вопрос о статусе Проливов СССР хотел решать с Турцией на двухсторонней основе, но чтобы Германия и Италия ему в этом помогали, а сами официально остались в стороне. Неудивительно, что Гитлер отделался общими замечаниями в духе того, что безопасность СССР на Черном море должна быть обеспечена.

В качестве компенсации Болгарии за ее согласие заключить пакт с СССР и согласиться на ввод советских войск предполагалось ее участие в возможном разделе Турции. Именно это имел в виду Сталин в беседе с Димитровым. Болгария должна была получить европейскую, а возможно, и некоторую часть азиатской Турции. Несмотря на гарантии сохранения внутреннего режима в Болгарии, в результате ввода туда советских войск собеседники Молотова не обманывались. Пример стран Балтии был еще слишком свеж. Превращение Болгарии в сателлита или даже часть СССР, устройство в Проливах советской военно-морской базы, территориальный раздел Турции означал выход Москвы в регион Ближнего Востока, что не могло входить в планы Германии. К тому же Италия категорически отказывалась поддерживать устройство советской базы в Проливах, что давало Гитлеру возможность отклонить советские предложения. Впоследствии фюрер говорил туркам, что во время бесед с Молотовым он “воспрепятствовал ликвидации Россией Болгарии и Турции”.

Поздно вечером 13 ноября состоялась заключительная беседа Молотова с Риббентропом. Ввиду налета английских бомбардировщиков на Берлин она проходила в бомбоубежище германского министра иностранных дел. Когда Риббентроп принялся вновь развивать мысль о скором крушении Англии, обычно немногословный Молотов прервал его своей, по выражению его переводчика Бережкова, знаменитой фразой, более уместной на полемическом диспуте, чем на дипломатических переговорах: “Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?”. Впоследствии Молотов не раз с гордостью рассказывал своим собеседникам об этом проявлении, в его понимании, дипломатического искусства. Черчилль в воспоминаниях отмечал, что англичанам было известно о совещании в Берлине. “Хотя нас и не пригласили принять в нем участие, мы все же не хотели оставаться в стороне”. Во время переговоров с британским премьером в годы войны Сталин в шутку спросил: “Вы почему в Берлине бомбили моего Вячеслава?”

Практически ни по одному из вопросов на переговорах добиться хоть каких-то результатов не удалось. В своей телеграмме из Берлина Молотов сообщал: “Сталину. Сегодня, 13 ноября, состоялась беседа с Гитлером 3 с половиной часа и после обеда, сверх программных бесед, трехчасовая беседа с Риббентропом... Обе беседы не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером ушло на финский вопрос. Гитлер заявил, что подтверждает прошлогоднее соглашение, но Германия заявляет, что она заинтересована в сохранении мира на Балтийском море. Мое указание, что в прошлом году никаких оговорок не делалось по этому вопросу, не опровергалось, но и не имело влияния. Вторым вопросом, вызвавшим настороженность Гитлера, был вопрос о гарантиях Болгарии со стороны СССР... Гитлер уклонился от ответа, сказав, что по этому вопросу он должен предварительно запросить мнение Италии... Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться”.

Многие историки считают, что после неудачи этих переговоров Гитлер принял окончательное решение воевать с СССР. Это не совсем так. Если рассматривать краткий период второй половины ноября — начала декабря 1940 года, то в Берлине еще надеялись на дипломатическое разрешение проблем с Москвой. На следующий день после отъезда Молотова из Берлина Геббельс записал в своем дневнике: “Молотов уехал... Все дальнейшее зависит от Сталина. Его решение пока еще заставляет себя ждать”. В узком кругу Гитлер признал безуспешность его усилий в переговорах. Он объяснял это “исключительно благоприятным” международным положением России, так как Берлин воевал, а Москва оставалась вне войны, сохраняла нейтралитет. Гитлер коснулся этой темы еще во время встречи с Муссолини в октябре 1940 года: “Встает вопрос, почему англичане, несмотря на свое безнадежное в военном отношении положение, все еще держатся. По его мнению, это связано с надеждой Великобритании на Америку и Россию... Фюрер высказался за то, что было бы полезно направить русских в сторону Индии или хотя бы Индийского океана, но добавляет, что он сомневается, удастся ли действительно побудить русских принять в этом направлении активные действия”.

То обстоятельство, что германское руководство не оставило сразу после визита Молотова надежд на достижение “взаимного понимания” путем прямых переговоров двух вождей, подтверждается словами Гитлера при прощании с советским гостем. Фюрер высказал сожаление по поводу того, что “ему до сих пор не удалось встретиться с такой огромной исторической личностью, как Сталин, тем более что он думает, что, может быть, он сам попадет в историю”. Он просил Молотова “передать господину Сталину приветы и предложение о такой встрече в недалеком будущем”. Известно, что 13 ноября Риббентроп вручил Молотову “черновые наброски” соглашения о присоединении СССР к “тройственному пакту”. Но о будущем визите рейхсминистра иностранных дел речь уже не шла.

Ответ из Москвы последовал 25 ноября. В нем СССР соглашался присоединиться к пакту при выполнении нескольких условий. Среди них были все те же, о которых шла речь на переговорах: Финляндия, Болгария, Турция... Теперь стало очевидным, что договориться не удалось. Гитлер решил воевать и советские предложения проигнорировал. А Сталин ждал ответа вплоть до 22 июня 1941 года...

Юрий РАЙХЕЛЬ