“Я никогда не торговал Россией”, — Михаил Гуцериев, предприниматель

Михаил Гуцериев стал первым крупным российским бизнесменом, вернувшимся из лондонского изгнания в Россию. Вот уже неделя, как он каждое утро приезжает в офис “Русснефти” на Пятницкой улице. На кабинете табличка — “Михаил Сафарбекович Гуцериев”. В интервью “Ведомостям” он сказал, что пока не решил, станет ли, как и прежде, президентом нефтяной компании, но намерен принимать самое активное участие в ее развитии.

Начну в четвертый раз

— Летом 2007 г. вы уехали из России, громко хлопнув дверью. В нашем телефонном разговоре сказали тогда, что “противно вести бизнес в России”. Почему вы возвращаетесь?

— Я знал, что рано или поздно вернусь. Решением Высшего арбитражного суда все налоговые претензии сняты, обвинений в незаконном предпринимательстве больше нет. Правоохранительные органы поступили по закону. Я благодарен президенту Дмитрию Медведеву и премьер-министру Владимиру Путину за то, что они разобрались в ситуации и полностью восстановили справедливость. Без них вопрос моего возвращения не решился бы никогда. Я отдаю себе в этом отчет. Это было согласовано, и спасибо им. Не хочу, чтобы это выглядело как лесть, но я им буду признателен за это всю жизнь.

— И теперь вам вести бизнес в России уже не противно?

— Бизнес вообще не очень приятное занятие. В России свои особенности: нашей рыночной экономике от силы 15 лет. Сейчас бизнес по уровню развития опережает правоохранительную и судебную системы, оставшиеся на уровне советской ментальности. Произошел разрыв.

Право собственности должно быть свято, как Конституция, Библия и Коран. Тогда в стране будут длинные деньги, заработают инвестиционные механизмы. Как только это право будет закреплено, никто не будет уезжать и вкладывать деньги в чужие страны. Я верю, что все изменится.

— Не боитесь новых преследований? Недаром ведь в России есть поговорка: был бы человек, а статья найдется.

— Я уже ничего не боюсь. Я три раза все терял и начинал сначала. Начну теперь в четвертый. Верю президенту и премьеру. Для меня Россия не только место, где я родился и вырос, это мой образ жизни. Я прожил здесь 50 лет и еще 100 проживу. Мой основной язык — русский. Не хочу бить себя в грудь и кричать о патриотизме, но для меня Россия — не пустой звук. Я рад, что вернулся. Я был на кладбище, где похоронены мой сын, брат и родители. Три года я не мог этого сделать. Это был один из аргументов в пользу того, что я должен приехать.

У меня достаточно денег, чтобы спокойно жить за границей. Но ведь и лошадь, и корова живут, их кормят и поят. А мы люди. Если я буду думать: забрал миллиарды и уехал — а кто в России останется?

— Большинству русских бизнесменов, живущих в Лондоне, такой патриотизм непонятен.

— Это не патриотизм, это, если хотите, мужское самолюбие. Сидеть в Лондоне и наблюдать за событиями в России? Посидели, выпили, всплакнули о березках, помитинговали и разошлись? Это не для меня.

В один из очень тяжелых моментов я подумал, что никогда ни я, ни мои дети больше не будут жить в России. Думаю: что же это такое! Прямо как в романе Маркеса “Сто лет одиночества”: у деда все отняли, и он умер в ссылке, отец в лагерях сидел, дом конфисковали, у меня три раза все отнимали, сначала в Грозном сепаратисты, потом в Москве… Нет, хватит испытывать судьбу!

Но все же решил через суды добиваться реабилитации моего имени. Я не хотел, чтобы моя фотография висела в Интерполе, чтобы мои дети это видели. Я знаю, что невиновен, но какой-нибудь пограничник в Бельгии этого не знает и моего сына стал бы более тщательно проверять.

Не хочу быть политическим беженцем

— И когда начали думать о возвращении?

— Первые шесть месяцев на душе было очень тяжело. Это невозможно описать словами: я в Лондоне, а мой мальчик умер в Москве, и приехать я к нему не могу, потому что в розыске.

Я виню себя до сих пор, что не забрал Чингисхана с собой в Лондон, как младшего сына. Я оставил его в Москве только для того, чтобы он увидел своими глазами маразм, творимый в России судьями и чиновниками. Его вызывали на допросы в следственный комитет. Думаю, пусть сделает выводы на будущее, закалится. Ему в этой стране жить и работать, возможно, придется с таким столкнуться, и он должен быть готов.

— Его смерть была действительно несчастным случаем?

— Да, это был несчастный случай. Он погиб в автомобильной катастрофе, это показали экспертизы в Москве и Баку.

— Как вам удалось это пережить?

— Я находился в очень тяжелой морально-психологической ситуации. Был обязан найти силы выйти из нее.

В юности любил стихи сочинять, писал в стол. В Лондоне у меня появилось время все это систематизировать. Получилось 400 стихотворений, написанных в разное время, часть из них — в Англии. Объединил их в два сборника. Вот, к сожалению, уже четыре месяца стихи не пишу, работы много. Опять, как в юности, стал играть на скрипке, учился игре на фортепиано, стал больше читать, занимался живописью, окончил фотошколу. Английский выучил. Занимал себя по 20 часов в сутки.

Днем — бизнес, создал большую компанию GCM Global.

В Лондоне, кстати, впервые натолкнулся на мысль, что 50% уделяю бизнесу, а 50% — себе. А в России я 20% бизнесу уделял, а 80% — противостоянию. Я очень благодарен Великобритании, ее юридической системе, защищавшей меня.

— Почему вы не просили в Лондоне политического убежища?

— Мои адвокаты настоятельно советовали это сделать, но я не политический беженец и не хочу им быть. Это неприемлемо для меня, даже если бы мне грозили экстрадиция и тюрьма в России. Против меня незаконно возбудили уголовное дело и незаконно преследовали, а если я попрошу убежище, то, значит, соглашусь с теми, кто меня преследует. Да, я торговал многим: водкой, шерстью, одеждой, акциями, заводами, золотом, лесом, вином, нефтью, газом, бензином, недвижимостью. Но никогда не торговал Россией и делать этого не буду. Для меня это свято. Никогда не просил и не буду просить чужого гражданства, хотя предлагали несколько стран бывшего СССР. Даже готовы были привезти паспорт в Лондон.

Евтушенков помог бескорыстно

— А что вы предпринимали, чтобы вернуться? С кем вели переговоры?

— Я ничего не предпринимал. Просто все встало на свои места.

— Неужели никто не приезжал к вам в Лондон и не предлагал свои посреднические услуги по возвращению?

— Приезжало много людей, выдавали себя за таких посредников, обещали помочь моему возвращению. Наверное, хотели денег. Ни с кем из них я не стал иметь дело, всем говорил одно: мне нужно прекращение уголовного преследования по реабилитирующим основаниям.

Спасибо [совладельцу АФК “Система”] Владимиру Евтушенкову и [главе Сбербанка] Герману Грефу, которые участвовали в процессе моего возвращения и снятия с меня обвинений. Учитывая, что Сбербанк является главным кредитором “Русснефти”, мнение Грефа было ключевым. Я благодарен ему за поддержку данного проекта.

— Каким образом они помогли вернуться?

— С Евтушенковым я встретился в Лондоне в конце 2009 г., когда уже все налоговые претензии с меня были сняты. Все суды еще в 2008 г. прошли. Евтушенков даже не знал, что “Русснефть” возвращается ко мне. Он со мной советовался, как лучше управлять “Башнефтью”. Разговор зашел и о моем возвращении, о том, как правильно донести до чиновников то, что меня несправедливо осудили. Евтушенков бескорыстно решил мне помочь. Он сыграл не последнюю роль, чтобы довести правду до высокопоставленных чиновников. Личного интереса у него не было, он помог очистить мое имя и ничего за это не просил.

— А акции “Русснефти”?

— Если бы они тогда поставили условие: ты нам долю в “Русснефти”, а мы решим твой вопрос с приездом в Россию — я бы на это не пошел. А акции “Русснефти” я им сам предложил. Со мной нельзя разговаривать с позиции силы или ультиматумы ставить. Я гибкий, со мной можно договориться и на рыночных, и даже на нерыночных условиях, но только не методом давления. Евтушенкову я сначала бесплатно предложил 49% “Русснефти”, учитывая, что там долгов $7 млрд и рыночная стоимость компании равна нулю. Но он отказался и заплатил $100 млн.

— Почему другим российским бизнесменам, скрывающимся от преследования в Лондоне, не удается решить вопрос с возвращением, а вам удалось?

— Это судьба. Так легла карта. Я играл, и мне повезло. Считаю, что все, кто уехал за границу, в том числе и я, виноваты в этом. Я должен был вовремя и правильно сориентироваться, но допустил ошибки, не смог вовремя разобраться в сложившейся ситуации, предпринять правильные действия. Я пытался, но, значит, не до конца был настойчив, хитер и умен. Где-то виновата моя гордыня, я держался особняком, агрессивно покупал активы. Все, что было мною в России создано, вызывало у многих зависть.

— С кем из русских бизнесменов общались в Лондоне?

— Общался в основном с людьми творческих профессий. С поэтами, писателями и музыкантами. Я был удивлен, когда увидел, что почти весь творческий бомонд Лондона — русские. Причем они живут в бытовом плане не очень хорошо, но говорят, что здесь больше возможностей раскрыться таланту.

— Как вы думаете, вслед за вами из Лондона еще кто-то вернется? Например, Евгений Чичваркин?

— Мне кажется, что в случае с Чичваркиным все разрешится для него благополучно.

— И все-таки оказаться в Лондоне с $3,5 млрд кэша на руках для многих мечта.

— И что? Ну тратил бы я в Лондоне $1 млн в месяц, $12 млн — в год, а за 10 лет всего $120 млн. Это скучно и примитивно.

— То есть королевства маловато?

— Дело не в количестве денег. Мне нравится сам процесс созидания. У меня нет в Англии дворцов, только квартира, здесь дети учатся. Быт меня мало интересует, я могу жить между кухней и спальней. Но с 13 лет каждое утро я просыпаюсь с мыслью, как заработать лишний рубль.

В Лондоне я был невыездной: трудно управлять бизнесом по скайпу и телефону. Это была главная проблема. Но я сделал невозможное. Оказалось, что можно создавать компании в разных странах по телефону. Главное, чтобы на другом конце трубки были порядочные люди.

— Куда вы инвестировали деньги?

— $1 млрд я вложил в нефтяные месторождения в Азербайджане, еще $160 млн — в Мавританию, а в остальные страны — еще $1 млрд. В Турции большой сельскохозяйственный бизнес: гранатовые и апельсиновые плантации, парники площадью 1 млн кв. м. В Турции же построил отель. В Киеве и Лондоне у меня коммерческая недвижимость, в Казахстане в этом году начну добывать нефть. Оборот GCM Global — $1 млрд.

Не собираюсь никому мстить

— Считается, что виновником ваших проблем является вице-премьер Игорь Сечин, который за эти годы только укрепил позиции. Не опасаетесь повторения истории?

— Я слышал такую версию много раз, но у меня нет никаких доказательств, что команда была дана от него. Я не могу этого утверждать. Я не думаю, что за проблемами “Русснефти” стоял он и что он будет это делать впредь.

Мы общались с ним по рабочим вопросам, и ничего плохого от него я не видел. Весной 2007 г. я случайно встретил его в администрации президента. Он сам ко мне подошел, спросил о делах и был очень дружелюбен.

— Ну да, а спустя несколько месяцев вам пришлось срочно продать “Русснефть” и уехать…

— Через несколько дней после продажи “Русснефти” я со своим товарищем ночью сел в машину, и утром мы уже были в Минске. По очереди за рулем сидели. В Минске меня уже ждал частный самолет, и я улетел.

— Отчаянный поступок. Ведь у вас была подписка о невыезде.

— Ну что делать! Глаза боятся, а руки делают.

— Проблемы с правоохранительными органами у “Русснефти” начались осенью 2006 г. В чем причина?

— Это был системный наговор. Думаю, сыграла совокупность факторов. Все как снежный ком росло не один год. С одной стороны, бурное развитие компании, рост запасов, агрессивное приобретение новых активов. С другой — мое этническое происхождение, вероисповедание, наконец, моя успешность без какого-либо административного ресурса. Все это — на фоне тлеющей войны на Кавказе, сложной ситуации в Чечне и Ингушетии.

Сегодня я уже перестал все это анализировать, смысла нет! Я не хочу никому мстить. Впереди гордыни идут затраты, а тщеславие — самая дешевая монета в мире.

— На заседании Совбеза в 2005 г. Путину показали список из российских нефтяных компаний, где “Русснефть” оказалась первой по приросту запасов. Говорят, Путина это сильно возмутило. Особенно учитывая тот факт, что часть активов “Русснефть” приобрела у опального ЮКОСа.

— Я в это не верю. Не хотели — не дали бы купить. И не думаю, что моя персона настолько интересна Путину. У нас с ним разные весовые категории.

— А еще возникала тема с финансированием боевиков.

— Да меня бы уже давно привлекли к уголовной ответственности, если бы я хоть один доллар отправил боевикам! И правильно бы сделали. За участие в освобождении заложников в Беслане я был приговорен боевиками по шариатскому суду к казни. Этот приговор — честь для меня. Я был с осетинскими детьми, а не с террористами. Это снимает все подобные вопросы.

— Есть еще версия, что Gunvor хотела получить экспорт нефти “Русснефти”?

— Нет. Это было бы невозможно. Мы всегда работали только с Glencore, все экспортные контракты были заложены.

— Вы объяснили продажу “Русснефти” беспрецедентным давлением на вас и вашу семью. Как это было?

— Возбудили 70 уголовных дел. Сейчас все они закрыты. Постоянно шли обыски у меня дома, у топ-менеджеров “Русснефти”.

За моим домом установили слежку. Под окнами посадили приставов, сидят, мерзнут. Я их пригласил подняться в дом, погреться и перекусить, а они — “не положено”. Когда начинаешь переживать, болит сердце, мучают сомнения, без конца прокручиваешь в памяти слова, поступки, ситуации. Главные враги внутри нас… Меня до такого состояния довели, что я целых три месяца не думал о женщинах! (Смеется.)

Я не мог находиться в моей “Русснефти”, пока там шли обыски… Уезжал в торговый центр “Фестиваль” на Юго-Западной, снимал кинозал, заказывал пиво, попкорн. Смотрел фильмы в одиночестве. Так же, как в детстве, когда на первые заработанные деньги скупил все билеты на последний сеанс и сидел в зале со своим школьным другом.

Не надо искать кавказский след

— Может, ваше возвращение связано со сложной ситуацией на Кавказе? Медведев на совещании в Махачкале 1 апреля предложил бизнесменам — выходцам с Кавказа “тряхнуть мошной и потерять некое количество денег на финансирование родных республик”.

— Не надо искать в моем возвращении никакого кавказского следа. Только решения судов и добрая справедливая воля президента и премьер-министра страны. Если президент считает, что надо тряхнуть мошной, то мне об этом скажут, но пока никто со мной это не обсуждал. Мой возврат в Россию никогда не связывали с темой Северного Кавказа, и ни один из руководителей региона, как я знаю, не участвовал в процессе моего возвращения. Я тратил на благотворительность в России по $50 млн в год личных средств, в том числе и на Северный Кавказ. В Чечню в 2004-2006 гг. я инвестировал десятки миллионов долларов и ни одну секунду об этом не пожалел. После трагедии, которая произошла в республике, мы обязаны помогать чеченскому народу.

— Если вас попросят пойти спецпредставителем по Северному Кавказу, вы согласитесь?

— Конечно, я это сделаю, если будет решение руководства страны. Но сам я этим заниматься не хочу, и никаких идей насчет этого у меня самого нет. Я бизнесмен и хочу заниматься бизнесом, мне еще надо отдать долги “Русснефти” в $7 млрд.

— Будете ли вы встречаться с нынешним президентом Ингушетии Юнус-Беком Евкуровым?

— Если Евкуров захочет, встреча будет. Но пока не планировал.

— Как вообще можно решить проблему Северного Кавказа?

— Должен быть системный комплексный подход в ближайшие 20 лет, от подготовки кадров до инвестиций в идеологию и культуру. Политическое условие: действие формулы, в которой знаменателем является закон, а числителем идеология, и не важно какая — религия, коммунизм, демократия или доллар. Если не работает знаменатель — формула мертва.

На Кавказе есть земля, люди, которых нужно учить. Надо готовить кадры здесь и за границей, создавать рабочий класс, не существующий с момента развала СССР, растить трудовые ресурсы, которые будут производить продукцию, конкурентоспособную на рынке.

В 1991 г. развалился Советский Союз, а когда что-то разваливается, тараканы лезут из щелей. Эта территория оказалась наиболее уязвимой. Я помню прекрасно, как это все было. В грозненских сизо и тюрьмах начался бунт: в декабре 1991 г. на улицах оказались тысячи заключенных, в городе начались убийства и беспредел, захваты воинских частей, и оружие оказалось в руках у населения. На овощном рынке прямо на прилавке посреди фруктов и овощей продавались пистолеты и лимонки. На моих фабриках в Грозном работало 17 000 человек, и все они в один миг оказались на улице, когда в мае 1992 г. мне пришлось закрыть все фабрики. Куда они пошли, оказавшись без хлеба и денег? А по всей республике полмиллиона людей выбросили на улицу. Конечно, будут бандитизм, похищения, терроризм.

— Но на восстановление экономики кавказских республик потребуются десятки миллиардов долларов.

— Но это надо делать. Другого выхода нет. Когда твой ребенок болеет, ты будешь покупать лекарства столько, сколько потребуется. Но главное другое: необходима нравственная сопричастность всех россиян к событиям на Кавказе. Москвич должен остро переживать за погибших от теракта в Назрани, а чеченец — за погибших в Москве.

Я понял, что боевики все равно обречены, когда много лет назад по просьбе РПЦ участвовал в переговорах по освобождению православного священника. Он не дожил до освобождения, погиб в плену, а террористы все равно торговались, пытаясь продать его тело за $100 000. Это потрясло меня больше всего.

Террористы тоже боятся. Они от страха кричат: Аллах с нами!

Нужны нестандартные решения

— Почему в 2007 г. вы продали “Русснефть” именно Дерипаске?

— Я составил список из шести вероятных претендентов, а напротив каждого — четыре квадратика: деньги, административный ресурс, интерес к нефти и оперативность. И ставил плюсы и минусы. У Дерипаски было четыре плюса. Например, “Газпром” обладал и деньгами, и административным ресурсом, но долго тянул бы с оформлением сделки, да еще бы дисконт просил за налоговый риск. А мне нужно было быстро. И я сам к Дерипаске обратился. В итоге я выручил за “Русснефть” чистыми $2,8 млрд.

— Правда ли, что посредником в сделке выступил Сулейман Керимов? Сначала “Русснефть” висела на его офшорах?

— Нет, неправда. Керимов был в курсе сделки, помогал мне и Олегу [Дерипаске]. Выступал гарантом.

— Участвовала ли Glencore в сделке?

— Разумеется, я получил от Glencore письменное разрешение на сделку. Glencore вложила в Россию $2 млрд. Таких инвесторов надо уважать. По соглашению между нами Glencore либо должна была со мной выйти, либо выкупить мою долю в 100%. Она не сделала ни того ни другого и осталась с новым партнером.

— А почему вы вернулись в “Русснефть”? Огромный долг, добыча падает, нужна вам была эта головная боль?

— У меня не было выбора. У нас с Дерипаской было соглашение: если в течение двух лет он не получает разрешение ФАС на сделку или происходит форс-мажор, я обязан выкупить “Русснефть” назад. На этом настоял Дерипаска. Он был уверен, что за три дня получит разрешение ФАС. Видно, кто-то не очень хотел пускать его в нефтяной бизнес, раз сделка так и не была одобрена ФАС. Я компенсировал Дерипаске потери за два года. Цена была договорной. Он же не получал дивидендов все это время.

— Если бы не было такого соглашения о развороте сделки, вы стали бы возвращать “Русснефть”?

— Нет. Смысла не было. Проще было бы создать новую компанию.

— Уже неделю работаете в офисе. Какие ощущения? Как обстоят дела в компании? За что первым делом взялись?

— Ситуация очень сложная. Добыча упала с 14,8 млн до 11,2 млн т, долги выросли с $2 млрд до $7 млрд. Сегодня компания способна лишь обслуживать свой долг. Нужны нестандартные решения, неординарные мысли.

Мы приступили к рефинансированию долга: продлили до 1 ноября погашение кредита Сбербанку на 14,7 млрд руб., а полностью долг Сбербанку погасим до 2015 г.

До конца этого года “Русснефть” только за счет внутренних ресурсов поднимет добычу на 1 млн т, а к концу следующего года добыча компании составит уже 15 млн т. В ближайшие несколько лет планирую поднять добычу до 20 млн т, а прибыль довести до $1,5 млрд.

Предполагаю, что в течение двух-трех лет “Русснефть” объединится с “Башнефтью” и появится большая компания с добычей 30 млн т нефти в год и запасами 1 млрд т нефти. В перспективе мы рассматриваем IPO объединенной компании. Какой у меня будет там пакет, станет понятно после оценки активов.

А пока мы присматриваемся к зарубежным и российским нефтегазовым активам. Через неделю может быть первая сделка, а в течение трех-четырех месяцев “Русснефть” приобретет еще несколько небольших компаний. Будем работать над повышением капитализации и снижением долга, сокращением затрат и себестоимости, но это не коснется зарплат сотрудников.

— И все же почему “Система” стала акционером “Русснефти”? Чтобы вас понадежнее пристегнуть? Или Евтушенков фронтирует крупного чиновника, с помощью которого решался вопрос о вашем возвращении?

— Никого он не фронтирует. Повторюсь: я сам предложил Евтушенкову стать акционером “Русснефти” при условии, что у меня останется операционный контроль. Это сильный, влиятельный и умный партнер, и мне выгодно слияние с “Башнефтью”.

Кстати, вопрос о фронтировании возникал. Я предлагал Евтушенкову оформить акции “Русснефти” на офшор, чтобы сделка прошла быстрее. На что он сказал: чтобы избежать домыслов и разговоров, надо оформить на публичную “Систему”, где Евтушенков владеет более 60%, остальное — у западных инвесторов. Поэтому сделка и затянулась на четыре месяца, мы хотели ее в январе завершить. Сейчас никто не скажет, что Евтушенков покупал акции не для себя, а для кого-то.

— А кому-то еще вы предлагали долю в “Русснефти”?

— Никому, кроме Евтушенкова. Я очень хорошо его знал, покупал у него раньше активы. Он сложный партнер, но очень порядочный. Мы с ним всегда обо всем договоримся.

— Почему именно 49%?

— Это справедливо. У “Русснефти” долгов $7 млрд, если бы долг был $2 млрд, то я продал бы “Системе” 10%. Я же считаю свои вложения, понимаю, что у компании еще 10 лет не будет дивидендов. Я сразу просчитал, что 100% не потяну. Сбербанк, как крупнейший кредитор, получил еще 2%, они в залоге у “Русснефти” с правом выкупа через три года.

— Какие у Сбербанка и “Системы” права — по назначению менеджеров, по корректировке стратегии?

— Новый совет директоров (по пять от Гуцериева и “Системы” и по два — от Сбербанка и Glencore ) еще не собирался. На первом же заседании эти корпоративные вопросы будут решены. Контроль управления останется за мной, “Система” и Сбербанк настояли, чтобы я сам назначал менеджмент. Я настаивал, чтобы финансовый контроль был за “Системой”. Но Евтушенков отказался, он полностью мне доверяет, уговаривает меня возглавить “Русснефть”. Но я пока этот вопрос для себя не решил.

— На какой компромисс вы в итоге пошли с Glencore?

— Предполагаю, мы с Glencore подпишем соглашение, по нему трейдер конвертирует долг “Русснефти” и пакеты акций почти всех производственных “дочек” в акции новой объединенной компании.

— Какую долю?

— Это станет понятно после оценки. Glencore и в объединенной компании будет заниматься продажей нефти и нефтепродуктов. Мы заключили с Glencore экспортный контракт с открытой датой, до момента полного погашения долга перед трейдером.

— Не оспаривает ли это “Система”, не предлагает собственных трейдеров? С “Башнефтью”, например, работает Letasco.

— Обязательное условие Евтушенкова и Грефа было в том, что все права Glencore должны быть учтены в полном объеме. Я буду только рад, если Glencore будет как-то участвовать в управлении “Русснефтью”, но что тут делать? Долги делить?

Мы сделаем большую международную компанию, если власть будет только равнодушно наблюдать. Больше от нее ничего не требуется.

— В Москве у вас и вашей семьи много недвижимости — “Чайка плаза”, Смоленский и Петровский пассажи, активы Моспромстроя. Есть угольные активы. Что-то собираетесь продавать?

— Я вообще ничего, кроме “Русснефти”, не продавал, да и ее, как видите, вернул. И продавать не собираюсь. Все, что мы с братом Саит-Саламом и племянником Микаилом Шишхановым зарабатывали, мы вкладывали в недвижимость. Сейчас Саит-Салам строит крупнейший в мире торговый бизнес-центр на Варшавке — 1 млн кв. м. Есть и другая недвижимость.

— Sunday Times оценила ваше состояние в 1,3 млрд фунтов. Делали ли вы когда-нибудь оценку того, что у вас есть?

— Я никогда этого не делал, но думаю, чтобы все это обойти пешком, понадобится три года.

— Большую часть времени будете теперь проводить в России?

— Буду постоянно перемещаться между Москвой, Лондоном, Баку, Казахстаном, Украиной. Но большую часть времени буду проводить в Москве, пока дела в “Русснефти” не наладятся. Нужны нестандартные решения, быстрота, агрессивность — в этом и есть суть бизнеса. Заставить людей рядом поверить в этот абсурд, а потом его превратить в реальность. Это состояние души, образ жизни: утром с удовольствием едешь на работу, а вечером с нетерпением ждешь наступления нового рабочего дня.

Ирина РЕЗНИК