Cаманта Пауэр: Мой друг, российский посол

Я была постоянным представителем Америки в ООН с 2013 года до момента, когда к власти пришел президент Трамп, и в последние годы я была, наверное, самым заметным противником посла Чуркина. Он преданно защищал смертоносные действия президента Владимира Путина на Украине и в Сирии.

В то же время, Виталий был прекрасным рассказчиком с эпичным чувством юмора, хорошим другом и одной из главных надежд для сотрудничества США и России. Его смерть разбила мне сердце.

Меня также печалит тот факт, что в нашем гиперполяризованном обществе похвала Виталию — дипломату и человеку — была интерпретирована как уступка российской агрессии.

Когда я описала его как “маэстро дипломатии” в Твиттере, узнав о его смерти, на меня обрушились, что я обеляю преступления России и “скорблю по их самому большому стороннику”. “Спроси сирийских и украинских детей, что они думают”, — было в одном типичном твите.

Я верю, что Россия господина Путина представляет серьезную угрозу американским интересам и те кто, как президент Трамп, хвалят господина Путина — или ложно уравнивают дестабилизирующую роль России в мире с ролью США — очень сильно заблуждаются. Российское правительство уничтожало своих политических противников, захватило территорию, которая принадлежит ее независимым соседям, без счета убивало гражданских лиц в Сирии и вмешивалась в демократические выборы, в том числе в США.

Но я также верю, что мы обязательно должны пытаться строить отношения с отдельными россиянами, которые так же сложны и противоречивы, как и все мы. Конечно, наша безопасность зависит от нашей способности пересекать идеологические пропасти  — понимать друг друга, но также и пытаться вместе решать проблемы.

Когда я приехала в Нью-Йорк, моя предшественница, Сьюзан Райс, сказала: “Инвестируй в свои отношения с Чуркиным. Он будет сводить тебя с ума, но вы будете нужны друг другу”. Виталий тогда был послом России при ООН шесть лет и дипломатом более сорока. Поскольку Россия имеет одно из пяти вето в Совете Безопасности (что позволяет блокировать любое решение на их выбор), мне нужна была поддержка Виталия, чтобы обеспечивать осуждения со стороны Совета, отправлять миротворцев в конфликтные зоны и накладывать санкции на неконтролируемых индивидов и нации.

Мы часто сталкивались в разгоряченных — местами едких — спорах о фактах и правосудии. По незаконной оккупации украинского Крыма, когда официальная версия России была настолько далека от правды, что я обвинила его в том, что он пишет художественную литературу лучше, чем Толстой; по Сирии, когда я призвала его ответить за резню, спросив его во время совместной сирийско-российско-иранской атаки на Алеппо: “Неужели вы действительно не способны испытывать стыд?”

Он, в свою очередь, был мастером отвлечения, называя меня самодельной “Матерью Терезой” и разворачиваясь от Украины и Сирии к американским войнам во Вьетнаме и Ираке.

Иногда — как, например, когда он нелепо настаивал, что гражданские лица в Алеппо просто измазались в пыли, чтобы выглядеть как жертвы бомбежки для фотографов, — мое отвращение мешало нашим рабочим отношениям.

Но в основном мы понимали, что должны вместе работать, и мы работали, в том числе, наложив самые жесткие совместные санкции за много лет на Северную Корею, добившись ответа на эпидемию эболы, и избрав нового динамичного генерального секретаря.

Было ли это во время долгих переговоров или в спешке перед голосованием, мы неистово спорили об основах, но находили способ слушать и понимать, что было нужно другому. Когда мы вдвоем приходили к согласию, другие страны были склонны уступать, отмечая, что если уж мы нашли общий язык, что и они смогут.

Я думаю, что узнала больше всего о Виталии из вопросов, по которым мы не смогли прийти к соглашению. Через двадцать лет после того, как боснийские сербы убили более 8000 мусульманских мужчин и мальчиков в акте геноцида в Сребренице, Великобритания пыталась сделать то, что, как мы все полагали, будет просто годовщиной осуждения этого преступления. Вскоре стало ясно, что г-н Путин, который стремился к более тесным связям с Сербией, был полон решимости помешать Совету Безопасности назвать эти убийства “геноцидом”. Виталий и я работали многие дни, чтобы придумать вариант текста, который его президент мог бы позволить. Утром перед голосованием Виталий не мог скрыть своего разочарования, когда он послал мне е-мейл: “Ничего не вышло”. Он наложил вето на резолюцию.

Хорошо известно, что именно Виталий Чуркин поднимал руку шесть раз, чтобы наложить вето на резолюции по Сирии, но менее известно, что именно Виталий лихорадочно (и в итоге бесплодно) работал, чтобы попытаться обеспечить достаточное количество изменений в резолюциях, чтобы Москва могла их поддержать.

Несмотря на то, что он был публичным лицом столь многих пагубных действий г-на Путина, он также верил в отношения между нашими странами. Когда госсекретарь Джон Керри и министр иностранных дел Сергей Лавров попытались разработать совместную контртеррористическую ячейку в Сирии, Виталий высоко оценил это сотрудничество. Когда все попытки провалились, он убеждал нас попробовать их реанимировать. Он часто рассказывал мне истории из своего прошлого, когда он работал переводчиком на переговорах по контролю над вооружениями во время холодной войны, извлекая урок, что даже когда между странами есть отчуждение, мы могли бы начать все заново, обозначая отдельные области для прогресса.

Даже когда наши позиции были кардинально противоположны, мы всегда принимали звонки друг от друга. Когда я просила его встретиться с волонтерами, которые были свидетелями зверств (в том числе, совершаемых российскими силами безопасности), как правило, он делал все возможное, чтобы он или кто-то вышестоящий из российской миссии пришли на встречу. Когда журналисты или правозащитники без вести пропадали в Сирии и я просила его, чтобы посол России в Дамаске потребовал помощи от правительства Асада, он часто звонил и спрашивал о деталях, чтобы он мог работать над этим вопросом внутри своей системы.

Независимо от того, насколько ухудшались отношения наших стран — и мы видели резкое ухудшение в то время, что мы работали вместе — у нас было много общего как у отдельных личностей. Мы оба любили спорт, и единственный раз, когда я не смогла ему дозвониться, был когда Россия сражалась за олимпийскую медаль. Мы водили друг друга на игры (он предпочитал хоккей и теннис, а я бейсбол, но мне не удалось его убедить, что бейсбол это, на самом деле, интересно, поэтому мы остановились на N.B.A.).

Он и его жена Ирина любили театр. Когда я привезла группу послов на “Шекспира в парке”, он был первым, кто вскочил со своего места, чтобы начать стоячую овацию на “Цимбелин”; он не обиделся, когда пресса осветила тот факт, что я привезла посла России на мюзикл с ЛГБТ-тематикой “Fun Home”; на “Гамильтоне” он допрашивал моего мужа, профессора права, об истоках Конституции. Я познакомила его с драмой о временах холодной войны, “Американцы”, которую он высмеивал как “немного нелепую”, но тем не менее смотрел.

Я пригласила его и Ирину к моим родителям в Йонкерсе на День благодарения, что делает его единственным коллегой из Организации Объединенных Наций, который когда-либо переступал порог моего дикого ирландского семейного святилища. И на одной из наших последних встреч он просиял, когда я намекнула ему о возможности преподавать курс для студентов магистратуры после его выхода на пенсию, может быть, поменявшись ролями, чтобы каждый из нас представлял взгляды другого.

Виталий провел свою профессиональную жизнь, защищая свою страну, чью культуру и традиции он лелеял. Несмотря на то, что он никогда не делился со мной своим взглядом на своего президента, мне показалось, что он ценил путинское восстановление значимости России на мировой арене, но предпочел бы мирные методы. Насколько мне известно, он никогда не планировал увольняться знак протеста против ужасов Путина. Но также вероятно, что если бы он это сделал, то его, скорее всего, заменили бы кем-то менее готовым к компромиссу, что ослабило бы способность ООН укреплять мир и безопасность — и еще больше подорвало бы российско-американские отношения.

В то время как остальные дипломаты приезжали и уезжали из Нью-Йорка, было нечто постоянное: Виталий Чуркин, грозный враг, заботливый друг, и ожесточенный защитник России, страны, которую он обожал и для которой делал все, чтобы она им гордилась. Если мы хотим снова наладить отношения между нашими странами — необходимая основа для противодействия глобальным угрозам — это случится не потому, что американцы поступятся своими принципами. Это случится потому, что мы твердо стоим на своем, в то же время никогда не теряя из виду человечность тех, с кем мы искренне не согласны.

Перевод: Кира Тверская