Капитализм Форда и капитализм Цукерберга

Какой образ возникает у вас при слове “Детройт”? Может быть, это великие соул-группы лейбла Motown, может быть — классические силуэты гигантских автомобилей 1950-х или одна из популярных спортивных команд штата Мичиган. Но с большой вероятностью это что-то похожее на репрезентацию столицы североамериканского автопрома в фильме Джима Джармуша “Выживут только любовники”, вышедшем в 2013 году: темнота и тишина окружает героев-вампиров, фасады особняков в трещинах, сквозь полы феноменальных интерьеров кинотеатров пробиваются сорняки, вокзалы давно никому не нужны, а по заводским ангарам и цехам гуляет ветер. Памятник погибшему индустриальному обществу стран Северного полушария, Атлантида развитого капитализма.

Для каталонского профессора Карлеса Бойша, преподающего и издающего свои книги в Принстоне, Детройт не реальный город, а метоним. В книге “Democratic Capitalism at the Crossroads: Technological Change and the Future of Politics” (“Демократический капитализм на распутье: технологические изменения и будущее политики”) “Детройтом” называется экономическая стадия развития мира и общества, импонирующая автору больше всего — и к подобию которой, как ему кажется, общество хочет, но не может вернуться. Кстати, демократии как таковой в книге уделяется минимальное внимание: по Бойшу, представительная демократия с всеобщим избирательным правом остается абсолютным благом — как и капитализм, и политическая идеология центризма. Его преданность свободному рынку и идеологии либерализма столь сильна, что правящую до 2019 года в Греции левую партию “Сириза” он называет опасной и маргинальной. В книге о будущем капитализма и судьбе политических свобод вы не найдете анализа экономического развития хотя бы одного государства, где царит госкапитализм: ни России, ни Саудовской Аравии, ни даже Китая. Однако в рамках своего тематически и идеологически ограниченного подхода каталонец копает действительно глубоко: он анализирует, как экономическая подоплека влияет на электоральные предпочтения работников.

Технологические революции последних 200 лет сначала сформировали капитализм типа “Манчестер” (частичная автоматизация, преобладание неквалифицированного труда на фабриках, голосует только часть материально обеспеченных мужчин, высокая степень экономического неравенства). Поскольку образованные пролетарии в соответствии с этой моделью буквально выдавливались из массового производства, чтобы не допустить частичного захвата ими капитала (буквально по цитируемым здесь Марксу и Энгельсу — к которым, судя по всему, автор относится с уважением, но и с брезгливостью), мечты рабочего класса нередко сводились к довольно наивному утопизму: по приведенным в книге словам представителя движения чартистов, после победы рабочих “у всех будет довольно ростбифа, сливового пудинга и крепкого пива — и все это в результате трех часов работы”.

В начале XX века откровенно идеализируемый в “Демократическом капитализме на распутье” Генри Форд стал использовать на своих фабриках конвейер, и наступила стадия “Детройт”: триумф более квалифицированного труда и среднего образования; золотой век профсоюзов, осуществляющих постоянное давление на капитал, и welfare state — социально ориентированное государство с пособиями и пенсиями, возникшее в результате мировой депрессии 1930-х и необходимости госрегуляции рынков. Конкуренция на рынке труда, при которой корпорации боролись за работников, коррелировала с развитой конкуренцией в политике: “узко идеологизированные партии” XIX века сменились “всеобъемлющими, похожими на большие бренды, соревнующиеся на стандартизированных потребительских рынках”. Партии опасались особенностей и отличий, которые могут отпугнуть более консервативный электорат.

О Латинской Америке, Африке и Юго-Восточной Азии исследователь пишет только в контексте трансфера производств, что придает постоянно используемому здесь термину “развивающиеся” довольно колониальный оттенок. Он всецело сосредоточен на “золотом миллиарде” в Северном полушарии, где в начале 1980-х “детройтский” демократический капитализм сменился капитализмом “Кремниевой долины”. (Интересно, насколько интуитивно эти метонимы переносятся в историю Российской империи, СССР и России: замените Манчестер, Детройт и Кремниевую долину на, скажем, Иваново, Тольятти и Зеленоград.) Средний класс, составлявший не только экономическое, но и электоральное ядро общества, стал выбывать с рынка труда в связи с компьютеризацией — и либо присоединялся к классу управленцев, либо соглашался на понижение зарплаты. Реальные доходы большинства людей перестали расти, в том числе из-за борьбы с профсоюзами, в то время как менеджеры зарабатывали все больше. При помощи десятка графиков Бойш демонстрирует корреляцию роста экономического неравенства и снижения участия в выборах, а также недоверия к репрезентативной политике в целом, особенно среди пролетариата: если политический статус-кво не помогает мне уже несколько десятилетий, почему я должен участвовать в его поддержании?

Сам анализ Бойша, при помощи которого он хочет убедить читателя в продолжающемся главенстве мейнстримовых (не слишком правых, не слишком левых) партий в большинстве стран Северного полушария, вызывает не так много вопросов: да, сложно было не заметить появившихся в последние годы политиков-популистов, но в большинстве случаев спустя несколько лет действительно происходит “отскок” к так называемой норме.

Сложнее обстоят дела с прогнозами Бойша: ученый уверен, что продолжающиеся технологические изменения в итоге приведут к отмиранию большинства профессий, не связанных с “творческим” видом мышления, но при этом он не причисляет себя к технопессимистам. Бойш верит в так называемые “профессии-кентавры”, где люди добиваются максимальной продуктивности, работая вместе с алгоритмом, нейросетью. Он не поддерживает большинство предлагаемых мер борьбы с ростом безработицы вроде введения универсального базового дохода. “При участии в демократических выборах мы равны, а на рынок труда приносим свои различия”, — пишет он, считая это неравенство здоровым. Сложно принять ключевое предложение Бойша по борьбе с “кремниевым” неравенством: политолог и экономист считает, что с падением цен на владение гаджетами капиталистом и создателем рабочих мест может стать каждый. В итоге демократический капитализм из заголовка книги оказывается на очень условном распутье: по Карлесу Бойшу, все вообще-то хорошо и ничего не разваливается; мы не будем менять ни коммуникации, ни даже отделку в метафорическом детройтском особняке — а просто покрасим фасад в бодренький цвет и пригласим въехать в роскошную развалину еще две, десять, пятьдесят новых семей.

Об авторе. Иван Сорокин — доцент МГУ имени Ломоносова.