Фаворит на квадриге

Санкт-петербургская встреча увенчала восхождение Владимира Путина от мало кому известного ставленника ельцинской семьи с сомнительным прошлым “агента КГБ”, как его воспринимали в мире изначально, к позиции полноправного руководителя огромной страны, принятого на равных в самом влиятельном клубе.

Но питерский саммит стал апофеозом и пятнадцати лет российской внешней политики, основной целью которой — и при первом, и при втором президентах — было восстановление статуса России как значимой мировой державы посредством включения ее во все важнейшие институты. От МВФ и Совета Европы на первом этапе до ВТО и ОЭСР на последнем. “Большая семерка” при этом служила сквозным символом. Борис Ельцин прорвался в элитную группу, получив там приставное, но все же кресло. Владимир Путин постепенно переместился с приставного места на нормальное. А потом занял и председательское.

Между первым многообещающим сближением с Западом 2000—2002 годов и петербургским торжеством вклинились “цветные революции” на постсоветском пространстве, которые едва не пустили все под откос. Но стремление Москвы окончательно застолбить свое место в клубе взяло свое.

Помимо знаковости самого момента, Россия намеревалась именно в Санкт-Петербурге завершить переговоры с США о присоединении к ВТО, что стало бы эффектной точкой длительного процесса. Не получилось. Джордж Буш не стал подписывать окончательные документы, рассчитывая на более выгодные условия, чем смазал радость. Ну а потом все понеслось как лавина, летящая с горы. Депортации грузин из России, связанные с арестом в Тбилиси офицеров ГРУ, убийство Политковской, убийство Литвиненко, “польское мясо”, уничтожившее надежды на быстрое подписание нового базового договора с ЕС, планы расширения НАТО, третий позиционный район ПРО и так далее...

У каждого из событий своя предыстория и свои мотивы: что-то было намеренным, что-то фатальным стечением обстоятельств. Но главное — результат: с тех пор интеграция в западные институты не являлась приоритетом Москвы.

С 2007 года (условно можно считать, с мюнхенской речи Путина, в которой он выразил всю глубину своего разочарования Европой и Америкой) Россия ведет себя иначе.

Либо она противодействует экспансии западных организаций (НАТО, ЕС), либо предлагает новые совместные институты (европейская архитектура безопасности, российское видение ЕвроПРО), либо стремится создавать и приводить в дееспособное состояние свои (Таможенный союз, ОДКБ) и участвовать в незападных (ШОС). Координация на ситуативной основе, в основном двусторонняя, — охотно, но не в рамках структур, тем более таких, в которых России нужно принимать уже действующие правила.

Вопреки общепринятому стереотипу, Владимир Путин не является принципиально антизападным государственным деятелем. Начиная со странноватой идеи 2000 года “долги в обмен на инвестиции” через предложение обмена энергетическими активами и до совместной противоракетной обороны с использованием российских РЛС Путин постоянно предлагал какое-то довольно глубокое объединение и перспективные сделки. При этом его нелюбовь к условностям и желание идти напролом отпугивали потенциальных партнеров даже тогда, когда они в принципе были заинтересованы. Часто, впрочем, интереса и не проявляли: Запад не особенно доверял России в принципе, к тому же Европа и Америка слишком привыкли к тому, что только они что-то предлагают и ставят условия осуществления.

Усталость Путина и Запада друг от друга определила энтузиазм, с которым европейская и американская элита встретили приход на пост президента Дмитрия Медведева — политика вежливого и внешне доброжелательного. Однако суть по сравнению с позднепутинским временем не изменилась.

Россия Медведева по-прежнему никуда не интегрируется: очередной холостой оборот эпопеи с ВТО только подтверждает это. Между курсом Путина и курсом Медведева есть разница, однако она касается особенностей взаимоотношений с конкретными странами-партнерами или политиками, но не интеграции в какие-то объединения.

Корректность и невозмутимость Дмитрия Медведева — не прозападный настрой. Это скорее индифферентность, осознание (возможно, инстинктивное), что Запад уже не является и не будет центром мироздания, главной доминантой российской политики. Точнее, не должен быть, если эту политику строить разумно и дальновидно, с учетом смещения мирового внимания на Восток. А интегрироваться, по сути, уже и некуда: по сравнению с 2006 годом кризис практически всех международных институтов настолько очевиден, что даже спорить становится не о чем. И наоборот, некорректность, эмоциональная несдержанность Путина — свидетельство того, что ему не все равно, он постоянно стремится убедить в чем-то Запад, доказать правоту российских подходов, пробить стену политкорректного безразличия.

Коридор возможностей, в который попадает следующий президент, довольно узок. Мировое устройство продолжает рассыпаться, заставляя всех полагаться исключительно на быстроту реакции и исходить из накопленного внутреннего потенциала.

Считается, что Запад очень не хочет возвращения Владимира Путина, которого там чуть ли не демонизируют. Но это в публичной сфере. На уровне реальной политики взгляд скорее прагматичный: серьезным людям давно хочется понять, с кем и как вести дела.

Внешний мир тяготится тандемом. Надежды на то, что дуализм власти в России расширит поле для маневра, почти не оправдались (разве что резолюция по Ливии, да и то многие уже в глубине души сто раз пожалели, что Россия не наложила вето и не избавила НАТО от нынешнего позора). Зато приходится все время ломать голову, как трактовать те или другие российские действия или расхождения — всерьез, как хитрую разводку или просто несогласованность.

Президент России, изначально имея фору, не убедил контрагентов, что ориентироваться надо на него, из-за того что они не уверены в объеме его реальной власти, а также из-за сомнений в его намерениях: Дмитрий Медведев столь корректен и безукоризненно вежлив с любыми собеседниками, что трактовать его можно как угодно.

В случае возвращения Владимира Путина на пост президента многие за рубежом вздохнут с облегчением: все станет яснее. Главным отягощающим обстоятельством будет его усталость от западных собеседников, раздражение, которое он не может либо не хочет скрывать. Причины разнообразны — от чувства развязной вседозволенности, которое неизбежно посещает правителя, долго обладающего практически единоличной властью, до понимания истинных приводных ремней иностранной политики, которые крайне далеки от благопристойного фасада.

И все же Путин понятнее — и по характеру (уже изучили), и по строю мыслей, и по его описанной выше западоцентричности. Тем более что лидерам Европы, которая фрагментируется и расслаивается, понадобится крепкий деловой партнер, на которого можно опереться в случае совсем уж серьезных проблем. (Это, кстати, будет знаковым подтверждением уверенности Путина после 2006 года в том, что никакой интеграции не нужно: сами придут поодиночке и будут предлагать.) В авангарде, как всегда, немцы. Даже премию “Квадрига” (колесница, запряженная четверкой лошадей) вручили, не побоявшись громкого скандала. Вероятно, заранее ставят на фаворита. Кажется, никто уже не верит, что скачки могут закончиться другим результатом.

Фёдор ЛУКЬЯНОВ