Быт нового застоя

Друзья сидят за кухонным столом. Дым коромыслом, на стене лапти, на полочке — Новый Завет, изданный YMCA-Press, книжка многодетных супругов Никитиных “Закаливание и раннее развитие” и несколько пухлых папок с машинописными листами. Строчки отливают лиловым, — значит, третья-четвертая закладка. Йога,  Гумилев, Авторханов. Рислинг, водочка, дружный смех. Гостей только что угостили кремлевским анекдотом. Скажем, про генсека и зеркало. Хозяйка, шалунья, кричит в глухонемую телефонную трубку: “Больше не будем, товарищ майор!” Но это дежурная шутка — телефонный шнур еще в начале вечера был, от греха подальше, выдернут из розетки. Тщетная предосторожность, по общему мнению: в начале года ходили разговоры, что надо розетку еще и залеплять пластилином. За окном холодно и темно, а в кухне — теплый желтый свет, теплый дружеский круг, опостылевший сладкий покой. Все как всегда, вечер идет своим чередом. Дети уже облиты ледяной водой и уложены спать (у них, конечно же, будет другая жизнь). Близится задушевный час, через головы к венцу стола передают гитару. На дворе стоит благословенный семьдесят пятый год.

Дальше, по желанию, можно представить себе бешеное вращение календарных листков, а можно и не представлять. Как быстро время летит!

И у нас, в 2011-м, конечно же, другая жизнь.

Новая. Мы готовимся к новому застою и пытаемся сообразить, каков будет его быт. “Застой”, к слову говоря, термин в достаточной степени поздний и казенный (“наблюдались застойные явления”); спервоначала эпоху от 1968-го до 1985-го называли “никакие годы”. Ну, так какой у наших никаких будет жизненный уклад?

Бытовые подробности предстоящей эпохи пока как-то не обсуждаются, хотя написано о неизбежности “застойных явлений” уже куда как много. В основном речь идет о шестой волне эмиграции. Опять лишимся поколения образованной молодежи — среди желающих уехать, участвующих в лотереях при американском посольстве и пр., “лиц с высшим образованием” восемьдесят пять процентов. Так что правдиво название статьи, обнаруженной мною на одном из новостных сайтов, — “Мозги голосуют ногами”.

Маленькие нескромные радости метонимии: вспоминается карикатура в одном из постперестроечных реинкарнаций журнала “Крокодил”, на которой члены (партии и правительства) стойко торчали возле какого-то круглого стола (изображая, вероятно, заседание), в то время как мозги уползали за рубеж по еловой просеке. Чудо как смешно было. Но — наглядно.

Так, действительно, густо об этой эмиграционной волне заговорили, что появилась в “Эксперте” редакционная статья, в которой газетчикам попеняли за пессимизм. Дела в стране (объективно) идут совсем неплохо, а общество все больше и больше испытывает иррациональную печаль. “Кто виноват?” — задумывается “Эксперт”.

“Вероятно, есть черта национального характера, недоверие и одновременно презрение к государству и правящему классу, которые традиционно испытывают либеральные интеллектуалы, кстати, не только в нашей стране”. Это первое размышление. Второе: “Нельзя, конечно, умалять материальные трудности большинства российских граждан, частое унижение от чиновников или отсутствие перспектив для молодых людей в отсталых регионах страны. Что делать с этими проблемами, как их решать, более или менее понятно”. Мед бы пить этими экспертными устами. “Но что делать с иррациональным недовольством, с растворенной в общественной атмосфере неудовлетворенностью текущим положением дел в стране? <…> Следующее президентство Владимира Путина должно что-то с этим разрывом сделать…”.

Полное впечатление, что сами не понимают, чего именно пишут. Г-на Путина еще ведь не избрали или я что-то пропустила? Прочавкала процедуру народного волеизъявления, мимо урны пролетела? Если уж ребята делают вид, будто не понимают, что происходит, так пусть уж не оступаются на самом простом.

Дело ж именно в том, что общество иррационально печалится по поводу иррациональной невозможности хоть как-то свою общественную волю изъявить. Дело в глянцевом беззаконии. Демонстративном, кротком, прозрачном, не стесняющемся самого себя.

Все вокруг язвит нежное сердце избирателя — что ни возьми. Миронов. Матвиенко. История с Прохоровым. Прохоров, конечно, сам по себе холодный моралист, ледяной бог богатства, но все же как свежая политическая фигура был отдушиной и надеждой.

Неуважение мучит, державное равнодушие. Да, повысилось благосостояние российского обывателя, да все равно нет ему начальнической веры. Знай свой шесток (в клубе “Красная шапочка”), по Сеньке и норковая шапка. Не высовывайся. Просто-таки загоняют в частную жизнь, в застой.

Ибо общепризнанные характеристики застоя таковы: была произведена реабилитация частной жизни, приватного быта; создана система сопротивления государственному идеологическому насилию. На самом верху помещалась подвижническая часть системы, диссиденты, ниже располагалась значительно более статическая масса разночинцев, младших и старших научных сотрудников с их разнообразными формами эскапизма. Побег в семью, “жизнь в детей”, дружба как социальная религия. Приметы жизненного уклада зрелых семидесятых: КСП, театр, “Ардис”, самиздат, Кижи, байдарки, кухня, церковь, дети.

Что очевидно роднит общественное поведение семидесятых и десятых? Тема бегства.

Одна из самых обсуждаемых тем на сайте “Пора валить”: “Почему мы должны здесь оставаться, если национальная элита живет и работает в России вахтовым методом. Их деньги и дети за границей”.

Разумный вопрос. Очевидно, одна из примет быта нового застоя сложится таким образом: российский разночинец, радуясь отсутствию железного занавеса, будет все время шуршать своим бамбуковым — и попытается устроить собственный вахтовый метод.

Эмиграционная волна, надо думать, будет действительно мощной — да ведь новый кризис на дворе. Европейским хозяевам не до гостей будет. Совсем тяжело станет начинать на новом месте с нуля. Особенно “болтливому классу”, особенно после тридцати — тридцати пяти лет. Это значит, в моду войдет сезонная или пунктирная эмиграция. Отношения с родной стороной, вполне возможно, принято будет строить по принципу новомодных американских браков: модульный брак, гостевой брак, экстерриториальный брак. Каким образом это будет устроено? Часть “постинтеллигенции” (так ведь теперь модно называть бывшее разночинское сообщество) окончательно перейдет к идее жизни на ренту. Недвижимость как залог свободы передвижения.

Судите сами — за последние двадцать лет квартиры в Москве подорожали в 70 (семьдесят) раз. В городах-миллионниках — в пятьдесят. С одной стороны, это одна из важных причин общественного уныния: если гражданин государства физически не может заработать денег на квартиру, на дом, на жилище, убежище, частное пространство, — это жизненный крах и провал всякой государственной политики. Что ж это такое — велика Россия, а жить негде. С другой стороны, этот милый градостроительный феномен явится залогом нового бытового устройства. Разночинцы нового застоя (так считают многие) еще в большей степени, чем сейчас, почувствуют удобство квартирной сдачи и научатся убегать на полгода, на год, на лето, на зиму.

Главное отличие этого рода бегства от бегства семидесятых — даже не отличие “внутренней” эмиграции от эмиграции реальной или сезонной. А изменение вектора страха. Пик обиды для семидесятника состоял в том, что он был практически “невыездным”. Пик обиды сегодняшнего дня — стать “невъездным”.

В первый застой образованец был поражен в правах, а чиновник имел всякие надежды посетить далекие края. В ближайшие же годы вполне может сложиться такое положение, что всякий-то клерк навострил лыжи — и в Италию, а чиновнику визы-то и не дадут. Впрочем, это либеральные надежды, и связаны они с успехом или неуспехом сенатского обсуждения “списка Кардина”.

Детская тема смыкается с темой бегства и довольно важна в деле обдумывания нового застойного быта.

В семидесятые годы был бум “осмысленного родительства”, сообщество формировалось вокруг журнала “Семья и школа” и самодеятельных кружков “раннего развития”, иконой стиля была семья Никитиных, а идеологом движения считался инженер Филиппов, придумавший легендарный лозунг “Жить в детей”. То был род гражданского высказывания. Невнятно, но мощно сформулированный принцип — “жить в детей” характерен (так принято считать) для обществ застывших и относительно сытых. Перед нами “уход в семью” людей в достаточной степени благополучных, перед которыми не стоят вопросы пропитания и выживания. Зато их тяготит недоступность гражданской инициативы и тщета любой общественной амбиции.

Нынешняя мода на детское книгоиздательство, детские книжные клубы тоже совсем недавно казалась мне родом социального движения. Пока явно видятся такие различия с бытом “старого застоя”: разность мечты. В семидесятые главной мечтой и фетишем было именно “раннее развитие”, ребенок был частью интеллигентской утопии, в идеале он должен был стать человеком будущего. Стать иным. Другим.

Пожалуй, так: в семидесятые годы следовало сделать “иным” самого ребенка, в девяностые — вытолкнуть ребенка в “иное” окружение, в нулевые начала предприниматься работа “на местах” по созданию вокруг ребенка этого самого иного (более комфортного, более чистого, более “милого”) окружения. Не исключено, что эта работа и будет продолжаться. И мы можем прогнозировать процветание лавки-клуба Dodo или “Джаббервоки”. Или книжного магазина Primus Versus. Или “Лавочки детских книг”. Детей хорошо выучат — на милых книжках и облезлых деревянных головоломках. Ну, чтобы им потом в европейском мире легче было адаптироваться.

Что с дружеским кругом — будет ли он так же ценен в ближайшие годы, как был в семидесятые? Тут вот что. В шестидесятые годы дружба была социальной религией. В семидесятые — важнейшей частью самодельной индустрии развлечений. В восьмидесятые победила семья; в девяностые упала ценность “бытовой” дружбы (каждый выживал поодиночке) и бесконечно повысилась ценность “деловой”. Нулевые — только близость к нужному “дружескому” кругу, только СВЯЗЬ дает гарантию делового успеха. Десятые. Ну что ж, у самых ответственных товарищей по пять тысяч друзей на Фейсбуке. Фейсбук как небесная страна дружества и братства. Недавно увидела новый модный статус: “Ночной кошмар: зашел в интернет, а там некуда идти”. Действительно, страшно. Надобно же, чтобы человеку было куда пойти.

Что такое вот эти пять тысяч друзей и чего ждать идее дружества в ближайшие десять лет — вот этого я еще не понимаю. Ясно только одно — десять лет политической стагнации в стране я могу представить себе очень легко, а Фейсбук через десять лет представить не могу. Не потому, что его не будет, а потому, что даже не могу предположить, что это будет.

Что же культурологические приметы застойных годов?

Все опрошенные мной постинтеллигенты единым хором (как на Фейсбуке списались) говорили, что театр вряд ли сможет занять былую нишу. Театр сейчас на улице и в телевизоре; политическая жизнь предельно театрализована, официальная общественная — тоже.

Единственно, мы обсуждали возможность появления и популярности самодеятельных театральных товариществ, выкладывающих свои спектакли для всеобщего просмотра, скажем, на YouTube. Возможно, это будут не театрализованные представления, а арт-акции (тут художественные приемы могут смыкаться). Мои собеседники говорили вот о чем: семидесятые спровоцировали уход “в частную жизнь” в пику навязываемой общественной, в то время как в нынешней России навязывается как раз идеология частной жизни, и только недавно начал формироваться протестный уход в самодеятельную общественную жизнь. Учредить театральное товарищество, говорили мне, куда как проще, чем зарегистрировать партию или общественное движение. Что, как это будет выходом? Театр “Синие ведерки”. Театральный коллектив “Химкинские лесовики”.

Нервный гитарный аккорд, по общему мнению, никогда больше не разорвет тишину разночинской кухни. И это обстоятельство скорее радует, чем печалит. Возможно, нас ожидает взрыв интереса к публицистической и сатирической устной поэзии, но эти предположения моих конфидентов связаны, конечно же, с успехом “Гражданина поэта”.

И — останется разговор. Главное утешительное занятие всякого пост-, так сказать, интеллигента. Где его вести — на кухне, на веранде, в кафе, в клубе — всё едино. Только разговоры спасут (“хотите поговорить об этом?”), потому что положение у нас, адептов нового застоя, воистину печальное. И в семидесятые годы, и сейчас “в воздухе разлита тонкая моральная тревога”. И тогда, и сейчас чувствовалась усталость. Однако в “старый застой” то была усталость системы. А сейчас — усталость общества. Нехорошо. Рановато мы притомились. Нам еще двенадцать лет в “Жан-Жаке” сидеть.