Тунисский сценарий для России?

“Цензура в СМИ, наличие которой никогда официально не признавалось, официально отменяется”, — прозвучало на днях в эфире одного из российских телеканалов. К сожалению, это не про нас — у нас по-прежнему никто не считает телевидение бесцензурным (кроме самих руководителей телеканалов). Это про Тунис. Но и к счастью, это не про нас — у нас нет уличных беспорядков с человеческими жертвами и толчеи у продуктовых магазинов, как в Тунисе. Но у России и Туниса есть и много общего. Возможен ли тунисский сценарий для россиян?

Беспорядки, приведшие к смене власти, произошли в одной из самых благополучных арабских стран. Уровень жизни там ниже, чем в нефтедобывающей Ливии, но существенно выше, чем у других соседей — Алжира, Египта, Марокко. Более-менее диверсифицированная экономика, в которой нефть и транзит газа играют роль немалую, но не доминирующую. Система образования — одна из лучших в Африке и арабском мире, причем сильно вестернизированная: как минимум, два европейских языка, по-французски сносно говорит практически вся молодежь и люди среднего возраста, и уровень людей с высшим и средним образованием — едва ли не лучший на континенте. При этом самая высокая в арабском мире степень эмансипации женщин (у отца-основателя Хабиба Бургибы была жена-француженка). Исламизация есть, но “придавлена” государством по модели, скопированной с Турции. Кстати, взорвавшийся протест не имеет выраженных признаков исламизма, в отличие от соседних Алжира и Египта. Хотя еще предстоит разобраться, какими “подводными течениями” он управляется — может там, в глубине как раз исламисты и “нарисуются”. Режим, конечно, авторитарный, но намеренно играющий в демократию: в парламенте за оппозицией закреплена (!) квота в 25% — сама бы она столько мест на выборах не смогла получить (вам это ничего не напоминает?). Любимый лозунг свергнутого президента: “Открываем двери демократии!” даже напечатан на купюре в 10 динар.

Почему же “взорвался” Тунис, а не кто-то из его соседей? Аргумент, что президент слишком долго сидел, не очень убедителен. Хосни Мубарак в Египте и Муаммар Каддафи в Ливии сидят еще дольше, Абдель Азиз Бутефлика в Алжире тоже не вчера пришел к власти. Дело явно не в абсолютной бедности и не в жесткой репрессивности (жесткой она стала только в последние недели, и это “добило” диктатора). Главная причина — резкий и быстрый рост чувства “относительной “обездоленности” масс. Образованная рабочая сила уже многие годы оказывалась избыточной для жизнеспособной, но вялой экономики Туниса, а потому ехала в Европу, которой в годы кризиса оказалась не нужна. Снизился европейский спрос и на производимые в Тунисе товары и услуги (в т.ч. туризм). Доходы упали, безработица выросла, а население-то образованное и ориентированное на определенный не только уровень, но и образ и стиль жизни, умеющее пользоваться интернетом, в том числе, как инструментом социальной мобилизации.

В такой ситуации у такого населения желание наказать власть и сместить ее абсолютно естественно: кризис уже снес правительства в США, Греции, Англии, Венгрии, Чехии, на очереди — точно Ирландия, возможно, Франция. Через выборы, разумеется. Беда авторитарных стран в том, что в них власть выборов проиграть не может ни при каких условиях, как бы себя ни чувствовало население. Беда (а может, надежда) Туниса в том, что его население острее почувствовало разрыв между собственными ожиданиями и реалиями, возмутилось и протранслировало это возмущение так, что протесты приняли массовый характер. А дальше вступил в силу еще один политологический закон: чем менее демократично общество, тем труднее замерить и предсказать степень “гнилости” режима и его реакцию на массовые акции. В тунисском случае диктатору не помогли “пряники” (посещение президентом умирающего соотечественника, совершившего акт самосожжения, знаковые отставки министров, обещание уйти после следующих выборов), а кнуты в виде стрельбы по демонстрантам, арестов “вожаков” и гневных обвинений только сильнее распалили улицу. А дальше уже своя элита сказала диктатору: “Не можешь — уходи”. Мы еще не знаем, по какой именно линии (военной или гражданской, например) произошел раскол в правящем классе, но результат очевиден.

Переложим эту ситуацию на Россию. В базовой конфигурации общества параллели налицо: оно образовано, пользуется интернетом и “на круг” не бедное. Во всяком случае, из мировых недемократий богаче России только те, где нефтяные доходы на душу населения выше, чем у нас. За этим “вычетом” — страны с большим или сопоставимым с нами уровнем дохода — сплошь демократии. Это общество с сильно выросшими за минувшее десятилетие запросами и привыкшее к патерналистским раздачам благ. Это общество, почувствовавшее кризис и тоже местами испытывающее относительную обездоленность: кризис, вроде бы кончился, но оптимизм трехлетней давности не восстановился. Недовольство коррупцией и социальным расслоением очень высоко. Оппозиция живет в резервации, а в “наказание власти выборами” верят единицы. Глухота власти к недовольным запросам общества крепчает. Яркий свежий пример — закон о пособиях беременным. “Запас прочности” у режима точно есть, но его “надежность” измерить невозможно — слишком слаба и непрозрачна система коммуникаций власти с гражданином. При этом любовь и доверие большинства общества к лидерам не только высока, но и искренна, как искренним было доверие большинства тунисцев Бен Али или москвичей своему бывшему мэру (пока они были у власти).

И все же этих совпадений недостаточно, чтобы прогнозировать для России “тунисский сценарий”. Во-первых, относительная обездоленность нарастает не столь сильно и не столь быстро. “Подушка” нефтяных доходов позволяет поддерживать систему социальной защиты — пусть и по методу “тришкиного кафтана”. В нефтедобывающих странах никогда не случалось “оранжевых революций” (у Туниса нефти оказалось недостаточно). Именно это позволило купировать социальные последствия кризиса, и ресурс власти в этом отношении не исчерпан (хотя и сильно похудел). Во-вторых, недемократические режимы тоже бывают разные. Российская правящая элита слишком долго жила в режиме “распила нефтяных благ”, чтобы сохранить какие-либо повадки, кроме угодничества “снизу вверх”, и в случае неподконтрольного развития ситуации она только активнее бросится под защиту своего лидера. Короче, к “тунисскому сценарию” не расположены ни низы, ни верхи.

Значит, “Тунис” в России невозможен? Ответим положительно, но с двумя существенными оговорками. Во-первых, тунисский пример должен послужить уроком того, чего нельзя делать не только для соседних арабских стран, где вдохновленные опытом Туниса люди выходят на улицы. Представить себе антиправительственную демонстрацию в йеменской Сане еще несколько месяцев назад было невозможно. Нам тоже не грех поучиться большей чуткости к общественному запросу. Во-вторых, Тунис продемонстрировал ярчайший пример формирования феномена “коммунитас” — спонтанного образования чувства общности и единства цели у, казалось бы, неструктурированной толпы. Если малейший повод мгновенно обретает символическую значимость для незнакомых друг с другом людей, толпа становится огромной силой: таким поводом стало убийство студента полицейскими в Греции в 2008 г., самосожжение мелкого торговца в Тунисе: или убийство Егора Свиридова на Кронштадском бульваре в Москве. Управлять толпой в таком состоянии может только хорошо структурированное и уверенное в себе государство. Если мы хотим, чтобы для нашей страны тунисский вариант так и оставался чистой фантазией, надо устранять то, в чем мы похожи Тунис: приводить каналы воздействия общества на власть в соответствии с уровнем его развития и самосознания. Короче, лучшая гарантия от повтора печального опыта — демократия.

Борис МАКАРЕНКО