Колониальная война. Но мы же не в XVI веке!

После аннексии Крыма и начала военных действий в Донецкой и Луганской областях в 2014 году общим местом в мировой публицистике стала идея об имперском комплексе России. Страна не смогла избавиться от него после распада СССР — и поэтому Кремль считает себя вправе активно вмешиваться во внутреннюю политику бывших союзных республик и даже аннексировать их территории.

С началом полномасштабного военного вторжения России в Украину многим комментаторам этого соображения показалось недостаточно — и поэтому они стали искать объяснение случившемуся в давней научной дискуссии о том, можно ли считать постсоветские страны бывшими колониями. В частности, трактовку российской военной агрессии как колониальной войны предлагают историки Тимоти Снайдер (например, вот в этой апрельской статье), Энн Эпплбаум (в своей недавней колонке) и Сергей Плохий (в интервью российскому журналисту Михаилу Зыгарю*). Чуть более сложную позицию в тексте для “Медузы”* изложил украинский историк Ярослав Грицак.

КОЛОНИАЛЬНАЯ ВОЙНА — ЭТО КАКАЯ?

Колониальными принято считать захватнические военные конфликты, итог которых определял политический статус потенциальной или уже существующей колонии. Чаще всего в таких войнах на кону стоял вопрос зависимости периферии от имперского центра, то есть метрополии.

Для человека, который специально не интересовался историей колониализма, колониальная война — это, скорее всего, то, что описано в приключенческих романах (например, в “Последнем из могикан” Купера, “Киме” Киплинга или “Капитане Сорвиголова” Буссенара). “Колониальность” — это прежде всего “экзотика”: покорение испанскими конкистадорами ацтеков и инков, освоение Северной Америки выходцами из Англии или восстание сипаев в Индии. 

Но вообще история колониальной экспансии мало похожа на приключенческий роман. Это история насилия и кровавых захватнических войн, жертвами которых стали миллионы человек в самых разных уголках мира. Владение колониями повышало статус и престиж европейских империй на международной арене, а ресурсы поправляли положение государственной казны и/или колониальных предпринимателей (пожалуй, наиболее известный такой случай — Британская Ост-Индская компания). К началу 1930-х годов около 85% от всей мировой карты занимали либо европейские страны, либо те, кто были или оставались их колониями.

Считается, что последняя “классическая” колониальная война — это конфликт Португалии со своими колониями, продлившийся с 1961 по 1974 год. (Мы уже подробно рассказывали, как движение португальских уклонистов не только помогло закончить войну в Анголе, Гвинее-Бисау и Мозамбике, но и привело к краху диктатуры Салазара.) Впрочем, некоторые исследователи настаивают, что последняя “настоящая” колониальная война — это десятинедельный конфликт Великобритании и Аргентины из-за Фолклендских островов в 1982-м. Во всяком случае, аргентинские интеллектуалы воспринимали эту войну именно как колониальную. 

Как показал философ Франц Фанон, колониализм отличается от любого другого захвата чужих земель идеей “цивилизующей миссии”. “Экзотическим” народам норовили “привить блага цивилизации”, “спасти” их от “дикарства” и вообще превратить “племена” в “полноценные” народы с “нормальными” (то есть основанными на европейских образцах) государственностью, образом жизни и всем прочим. 

Чтобы стать “полноценными”, колонизируемые должны были для начала признать свою “неполноценность”. Но даже после этого у них заведомо не было шансов сравняться с колонизаторами. Из-за цвета кожи, языка или других отличий от европейцев они все равно оставались “экзотичными” — и это закрепляло их угнетенное положение. Пережитки такой колониальной зависимости по сегодняшний день определяют мировой порядок. 

Долгое время считалось, что колонизация — это особый вид насилия, который европейские империи активно практиковали на чужих континентах, населенных “нецивилизованными” людьми. Поэтому историки последовательно называли “правильной” периферией колонии, которые были отделены от имперского центра тысячами километров, а еще лучше — океаном. Испанские владения в Америке или британские в Индии идеально вписывались в такие представления, а, допустим, владения Российской империи в Сибири — уже с трудом. Считать ли их колонией?

Современные исследователи предпочитают отталкиваться не от географического положения, а от идеологии: колония — это не то, что далеко, а то, что хотят “цивилизовать”. При таком подходе, скажем, первой колонией Англии оказывается соседняя Ирландия, где была впервые опробована политика, которую британцы впоследствии применяли в своих владениях в Азии, Африке и на Ближнем Востоке.

УКРАИНА БЫЛА КОЛОНИЕЙ РОССИИ?

Если принимать определение колониализма как “принуждения к цивилизации” (точнее, к тому, что колонизатор считает “цивилизацией”, то есть к политическому и культурному подражанию колонизатору), то да, Украину надо признать российской колонией — причем не только в имперский, но и в советский период. Украинские историки открыто заговорили об этом еще в 1922 году.

Уже в 1989—1991 годах восемь из тринадцати украинских политических партий в своих программах описывали Украину как бывшую колонию России, как постколониальную страну. (К слову, “парад суверенитетов” советских республик еще называют “четвертой волной деколонизации”.)

В 2001 году американский исследователь Давид Чиони Мур опубликовал статью, в которой назвал все постсоветские страны бывшими колониями. Во всех них долгое время власть и материальное положение зависели в первую очередь от владения русским языком и российским имперским культурным кодом. Местные элиты встраивались в имперскую структуру, а носители местных языков и культур считались “отсталыми”.

Мур выделяет Молдову, Беларусь и в особенности Украину с ее плодородными черноземными почвами в особую категорию: там был не “классический” колониализм, как на Кавказе, Дальнем Востоке и в Центральной Азии, но и не советский неоколониализм, как в Восточной Европе (скажем, в Польше или Чехословакии, оказавшихся в сфере влияния СССР после Второй мировой войны). Безусловно, в чем-то советский колониализм в Украине сильно отличался от британского или французского аналогов, но в его корне оставалась та самая “цивилизирующая” миссия — русификация. 

Споры о концепции Мура не утихают и по сегодняшний день (примеры: раз, два, три, четыре). В частности, есть вопрос, была ли русификация самоцелью или лишь побочным эффектом советизации и коммунизации. 

Вообще, советский коммунизм обещал освободить крестьян и рабочих из “тюрьмы народов царской России” — и поначалу в чем-то даже сдержал свое обещание. Во второй половине двадцатых в СССР провозгласили политику “коренизации”: в национальных республиках не просто разрешали, а поощряли публикацию прессы и книг на местных языках, открывали школы и даже вузы с обучением на национальных языках, развитию национальных культуры и науки мало что препятствовало (разумеется, при условии, что они были “социалистическими”). 

В Украине проходила “украинизация”: местная интеллигенция впервые получила легальный статус и материальные ресурсы, чтобы стандартизировать украинский язык, а из политической эмиграции возвращались писатели, политики, журналисты, художники и интеллектуалы. Среди них — историк и национальный герой Михаил Грушевский, первый глава суверенной Украины (1917—1918).

Впрочем, период советской “украинизации” продлился всего несколько лет. Уже в начале тридцатых с подачи Сталина произошел резкий возврат к колониальной “цивилизующей” миссии — новому периоду русификации. Советские власти репрессировали многих, кто хоть как-то участвовал в “украинизации”, — это поколение даже называют “расстрелянным культурным возрождением”. В это же время украинские села активно сопротивлялись коллективизации — есть версия (признанная на государственном уровне в Украине и во многих других странах), что Голодомор начала тридцатых был сознательным геноцидом, который должен был искоренить сопротивление украинцев советской власти. 

Некоторые современные историки вообще считают, что приход большевиков к власти и централизация управления страной в конечном счете только усилили колониальную политику на территории Украины. В частности, сталинскими колониальными новшествами стало переселение в опустевшие после Голодомора украинские села российских крестьян, а также искусственное сближение украинского и русского языков в словарях и учебниках. Поэтому неудивительно, что первые требования деколонизации Украины и национальной идентичности ее жителей прозвучали на фоне объявления страной независимости и распада СССР в 1991 году.

Конечно, одновременно с этим в партийную номенклатуру КПСС входило немало уроженцев Украины. Лазаря Кагановича или так называемый днепропетровский клан часто приводят в качестве контраргумента постколониальному прочтению истории Украины. Контраргумент слабый: да, Каганович был по происхождению евреем из Киевской губернии (она входила в черту оседлости), а Брежнев — уроженцем Украины, но ни тот ни другой не имел сильной украинской национальной идентичности — по меньшей мере никак не проявлял ее на высших партийных и государственных постах. С одной стороны, они были советскими людьми — украинство, русскость или еврейство которых (во всяком случае, официально) политического значения не имели. С другой — значительная часть этой советской идентичности состояла из старых имперских мифов о “малороссах” и “братских народах”.

ТАК ЧТО ЖЕ, ВОЙНА РОССИИ В УКРАИНЕ — КОЛОНИАЛЬНАЯ?

Во всяком случае, если интерпретировать ее именно так, это многое проясняет: метрополия пытается вернуть под свой контроль колонию. При этом особенно напирает на свою “цивилизующую миссию”.

Вот смотрите. Последние девять месяцев российские пропагандисты с переменным успехом пытаются облачить российскую колониальную “миссию” то в “денацификацию”, то в “​​демилитаризацию”, то в “защиту русскоговорящего населения” или даже в “десатанизацию”. Совершенно неважно, какой следующий штамп окажется в новой “методичке” Кремля для описания этой “миссии”. Любой из них будет заведомо опираться на смесь из ресентимента и российские имперские мифы, а также представлять украинцев расчеловеченными существами, которых нужно любой, пускай самой кровавой ценой вернуть в “цивилизацию” с “особым путем”.

В 2012 году в своем обращении к Федеральному собранию Владимир Путин впервые заявил, что “Россия веками развивалась как государство-цивилизация, скрепленное русским народом, русским языком и русской культурой”. Еще в прошлом веке теоретики постколониализма Франц Фанон, Эдвард Саид и Хоми Баба объясняли: всякий раз, когда центр хочет подавить периферию, он объявляет себя “цивилизацией”, которая кого-то “скрепляет”. 

Кроме того, любой “цивилизации” всегда будут нужны расчеловеченные “неполноценные”, “чужаки”, “другие”. Их сначала нужно изобрести, оттолкнувшись от какой-то заметной характеристики (скажем, оттенка кожи, религии или языка), а затем покорить и “исправить” — силой привить свои ценности, язык, культуру и понимание истории. Постколониальные теоретики уверены, что имперский центр осознает себя как “цивилизацию”, только когда противопоставляет себя колонизируемым. Нет колонии — нет и “цивилизации”.

В своей программной статье об “историческом единстве русских и украинцев” Путин утверждал, что Россия и Украина всегда были одной страной, объединенной общей историей. Это, конечно же, неправда.

В российском имперском сознании и колониальной доктрине “русского мира” (или, если угодно, “рашизме”), призванной заполнить идеологическую пустоту путинизма, существование независимой и территориально целостной Украины — это экзистенциальная угроза основам “государства-цивилизации”. По сути, в сегодняшней войне столкнулись две несовместимые друг с другом логики: украинского (постколониального) суверенитета и российского империализма.

Поэтому “цивилизующая” миссия в представлении Кремля будет оправдывать военные преступления и любое насилие — чтобы восстановить имперский порядок, прежнее воображаемое “единство”. В такой логике террористические тактики российской армии, массовые убийства и пытки мирного населения на оккупированных территориях, депортация украинских детей в Россию и их последующее усыновление вовсе не случайны — и более того, вполне рациональны для империи, пытающейся заново подчинить себе территории, которые она считает своей колонией. 

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ГОТОВИЛИ ЭТО ПИСЬМО

Исследователи Университетского колледжа Лондона считают, что колониальная экспансия в Северной и Южной Америке стала одной из возможных причин Малого ледникового периода в XVII столетии. По их подсчетам, прибытие европейских колонистов на американский континент стало причиной как минимум 56 миллионов дополнительных смертей среди представителей коренных народов на протяжении XVI века. Большинство было вызвано не напрямую колониальным насилием, а появлением в Америке инфекционных болезней, к которым у местного населения не было иммунитета.

Если сильно упрощать предположение ученых, то большинство коренных народов обеих Америк были аграрными обществами с развитым сельским хозяйством. Неожиданная смерть многих миллионов человек сильно сократила его объемы — и, соответственно, выделения углекислого газа в атмосферу. По версии ученых, именно это могло охладить планету.