За год Авдеевский КХЗ останавливался 12 раз — гендиректор Муса Магомедов

Авдеевский коксохимический завод — одно из крупнейших предприятий подобного профиля в Европе. В мирное время здесь производилось около 20% от общего объема украинского кокса, а от работы предприятия и сейчас зависят несколько крупных меткомбинатов. Осенью 2014 года Авдеевский КХЗ оказался на линии фронта между Вооруженными силами Украины и незаконными вооруженными формированиями так называемой “ДНР”. Сегодня большая часть Авдеевки находится под контролем украинских властей, однако до сопредельных территорий рукой подать.

За последний год предприятие многократно подвергалось обстрелам и останавливало основные производственные агрегаты — коксовые батареи. Несмотря на сложности с логистикой и финансированием, выдачу кокса каждый раз удавалось восстанавливать. Каких усилий это стоило, “ТОП-100” решил выяснить у генерального директора предприятия Мусы Магомедова. Разговор состоялся 11 июня по Skype — Муса Сергоевич фактически живет на предприятии. В тот день было тихо, поэтому гендиректор общался из своего кабинета, а не из бункера. За его спиной — сувенирный мяч с автографами футболистов ФК “Шахтер”, каска и рушник с логотипами “Метинвеста” — бизнес-группы, в которую входит коксохим.

Последний год стал очень сложным для предприятия. Когда вы впервые осознали, что внешние факторы выходят далеко за пределы штатной ситуации? Как пришлось на них реагировать?

Впервые нас обстреляли 21 июля (2014 года. — Ред.). “Прилетело” не очень много, но был страх, было непонимание того, как с этим бороться. Затем был более серьезный обстрел, который привел к существенным пожарам, снаряды попали в бензольное хранилище. Были попадания в основные производственные цеха. Ситуация осложнялась тем, что мы оказались на линии фронта между украинской армией и ДНРовскими боевиками. Все, что недолетало или перелетало — все было наше.

То есть, это были скорее случайные попадания?

Мы понимали, что оказались не в том месте не в то время. Вся система завода имеет определенное резервирование — если газопровод, то их два, если главная понижающая подстанция (передача электроэнергии из сети на завод. — Ред.) — их тоже две, ввода электроэнергии — четыре. Но есть такие попадания, которые не оставляют нам шансов. Последняя остановка у нас была связана с тем, что все четыре линии ввода (электроэнергии. — Ред.) были перебиты, и при этом было попадание в газопровод коксового газа, который используется в нашей собственной электрогенерации. В январе АКХЗ почти месяц продержался на собственной генерации, несмотря на отсутствие внешних источников электроэнергии. Но в этот раз попадание в газопровод привело к крайне негативным последствиям.

Последний обстрел, о котором вы упомянули, уже не был похож на случайный?

Случайно так не “прилетает”. Я не военный эксперт, но “прилетело” много, “прилетело” сразу, “прилетело” не издалека. Эксперты из наблюдательной миссии говорят, что это гаубицы, расположенные в пределах 5-6 километров. Информация, откуда стреляли, есть. 21 мая всего за полчаса на территорию завода попал тридцать один снаряд.

Как изменилась работа предприятия в таких условиях?

За год АКХЗ останавливался 12 раз. С каждой остановкой ухудшается состояние батарей от получаемых температурных стрессов. После каждого простоя мы теряем определенное количество печей, восстанавливаем их. Если не успеем восстановить, то сработает принцип домино: сегодня выведены из строя три печи, завтра выйдут четыре, послезавтра — пять. Мы увеличили скорость реагирования на внештатные ситуации. Если после первой большой остановки на консервацию было потрачено около трех суток, то последняя остановка заняла 3,5 часа. За счет чего это происходит? Например, в печах есть стояки, через которые собирается коксовый газ. Если раньше на закрытие одного такого стояка уходил час, то сейчас — всего пять-десять минут. Мы ускорились благодаря использованию специальных заготовок. Эта идея пришла уже в процессе остановок. Таких решений много, и они уже отработаны до автоматизма. Каждый сотрудник знает, что должен делать лично он.

То есть, у вас разработаны какие-то новые внутренние документы?

Да, инструкции и методики о том, как нужно действовать в таких ситуациях. Это уже каждый сотрудник знает как “Отче наш”. Например, остановка произошла в выходной день. На месте был дежурный персонал, но никто не ждал, пока приедет начальник цеха и начнет давать указания. Каждый был в курсе того, что нужно делать. Мы понимаем, что каждая остановка отнимает у батареи год жизни.

В каком вообще состоянии оборудование?

Сейчас работают пять коксовых батарей, три находится в режиме горячей консервации. Греем их коксовым газом, который вырабатывается в процессе производства кокса. Остальные батареи мы постараемся вывести из консервации. В том, что мы “разбудим” девятую, я уверен абсолютно, седьмую — на 70%. Сложнее всего придется с батареей №8 — там шансы 50% на 50%, ее состояние хуже всех остальных. Недавно вышла из строя еще одна печь, 832-я, хотя до последней остановки она была в порядке.

Все пять работающих батарей производят товарный кокс?

Да, конечно. Они производят так называемый валовый кокс, который мы потом разделяем. Получается кокс доменный, кокс орех, коксовая мелочь. Сейчас производим два вида кокса: кокс премиум и кокс обычного качества. Война войной, а качество продукции обеспечиваем в любом случае.

Сколько кокса сейчас производит завод?

5300 (тонн в сутки. — Ред.).

Как изменилась логистика?

У нас было три направления железной дороги: на Донецк, на Ясиноватую и — самое слабенькое — на Очеретино и Днепропетровск. Сейчас мы остались на одном направлении — на Очеретино, которое регулярно взрывают и бомбят. Если, к примеру, мы везем кокс на ММК им. Ильича или на “Азовсталь”, то продукция проходит очень длинный круг — около 600-700 км.

Как обеспечиваются поставки коксующегося угля?

На сегодня мы углем более-менее обеспечены. Из поставок ушел “Краснодонуголь”, который давал порядка 30-40% сырья для нашей работы. Сейчас используем уголь, который добывается на шахтоуправлении “Покровское”, шахте “Краснолиманская” и государственных шахтах “Дзержинскуголь” и Южнодонбасская третья. Существенно увеличились поставки портовых углей — американских, австралийских, колумбийских. В основном они доставляются из Одессы по той же (железнодорожной. — Ред.) нитке. Поэтому очень важно организовать своевременный завоз. Любые ошибки, задержки на станциях являются критичными. Продолжаем получать дешевый российский уголь, газовые угли. Это порядка 10% в шихте. Энергетические угли, которые добываются в Украине, на коксохимию не идут, потому что используются в собственной генерации. Ну и логистика облегчена, потому что российский уголь движется с севера, не забивая Приднепровскую железную дорогу.

Как вы выстраиваете отношения с потребителями кокса с учетом того, что нельзя гарантировать стабильность производства и поставок?

Существует полное взаимопонимание. У нас два основных потребителя: “Азовсталь” и ММК им. Ильича. Там знают, что мы делаем абсолютно все, что от нас зависит. Как только происходит остановка производства, мы моментально об этом информируем. В час ночи, в два ночи я звоню Юрию Анатольевичу, Энверу Омаревичу (генеральные директора ММК им. Ильича и “Азовстали” Юрий Зинченко и Энвер Цкитишвили. — Ред.). Говорю: “Все, мы останавливаемся, снижайте (производство. — Ред.)”.

Ежедневно у нас проходят оперативки, в которых участвуют все коксохимики, металлурги. Каждый понимает, что происходит у коллег. Обращаемся, когда нужна помощь по восстановлению железных дорог и другим вопросам. Взаимная поддержка и взаимная выручка спасает.

За счет каких финансовых ресурсов идет восстановление предприятия? Кредиты от родственных компаний, банков, собственные средства?

Мы не кредитуемся. Но мы часть Группы “Метинвест”, поэтому у нас есть ресурсы, оборудование и деньги. Мы работаем в жесткий убыток, понимаем, что если бы были одни, то давно бы уже остановили производство. Не расцениваем себя как обособленный завод, который остался один на один со своими бедами.

Работая с загрузкой 50%, мы осуществляем все выплаты, отправляем людей в отпуска, закупаем им путевки по 10% от их стоимости, даже привозим на завод молоко.

За все время войны был один день, когда сотрудникам задержали заработную плату. Это произошло из-за того, что к нам не смогли приехать инкассаторские автомобили ПУМБа. Мы их сами попросили задержаться — дорога тогда простреливалась.

А по персоналу… Наверняка кто-то уволился. Я слышал, что большое количество персонала фактически жило на территории предприятия.

Когда была “жара”, очень много людей жили на заводе. Общая учетная численность предприятия на сегодняшний день составляет 3877 человек, из них на заводе проживало более двух тысяч. В убежищах жили жены сотрудников, дети, и даже те, кто к заводу никакого отношения не имел. Мы вместе с гуманитарным штабом “Поможем” при Фонде Рината Ахметова организовывали эвакуацию, но были люди, которые отказывались уезжать. Говорили: “Мы не уедем, наш дом здесь”. Я более упертых людей — в хорошем смысле слова — наверное, в жизни не видел.

Мы обеспечивали их водой, питанием. Но были моменты, когда мы остались без света, воды, когда у нас ничего не осталось. Тогда “Запорожсталь”, “Запорожкокс”, предприятия Кривого Рога и Мариуполя отправляли нам продукты питания, потому что понимали: своих надо спасать. Тем, что присылали заводчанам, мы делились с городскими жителями.

Благодаря трудностям коллектив сплотился еще больше. Люди помогают друг другу. Живешь как в одной семье. Знаешь, как зовут детей сотрудников. В обычной жизни не видел и даже не знал, что они есть. А так у нас “дети полка”, бегают по убежищам. Но сейчас лето, мы отправили кого в Щурово, кого в Славянск, кого на море. Такой опыт, без которого хотелось бы прожить, но “маємо те, що маємо”.

Как сократилось количество персонала?

От нас ушло… (смотрит документы. — Ред.) в связи с переменой места жительства 648 человек, по уходу за ребенком до достижения 14 лет — 73 человека. В общей сложности от нас ушел 721 человек — это 20% от общего числа сотрудников. Было время, когда работники уходили, уходили и уходили. Но сейчас желающих работать хватает.

Приходят с других коксохимических предприятий?

Чаще всего это не профессионалы-коксохимики, а люди, которые имеют профессии слесаря, электрика. В связи с этим имеем существенные изменения в качестве персонала. Недавно была травма, разбирался почему. Оказалось, что в бригаде из восьми человек в подчинении у мастера только один опытный. Остальные семь — вновь набранные.

Уезжают люди с опытом работы 5, 10, 20 лет. На их место берем сотрудников, у которых есть профильное образование (ПТУ, техникум), но нет опыта работы с такими сложными механизмами, как коксовая или загрузочная машина. Будем организовывать сейчас интенсивные курсы обучения, делаем переброски из цехов, где видим, что ситуация чуть лучше. Это тоже существенный вызов.

Применяли какие-то дополнительные методы стимулирования, чтобы люди оставались?

Не поверишь: ходишь по цехам, разговариваешь с людьми ежедневно, и на вопрос: “Что нужно?” они говорят две вещи: “Спецодежда и чтобы стрелять перестали”. То есть, люди понимают ситуацию. Первый квартал у нас минус 350 миллионов (гривень чистого дохода к I кв. 2014 г. — Ред.). Недавно повысили зарплату, все сказали “Спасибо, но если бы не подняли, мы бы все равно не ушли”. Сознательность людей меня просто поражает.

Сейчас упорство, с которым они готовы работать и бороться за жизнь предприятия, достойно восхищения. Я беру с них пример.

Как изменилась численность жителей Авдеевки?

Было 35 тысяч, осталось примерно восемь. С мэром мы общаемся ежедневно, у нас совместные оперативки по восстановлению города. На сегодняшний день могу сказать с полной уверенностью: все восстановительные работы в Авдеевке ведем мы. Подключили проектные организации для оценки нанесенного городской инфраструктуре ущерба. Заплатили им деньги. Сейчас они работают на 57 объектах. По 17 объектам мы уже получили результаты. Речь не идет о “косметике”, об остеклении. Восстанавливаем кровли, несущие конструкции. Оцениваем ситуацию по теплотрассе, которая во многих местах перебита. Если к зиме мы ее не поменяем, то об отоплении города и речи быть не может.

У компании есть четкое понимание: город и завод связаны единой пуповиной. Мы понимаем, что в Авдеевке проживают наши сотрудники, их семьи. Точно так же город понимает, что если завод встанет, то вместо города Авдеевка в лучшем случае будет село под названием Авдеевка.

Но если государство нас не поддержит, завод в одиночку не вытянет. Потому что по уже оцененным объектам нам необходимо 65 млн грн для ремонта последствий ведения боевых действий.

По заводу есть примерные оценки ущерба?

Есть, но они не включают последствия последнего обстрела, не успели посчитать. Ущерб от разрушений плюс необходимость нагревания батарей природным газом по 2014 году — 218 млн грн, по 2015-му — 74 млн грн.

Какие сейчас требования к работе завода от “Метинвеста” и Ахметова?

Со стороны Рината Леонидовича требования следующие: береги людей, сохрани завод и восстанавливай город. Понятно, что в таких условиях говорить о выполнении производственных планов не приходится. К сожалению.

Говорят, у вас есть маленький бункер в одном из убежищ?

Он находится в том же бомбоубежище, где оборудованы 50 рабочих мест для работников заводоуправления. Я одну комнату себе занял, рядом с диспетчерской, потому как я же все-таки директор, должен иметь какие-то плюсы (смеется. — Ред.). А в соседней комнате живут другие люди.

Но убежище построено давно. В период Холодной войны строилось на случай ядерной войны, от тактических ударов должно было защищать. Завод ведь работает с 1963 года. Убежища расположились на трех подвальных этажах, есть два выхода, система вентиляции. И мы никогда не забрасывали их. Каждый год был конкурс на лучшее бомбоубежище, несмотря на мирные времена. Все смеялись, но по привычке конкурсы проводили, проверяли.

Но сейчас война не та, к которой когда-то готовились — с авиационными налетами, с предупреждением населения. Здесь нужно очень быстро оказаться в защищенном месте. Народ научился, понимает, что бежать до убежища — это неправильно. Если начинается обстрел, нужно упасть как можно быстрее и как можно глубже, чтобы осколки не задели. Я тоже в такие ситуации не раз попадал. Конечно, в такие моменты забывается все и включается основной инстинкт: “Хотя бы выжить”.

Сколько времени вы проводите на предприятии? Выезжаете ли?

Я живу на заводе, но имею возможность иногда выезжать к семье. У нас с главным инженером есть правило: никогда завод не остается без одного из нас. Точно так же это касается начальников производственных цехов и отделов. Понятие “выходной” — давно уже забытое. Мы действуем по военной обстановке. Тихо — я могу уехать. Недавно у сына был день рождения, я не смог к нему поехать. Скоро у дочери выпускной. Если будет нормально, тихо, то съезжу на выпускной, заодно и сына поздравлю.

Смотришь в соцсети Facebook ваши фотографии на виндсерфинге, сделанные несколько лет назад, и возникает вопрос: не хочется ли махнуть на все рукой и уехать на море на месяц?

Хочется... Но когда ты находишься на месте, то можешь принимать быстрые решения, понимаешь, что должен делать: забежать, спрятаться, переждать, пока все это приземлится. Потом подняться наверх и действовать.

Я и на виндсерфе катаюсь, и на кайте, и на лыжах. Жить люблю нормальной человеческой жизнью. У меня вчера день начался в 6.45, закончился в 21.15. Сегодня начался так же, когда закончится — не знаю. Это абсолютно нормальный рабочий день, хотя себя к трудоголикам не отношу. Я лентяй, вынужденный много работать (улыбается. — Ред.). Надеюсь, что наступит время, когда снова смогу быть лентяем и правильно организовывать работу.

Текст опубликован в журнале ТОП-100 (лучшие топ-менеджеры Украины).