Валютная либерализация по-украински: бегство от реформ

За последние 25 лет утекло немало воды. И не только вешней. За это время многие наши соседи сумели не только стать членами ЕС и отменить валютное регулирование, но также отказаться от своих национальных валют в пользу евро (Словения, Словакия, Эстония, Латвия, Литва). Там же, где с этим шагом, как в Польше с Чехией, не спешат, о валютных запретах тоже давно забыли — их отменили в связи со вступлением в Евросоюз.

Китай хоть и сохранил валютные ограничения, однако смог обеспечить своему юаню членство в элитном клубе резервных валют. В этом смысле он стал ровней не только японской иене и британскому фунту, но также евро и американскому доллару. Украина теперь с радостью берет в долг у Поднебесной — ее кредиты тем притягательнее, чем труднее их получить у соседей-европейцев.

Наша валютная жизнь на этом фоне застыла в образах 20-летней давности: все те же валютные дефициты, тот же страх неизбежной девальвации, скачки цен, испаряющиеся сбережения и пенсии, ограничения на покупку/вывоз валюты, лимиты на ее перевод за рубеж, сроки возврата валютной выручки и нормы ее обязательной продажи. Ясно, что все эти запреты порядком надоели. И желание избавиться от них вполне понятно.

Но тогда резонно встает вопрос о наших успехах, которые бы позволили иметь полноценные деньги, а не длинный список инструкций по их использованию. Вопрос этот тем уместнее, чем громче призывы легализовать вывод из страны украинского капитала и чем дольше мы стоим с протянутой рукой перед МВФ, как нищий на паперти.

Как это работает у них

Может показаться странным, однако учебники говорят не так уж и много о валютном регулировании. Если вообще вспоминают. Причина такого невнимания к больному для нас вопросу весьма проста — мы пользуемся в основном аналогами или переводами западных (обычно американских) пособий. Им же интересна не Украина, а практика своих собственных стран. Поэтому не удивительно, что о Великой депрессии в США (1929—1933 гг.) наши студенты подчас знают больше, чем об отечественных кризисах в 1998—1999, 2008—2009 и 2014—2016 гг.

Не стоит также забывать, что лидеры мировой экономики — собственники твердой валюты. А ей регулятивные подпорки не нужны, чего не скажешь о денежных знаках менее успешных стран.

“Твердость” свободно конвертируемых валют (СКВ), безусловно, зависит от многих причин. Тем не менее в их перечне можно выделить несколько ключевых аспектов. Прежде всего, СКВ, как правило, — это валюты индустриальных стран, обладающих мощной промышленной базой. Поэтому последние являются собственниками уникальных производств и не менее уникальных технологий. Если же те и переносят за рубеж, то часто для снижения издержек, что не умаляет конкурентных преимуществ промышленных валют.

В силу этого мировой спрос на доллар определяется не цветом и размером его купюр, а той продукцией, которую за них можно купить. А производят ее, среди прочих, Boeing, Apple, Microsoft, General Electric и т.д. Аналогично, за евро стоят такие гиганты, как Airbus, VW, Electrolux, Siemens; иеной — Toyota, Sony, Mitsubishi; британским фунтом — British Aerospace, Rolls-Royce, Land Rover и т.д. Что касается юаня, то он сегодня представляет крупнейшую компьютерную компанию мира (Lenovo) и массу иной промышленной продукции.

Острую потребность в валютном регулировании также снимают глубокие рынки ценных бумаг. Дело в том, что эти бумаги выполняют функцию залога при получении банковских кредитов, ресурсов фондового рынка и рефинансирования центральных банков. Причем высокорейтинговые бумаги открывают доступ к местным займам не хуже золотого ключика.

Такая возможность обусловлена не только качеством кредитуемых компаний, но и надежностью самих ценных бумаг: строгостью контроля за правилами их выпуска, учета, котировок. Эта надежность гарантируется как участниками фондового рынка, так и его надзорными органами.

В этом отношении нельзя не вспомнить всемирно известные аудиторские компании (PricewaterhouseCoopers, Deloitte, Ernst&Young, KPMG) и рейтинговые агентства (Moody's, Standard&Poor's, Fitch), оценивающие качество отдельных заемщиков, эмитентов и их ценных бумаг. Великая рецессия показала, что их работа не идеальна. В то же время бесславный конец Arthur Andersen (2002 г.) — наглядный пример того, что грозит мошеннику, даже если он входит в первую пятерку аудиторских компаний мира.

Ценные бумаги — ключевой инструмент монетарной политики. Когда, например, ФРС США хочет увеличить денежное предложение, она может купить ценные бумаги или предоставить под них рефинансирование банкам. Обе операции ведут к выпуску в обращение дополнительной долларовой массы.

Иностранная валюта в этих целях используется, скорее, как исключение. Во-первых, ведущие экономики настолько велики, что им просто не хватит чужой валюты — только на США и страны зоны евро приходится порядка 40% мирового ВВП и глобальной денежной массы. Во-вторых, валюта менее развитых стран не так надежна, как ценные бумаги индустриальных экономик. Поэтому привязываться к ней тем же Штатам — себе в убыток. Наконец, самые крупные экономики не столь зависимы от импорта, как другие страны: если его среднее отношение к ВВП составляет в мире 29% (2015 г.), то в США — около 15%, а Японии — 18%. Собственное же их производство, как отмечалось, прекрасно кредитуется под местные ценные бумаги.

Получается, самодостаточный мир — индустриальных технологий, ценных бумаг и национального кредита. Иностранная валюта ему не очень-то и нужна: отношение международных резервов к денежной массе в США составляет всего 2,4% (2015 г.), Австралии и Великобритании — 3,2—3,3%. Среднемировой же уровень этого показателя достигает 40%. Объяснить это различие можно по-разному. Один из возможных вариантов таков: крупные индустриальные экономики меньше зависят от иностранных валют и курсовых колебаний. Соответственно, их потребность в валютных подпорках (включая международные резервы) может быть в десятки раз ниже, чем в других странах.

Почему это не работает у нас

Показать валютный контраст между нами и индустриальным миром можно на примере рейдерства. У них это — недружественная скупка акций с целью принудительного поглощения чужой компании (в рамках закона). У нас — молодчики с битами, проломленные головы и вышвырнутые за ворота собственники предприятий.

В 1999 г. второй банк Франции Banque Nationale de Paris (BNP) начал недружественное поглощение сразу двух конкурентов — крупнейшего банка страны Societe Generale (SG) и Paribas, которые подумывали о своем слиянии. SG нанес BNP ответный удар на фондовом рынке. Paribas оказался менее активным, и BNP сумел приобрести его контрольный пакет. Банковская комиссия Франции признала это поглощение, но лишила BNP пакета акций банка Societe Generale (37%).

В отечественных реалиях подобный конфликт, скорее всего, решала бы не национальная комиссия, а группа “неустановленных” влиятельных лиц. Кстати, неробкий BNP Paribas споткнулся-таки на этих самых реалиях. Купленный им украинский Укрсиббанк так, похоже, и не сумел взыскать 100 млн долл. кредитной задолженности с компании-должника, за которой стояли два депутата-регионала. Банку не помогли обращения ни к тогдашнему президенту Украины (январь 2014 г.), ни к послу Франции, ни к ЕБРР, ни к представителю ЕС в Украине. Не помогло и наше постмайданное правосудие.

Когда права кредитора и инвестора гарантирует не закон, а место в политическом партере, инвесторы — наперечет. Неудивительно, что в Украине валовое накопления основного капитала упало до феноменально низкого уровня — 13,3% ВВП (2015 г.) против среднемировых 23,2% и 28—29% в Грузии, Беларуси, Азербайджане, Марокко, не говоря уже о 44% в Китае.

Также ясно, что если цену акций определяет не экономическая конъюнктура, а политическая, в их надежность не верят даже национальные гаранты. Недаром они ведут свой бизнес из офшоров, а стоимость торгуемых в Украине акций (0,09% ВВП, 2014 г.) не сопоставима не только со средним уровнем ЕС (50,6%), но даже… Вьетнама (11,7% ВВП).

При отсутствии надежного рынка ценных бумаг самым ликвидным финансовым инструментом оказывается иностранная валюта. Но как только возникает ее дефицит, Национальный банк оказывается на распутье: либо остановить выпуск денег, т.к. нет валюты под свежую гривню, либо выпускать гривню сомнительного качества — таково ее обеспечение в виде украинских облигаций.

В первом случае жди банкротств банков и предприятий, во втором — девальвации и роста цен. Что делать? Выбор невелик — усиливаются административные запреты, включая валютные.

Еще недавно утверждали, что выходом является свободно плавающий курс гривни. Попробовали. Но после того, как в январе-феврале 2015-го он взлетел с 16 до 30—40 грн/долл., риторика резко изменилась: стало ясно, что само по себе свободное плавание указанную дилемму не решает, а лишь порождает ее гибридную форму.

Теперь Нацбанк уже не скрывает, что надо держать курс гривни. Согласно программе EFF, в ближайшие четыре года он не должен превысить 28,4 грн/долл. И без валютных ограничений, оказывается, никак не обойтись. Все разговоры об обратном утихают, как только “дерегуляторы” занимают кресла в НБУ: выясняется, что у них нет твердой опоры ни в правительственном блоке, ни на фондовом рынке, ни в судах, дабы призвать к ответу нерадивых должников. Остается одна надежда — на внешние кредиты да систему запретов, введенных законом НБУ. Вот и получается, есть в стране чистый приток иностранной валюты — его регуляторная политика смягчается, нет — ужесточается.

Безусловно, ситуацию бы исправило резкое увеличение валютных поступлений. Однако это требует радикального обновления экспортного производства и технологий. Но кто на это пойдет, когда политики выводят свой капитал на Кипр и в Панаму, а в стране царит разгул молодцов в балаклавах?

Речь в таких условиях идет не так о промышленном ренессансе, как о деградации. Ведь сколь ни утрировано это звучит, но в эпоху смартфонов и спутниковой телекоммуникации Украина умудрилась стать мировым производителем… гороха. Электронику же мы теперь импортируем из… Вьетнама! Тогда как наши собственные аэрокосмические мощности умирают у всех на глазах.

Неудивительно, что приток валюты в страну после 2013 г. упал почти втрое. При этом он все больше зависит от сырьевой конъюнктуры на внешних рынках. Но даже ее повышение не решает вопрос в корне, так как сырьевой бизнес — благодатная почва для бедности и коррупции, которые он щедро питает.

Долларизация

Долларизация отражает способность разных валют выполнять функции денег. Единого измерителя у нее нет. Но для оценки часто используется вес иностранной валюты в местных кредитах и депозитах. У нас этот показатель превышает 45%, что равносильно признанию того, что почти в половине случаев гривня не справляется с функциями средства сбережений и платежа. Однако в реальности ситуация еще сложнее, так как в структуре наличности вес гривни гораздо меньше.

Так, согласно международной инвестиционной позиции Украины, в 2014 г. на руках населения и бизнеса находилось около 89 млрд долл. Объем же наличной гривни составлял 283 млрд грн. С учетом обменного курса получается, что долларизация наличных сбережений достигала 83%. Если это так, то о доверии к родной гривне говорить пока не приходится.

Более или менее успешно она справляется лишь с функцией средства обращения. Да и то на внутреннем рынке, поскольку на внешнем спроса на нее нет. На это, в частности, указывает наш платежный баланс: в структуре его текущего счета даже российский рубль имеет больший вес (в платежах — 3,8%), чем гривня (0,1%). Все остальные операции опосредуются твердыми валютами, в основном долларом (57,6%) и евро (37,0%).

Вывод откровенно невеселый. Тем более что гривня — единственное законное средство платежа в Украине.

Прежде считалось, что лучший способ ее поддержки — жестко контролировать обменный курс и инфляцию. В какой-то период это удавалось. В 2011—2013 гг. курс держался в районе 8 грн/долл., а потребительская инфляция была снижена до нуля. Между тем и тогда долларизация депозитов и кредитов не падала ниже 30%, а денежной налички — 75%.

Неожиданный свет на этот феномен пролило прошлогоднее е-декларирование. Объясняя свою тотальную привязанность к долларам, евро и наличке, министры с депутатами стали наперебой рассказывать, что не верят банковской системе, не верят гривне, правоохранительным органам, судам, что они, их родственники и бизнес подвергаются политическому давлению. Откровения, с учетом их авторов, феноменальные. Если госорганов боятся их руководители, то что тогда говорить о рядовых гражданах и предпринимателях? И чего тогда стоит такое руководство?!

Соотношение гривневых депозитов первых лиц страны к их же валютным вкладам составляло ни много ни мало 1:600 (и выше) в пользу инвалют. В среднем же по Украине оно фактически было 1:1. Получается, чем выше осведомленность о положении дел в государстве, тем меньше желание иметь дело с гривней.

На этом фоне рельефнее проступает роль офшоров, олицетворяющих то же бегство — под защиту иностранных государств, их закона, правосудия. В таком свете офшоры — не только налоговые гавани и легализация теневых доходов. Это еще и массовая долларизация — спасение от сюрпризов слабых валют и тех государственных институтов, что за ними стоят. Офшоры манят политиков и бизнес, как обменные пункты — рядовых граждан, пытающихся сберечь крохи своих накоплений. Но если мотивы одних понятны, то для политиков это тест на профнепригодность.

Как ни крути, а долларизация оказывается показателем не столько обменного курса и инфляции, сколько качества государственных институтов. Когда же те хромают на все ноги, рассчитывать на полноценные деньги весьма проблематично.

Средства и цели

Ценные бумаги в Европе и США обращались и в XVIII веке, и в XIX. Однако их надежность была несопоставима с золотом и до какого-то момента — с серебром. В силу этого деньги были привязаны к этим металлам. Перелом начался лишь после Первой мировой войны, накануне и в ходе Великой депрессии. Закончился же он только… в 1976 г. на Ямайской конференции, окончательно лишившей золото функций денег.

Полноценно их с тех пор выполняют лишь твердые валюты — с их опорой на силу закона, промышленные технологии, емкий рынок ценных бумаг. В Украине этого замеса пока не видно. Поэтому обойтись без доллара гривня не может даже на внутреннем рынке.

Однако ничего уникального в этом нет. Подобные услуги доллар и евро (фунт, иена и т.д.) оказывают большинству сырьевых валют, чьи государства не способны ставить стратегические цели, решать общенациональные задачи, вызывать доверие не только у населения и бизнеса, но, прежде всего, у политиков. Технологическая отсталость и буйство спекулятивного капитала в таких условиях — естественный атрибут этой немощи.

Долларизация в этом отношении — продолжение золото-долларового стандарта. С той лишь разницей, что функция международного эквивалента перешла от золота к доллару и другим резервным валютам.

Гривня и доллар в этом смысле — разные валюты не только по названию, но и по содержанию, функциям, возможностям. Это качественно разные деньги по характеру их эмиссии и обращения. Если этого не учитывать, придется и дальше барахтаться в сетях либеральной риторики: ослаблять ограничения при росте сырьевой конъюнктуры и ставить на дыбы всю страну при падении сырьевых цен.

Выход из этой ситуации видится не в подражании западным странам, а в развитии собственной экономики и органов госуправления. Когда же прогресса с ними не видно десятками лет, глубокая валютная либерализация — эксперимент, за который впоследствии никто не захочет отвечать. Речь не об упрощении валютного законодательства, потребность в котором давно перезрела. Вопрос в “инновациях” по выводу из страны отечественного капитала. Из страны, объятой кризисом, войной и годами обивающей пороги иностранных посольств в поисках новых кредитов.

Когда НБУ стимулирует инвестиции в иностранные ценные бумаги, невольно возникает вопрос: нам некуда девать валюту? У нас исчезла угроза для курса и цен? Государство не знает, что надо импортировать технологии и заводы? Не ведает, как это делать? Или ответ снова лежит на Каймановых и Виргинских Островах?

Подобные вопросы рождает не только постановление НБУ №406 от 22 ноября 2016 г., но и его же Концепция нового валютного регулирования. Мысль о том, что надо разрешить свободный вывод из страны валюты, чтобы она потом… к нам вернулась, не нова. Единственно, неясно, зачем мы тогда просим кредиты у МВФ? Сняли бы все запреты, и, глядишь, Украину затопило бы долларами с евро. Чего проще!?

Несмотря на популярность этой “теории”, западные страны ей не очень-то следуют. Когда грянул кризис в Исландии, Греции, Кипре, о ней вообще никто не вспомнил. Напротив, там с одобрения ЕС и МВФ ввели драконовские запреты на вывод капитала.

Значит ли это, что мы обречены на крест валютных запретов? Отнюдь. Начнет расти наша конкурентоспособность, и потребность в них отпадет сама собой. Критериями тут могут служить показатели той же долларизации, доли наличных денег в обращении, наши суверенные рейтинги, наконец.

Когда же те держатся на мусорном уровне, в стране нет достойной работы, и ее покинула почти треть рабочей силы, трудно понять, как бегство украинского капитала может вернуть домой иммигрантов-заробитчан. Если это, конечно, реальная цель его либерализации.

Сергей КОРАБЛИН, доктор экономических наук, заместитель директора Института экономики и прогнозирования НАН Украины