Свобода — это рабство. За что экономисты полюбили торговлю людьми

Несколько сотен лет торговля людьми соединяла Европу, Африку и Америки, образуя жуткий круговорот пыток, смерти и прибыли. Парадокс в том, что в середине XVIII века этот порочный круг, вместо того чтобы вызывать ужас, служил для передовых мыслителей синонимом свободного предпринимательства и даже “свободы” как таковой. В своих работах, заложивших фундамент laissez-faire, экономисты напрямую ассоциировали свободный рынок с торговлей рабами. Именно они вдохновили Адама Смита и заставили Францию отказаться от регулирования таких крупных отраслей, как продажа зерна и торговля со странами Азии. За что европейские интеллектуалы полюбили работорговлю и как она изменила экономическую мысль, объясняет в своем эссе на Aeon историк из Северо-Западного университета (США) и Высшей школы социальных наук (Франция) Блейк Смит.

Веками европейские монархии действовали в соответствии с принципами меркантилизма, который подразумевал активное государственное вмешательство в экономику и в особенности в международную торговлю. Торговля, пишет Смит, была подобием войны, в которой страны могли побеждать друг друга благодаря накоплению золота и серебра, экспорту промышленных товаров и импорту сельскохозяйственных. Все аспекты этой войны были жестко зарегулированы, чтобы служить единой цели, и у частных купцов оставалось не слишком много пространства для маневра.

После того как Христофор Колумб открыл Америку и по ту сторону Атлантики начали появляться испанские колонии, Мадрид решил, что рук коренных американцев будет недостаточно для развития новых территорий, и начал выдавать европейским торговцам специальные разрешения на ввоз рабов-негров из Африки — асьенто. Такое право давалось только избранным купцам из Португалии, Германии, Италии — корона старательно регулировала свои заморские владения, работорговля была прибыльнейшим делом, и короли не разбрасывались контролем над ней. Но к концу XVII века военная мощь Испании начала ослабевать, и на рубеже веков возможность выдавать асьенто получила Франция (после смерти немощного Карла II испанский престол перешел к Филиппу Анжуйскому, и тот передал управление работорговлей своему деду — Людовику XIV). Однако и она вскоре лишилась его, и в результате войны за испанское наследство право торговать рабами с испанскими колониями получила Великобритания.

Для ведения этого нового бизнеса была создана Компания Южных морей — инновационная по тем временам корпорация, акционерное общество, которое привлекло тысячи инвесторов, стремившихся разбогатеть на работорговле. Стоимость акций компании стремительно взлетела весной и летом 1720 года только затем, чтобы уже осенью так же стремительно обвалиться (это был первый в своем роде финансовый пузырь) и запустить полноценный экономический кризис, заставивший вмешаться правительство. В результате Компания Южных морей была разделена между Банком Англии и Британской Ост-Индской компанией.

Франция тем временем оказалась, во-первых, лишена прибыльного вида торговли и, во-вторых, разорена войной с европейскими оппонентами. Королевство искало способы вылезти из долгов и нашло, как называет его Смит, “картежника, превратившегося в бизнес-гуру”, — Джона Ло, который объявил, что знает, как решить проблемы и казны, и работорговли. По его совету Париж создал гигантскую госкорпорацию, объединив уже существовавшую Французскую Ост-Индскую компанию с другими торговыми фирмами. Этот монстр под управлением самого Ло получил монополию на торговлю между Францией и Азией, а также на поставку рабов во французские колонии на Карибах. Вокруг Французской Ост-Индской компании возник такой же ажиотаж, как и вокруг британской Компании Южных морей, и вслед за тем, как цены акций предприятия оставили далеко позади реальность, гигант лопнул, разорив французскую экономику.

После этого Франция пошла на беспрецедентные меры: она предала идею меркантилистов и решила дерегулировать торговлю рабами. В 1720 году впервые в истории монархия позволила частным фирмам отправлять корабли с невольниками из Африки в Америку.

С точки зрения развития бизнеса этот шаг имел невероятный успех: если в начале XVIII века во французские колонии ежегодно привозили несколько тысяч рабов, то к концу столетия цифра возросла до 100 тысяч в год. Такой наплыв превратил карибские владения Франции в центры глобального торгового притяжения. Чем больше рабов, тем больше сахара могут производить плантаторы. Чем больше сахара, тем он дешевле, а чем он дешевле, тем больше европейцев могут его себе позволить. То же касалось кофе и шоколада. Рост объемов потребления требовал роста производства, а значит — новых рабов.

Питаясь сама собой, работорговля, казалось, будет расти безгранично, но вышло по-другому. Условия на французских сахарных плантациях были настолько ужасны, что продолжительность жизни работников на них составляла не больше пяти лет. Это вызвало крупнейший бунт рабов в колонии Сан-Доминго, который, случившись в разгар Великой французской революции, заставил французское правительство отменить рабство в 1793 году. Когда Париж 10 лет спустя попытался восстановить этот институт, бывшие невольники снова взбунтовались и в итоге основали независимое государство Гаити.

Когда французская корона отказалась от регулирования работорговли в 1720-х годах, это было вынужденным шагом: монархия не разочаровалась в меркантилизме, она просто попала в отчаянное положение. Однако группа мыслителей во главе с Жаком Клодом Мари Венсаном де Гурнэ восприняла это решение именно как признак того, что меркантилизм устарел. Когда после отмены государственного контроля за торговлей невольниками карибские колонии расцвели пышным цветом, последователи де Гурнэ сделали вывод: успех работорговли есть доказательство того, что строгое регулирование — прошлый век. Так появился термин “laissez faire, laissez passer”: “позвольте делать, позвольте идти своим ходом”.

Де Гурнэ и его единомышленники начали лоббировать свои идеи и первым делом набросились на Французскую Ост-Индскую компанию, которая к середине XVIII века задыхалась в долгах. Финансисты начали публиковать заметки, где указывали, что торговля с Азией развивается еле-еле в отличие от Атлантики, лишенной монополизма. “Острова Сан-Доминго и Мартиника до сих пор оставались бы практически без негров, а следовательно, без сельского хозяйства”, если бы не невмешательство государства, настаивал де Гурнэ в своих записках. После его смерти в 1759 году флаг подхватил протеже экономиста Андре Морелле, который призывал к упразднению государственных предприятий как таковых и тоже приводил успех работорговли как доказательство превосходства невмешательства над меркантилизмом. “Французские колонии ранее были в состоянии великого бессилия; свобода оживила их”, — писал Морелле. Под свободой, разумеется, понимался расцвет торговли рабами. Более того, он заявил, что африканцы и европейцы в экономическом смысле совершенно одинаковы, потому что “в деле торговли ведомы единым принципом — интересом”. По Морелле, интерес стимулировал покупку и продажу невольников по обе стороны океана, а значит, африканцы были равны европейцам.

В конце концов кампания де Гурнэ и его сподвижников за свободную торговлю завершилась триумфом. После того как Франция отменила торговую монополию на пути в Азию в 1769 году, экономисты других стран начали задумываться о том, как принцип laissez-faire можно применить к прочим рынкам. К идеям Морелле обильно отсылал Адам Смит в своем “Исследовании о природе и причинах богатства народов” (1776) — главном манифесте идей свободного рынка. Именно благодаря Смиту принцип laissez-faire стал популярным и общеизвестным.

Постепенно фигура и слава ученика затмили мысли учителя. Первопроходческие идеи де Гурнэ и его кружка постепенно ушли в тень, а мысль о том, что собственно работорговля стала первым успешным примером свободного рынка, затерялась. Однако, пишет автор статьи, заметки де Гурнэ и Морелле в очередной раз доказывают, насколько тесно современный капитализм связан с торговлей людьми. Рабский труд сделал возможным распространение хлопка, сахара, других жизненно важных товаров, привел к промышленной революции, а прибыль от торговли создавала богатства по обе стороны Атлантики. Как ни парадоксально, отцы-основатели laissez-faire видели в работорговле подтверждение значимости свободы.

Ира СОЛОМОНОВА