Прокисшие “щи” от Табачника

Среди них богатством материала, основательностью и сравнительной объективностью (помимо спорной оценки некоторых исторических ситуаций и деятелей) выделяется “Історія української дипломатії” (К. — Х., 2009) — учебное пособие для студентов вузов. К сожалению, это исключение в творческом багаже Табачника (о разного рода справочниках и книгах, написанных в соавторстве, я, естественно, тут не говорю).

В должности вице-премьера по гуманитарным вопросам Табачник не отличался адекватным пониманием спектра проблем украинской культуры. Потеряв эту должность, Табачник в 2007 — 2009 годах сосредоточился на политической суете известного нам качества и, не жалея времени и сил, выступает на различных телешоу как борец с “режимом” президента Ющенко, публикует многочисленные статьи в газетах “2000”, “Киевский телеграф”, “Сегодня” и др. Эти статьи и собраны в названных выше книгах, разительно отличающихся по качеству и стилю, а особенно своей тенденциозностью от наиболее удачной, на мой взгляд, его работы — “Історії української дипломатії”. Имею в виду именно отличия в качестве, а не в жанре. Зная характер публицистики Табачника, я ничего нового от них не ожидал и ими не интересовался, вопреки довольно скандальному “успеху” главной из них — “Утиный суп” по-украински”.

Но вот Табачник снова возвратился во власть, обретя славу главного эрудита, главного идеолога и главного почти что философа. Назначение Табачника (ярко проявившего свою воинственность по отношению к тому, что он произвольно называл украинским “национализмом”, и, мягко говоря, узкий подход к вопросам украинской культуры, нетерпимость к инакомыслию) главой важнейшего в гуманитарной сфере Министерства образования и науки вызвало бурю протестов со стороны широкого круга деятелей культуры и просвещения, студентов. Но Табачник стоял несокрушимым перед шквалом язвительных обвинений, и это выразительно засвидетельствовало: ему поручена важная миссия, и он обязан ее исполнять любой ценой. Это уже серьезно (серьезно с точки зрения опасности этой миссии). Поэтому, на мой взгляд, есть необходимость обратиться к этим “знаковым” изданиям Табачника уже не в порядке отдельных реплик и откликов, которых хватало, а под углом зрения “системы” его взглядов и способа их высказывания. Преимущественно буду ссылаться на 4-е издание “Утиного супа...”, указывая лишь страницы, а в других случаях называя иной соответствующий источник.

“НОУ-ХАУ” ТАБАЧНИКА

Табачнику выпала роль “наступательного” идеолога, готовящего почву для политики партии (или запускающего пробные воздушные шары), а это стимулировало его к постоянным открытиям в сферах истории, политологии, культурологии, языковедения. Вот лишь некоторые из них.

Знаете ли вы, почему развалилась Российская империя (царская)? Вы начнете припоминать известное: политическая система прогнила, поскольку консервировала социальную и национальную несправедливость; общество требовало демократического устройства и политических свобод; рабочий класс и крестьянство, да и интеллигенция, и часть буржуазии были недовольны своим положением; все это вылилось в революцию 1905 — 1907 годов, подорвавшую веру в царя и легитимность царизма (вспомним хотя бы расстрел многотысячной демонстрации рабочих 5 января 1905 года, вспомним “распутинщину”); было поражение в российско-японской войне и назревало еще более сокрушительное поражение в Первой мировой войне, солдаты уже не хотели воевать; кризис обрел системный характер... Вы еще хотели бы называть и называть причины и обстоятельства?

Не надо! Все это россказни “твердолобых марксистов”. Лучше почитайте Табачника (тоже недавнего марксиста, но с некоторых пор уже инаколобого). Со страниц “Утиного супа...” он вам и объяснит: все произошло из-за того, что “обществу внушили, что царь неспособен довести войну до победного конца, что Петроград находится на грани голода, что необходимо “правительство народного доверия” (с. 87 — 88). Государственная дума, прежде всего партии конституционных демократов — кадетов — и “октябристов” (приверженцев царского Манифеста 17 октября 1905 года), и ряд “изменивших присяге” генералов предали Николая II, добились его отречения. Так, за здорово живешь. А можно же было запросто “подавить бунт толпы и Государственной думы” — это уже не слова самого Табачника, а генерала Рузского, одного из участников “государственной измены”, и эти слова Табачник цитирует с явным удовлетворением, солидарно (см. с. 90).

Я не буду говорить здесь о том, как интерпретировала падение царской России отечественная и мировая историческая и политическая наука, как относилась к революционным событиям в России демократическая русская интеллигенция. Не буду приводить и горьких оценок многих мыслителей даже из белой эмиграции. Но вот, для примера, мысль очень известного человека из далеко не “левого” лагеря — писателя и выдающегося религиозного философа (“реакционера”, по словам В. И. Ленина) Василия Розанова:

“Поляки, татары, армяне — со своим прошлым, со своими ожиданиями и воспоминаниями, со своей исключительнейшей историей, которая, казалось, никогда не касалась ничего всемирного, с той или иной стороны, открыто или затаенно, связались с русской революцией и положили сюда же, в одно место, в сущности — в руки русских революционеров, свою “ставку”. Таким образом замотался впервые в русской истории моток такой огромности и сложности, такой толщины и разноцветности, что, конечно, его нет никакой возможности отнести на лопате куда-нибудь в сторону и выбросить в нечистое место. Невозможно и залить его из пожарного рукава. Я говорю о надеждах администрации и правительства, об ожиданиях части прессы. Если она тянется от Хабаровска до Вислы, и от одиннадцатилетнего до семидесятилетнего возраста, то значит она охватила все, значит “загорелась” Россия, а не кое-что в России” (В.Розанов. Ослабнувший фетиш. (Психологические основы русской революции). С.-Петербург, 1906. С. 6-7).

Это — о революции 1905 — 1906. В 1917 году положение было еще грознее: мировая война вывела наружу все язвы режима, трон качнулся и затрещал. А Табачник жалеет о варианте царского генерала Рузского, думавшего, что можно было “подавить”. И из этого преступного, дескать, “неподавления” Табачник выводит все последующее. Так вот что произошло дальше.

Поскольку генералы (некоторые) и думцы предали царя-батюшку, то солдаты начали предавать их, генералов. Вследствие чего власть захватили “никому дотоле неизвестные эмигранты-большевики”, применявшие “самые недостойные методы для захвата и удержания власти” (с. 88) и создавшие страну, “законы которой пишутся торжествующим быдлом” (с. 167: экое презрение барина к небарам!). Попытка “образованного класса” возвратить историю назад почему-то не удалась, хотя “уже к середине 1918-го, 5/6 территории Российской империи было очищено от большевиков...” (с. 167). Для полной ясности он еще повторит свою версию о “быдле” как двигателе истории: именно “желание закомплексованного быдла посчитаться с бывшими господами” (с. 167 — 168) и было одним из двух решающих факторов победы большевиков (второй фактор — неготовность кадетско-эсэровской власти к решительным действиям). Что касается “быдла”, то так о восставшем народе высказывались, кроме “бывших господ”, разве что их лакеи и еще жандармские ротмистры, которых посылали подавлять “бунты” (“патронов не жалеть!”), а теперь подобное можно слышать и от разного рода “неоаристократического” жлобья. Наверное, его намножилось немало, раз уж Табачник позволяет себе такой тон: есть своя солидарная аудитория, видимо, в первую очередь из числа снобов, юлящих вокруг “партий крупного капитала”. (Его слова я цитирую специально для политических союзников Табачника — лидера КПУ Петра Николаевича Симоненко и Георгия Корнеевича Крючкова, который в соавторстве с Табачником издал книжку “Фашизм в Украине: угроза или реальность?” Странное соавторство: ведь Г. К. Крючков своей принципиальностью в отстаивании коммунистических взглядов заслуживал уважение и далеких от него людей. Чего не скажешь о Табачнике. А такого рода, как выше цитированные, его “мыслей” я мог бы привести для читателей из КПУ немало, — но пусть сами читают своего коллегу. Или они тоже разделяют ненависть орды самопровозглашенных жлобствующих “аристократов” и вынырнувших из небытия сомнительных “дворян” к “быдлу”? А интересно: на заводах и стройках у правящих олигархов тоже “быдло” работает? Или им все-таки эта лексика не с руки?)

 

...Для чего же понадобилась Табачнику эта убогая, воистину карикатурная схема больших исторических процессов, о которых написано столько исследований, столько есть произведений литературы и искусства, выданы тома документов и т.д.? А все объясняется очень просто. Табачнику надо было во что бы то ни стало заклеймить ненавистный ему “оранжевый мятеж”, на некоторое время лишивший его власти, — вот он и сконструировал “историческую аналогию”. Там предали царя-батюшку, а здесь, дескать, — Конституцию и демократию. Там “быдло” и здесь “быдло”. Там не хватило патронов и воли поставить “быдло” на надлежащее ему место, здесь не хватило духа. Не сработали “защищающие власть от произвола толпы барьеры (будто Божье помазание или Конституция)” (с. 92). Представляете: “Божье помазание” как защита от народа — в устах политического мыслителя ХХI века! Далее он еще довольно прозрачно будет упрекать президента Кучму за то, что тот не прибегнул к вооруженной силе для подавления “оранжевого мятежа”! Вот уж истинный цивилизатор (слово цивилизация — любимое в его лексиконе)! “Но почему политики, уничтожающие конституционные основы украинской государственности (!), считают, что они будут более удачливы и более изворотливы, чем царские генералы-изменники...” — спрашивает Табачник. Но это не вопрос, а угроза: угроза расплатой за “измену”, угроза распадом Украины, угроза неподчинением региональных властей и соответственно местной милиции, угроза параличем армии, которой Табачник бросает вовсе уж наглое обвинение в “бесчестии”: “Украинская армия повторила путь российской имперской (которая предала помазанника Божьего и не подавила народ! — И. Дз.), и после того, как в 1991 году командовавшие расквартированными в Украине частями советские генералы в карьерных интересах переприсягнули новой власти, деморализованное бесчестием (каковым является вторая присяга) (кстати, Табачник тоже в некотором смысле “переприсягнул”: был гражданином СССР и механически стал гражданином Украины. — И. Дз.) войско наше готово только на безоговорочную капитуляцию” (с. 96). Это ли не провокационное заявление?!

Думается, что теперь, когда министром обороны стал свой партийный человек, Табачник смилостивится и снимет анафему с украинской армии. Успокойтесь, генералы, полковники, сержанты, рядовые и отставники всех родов войск и всех званий!

И пусть читатель не подумает, что имеет дело с таким уж неуступчивым моралистом-максималистом. Когда надо, Табачник что угодно оправдает и обоснует.

Вот один из примеров. В начале 1942 года гестапо в Киеве арестовало и расстреляло группу украинских националистов, в том числе — руководство колаборационной мэрии. О том, как описывает Табачник деятельность этих националистов, пусть судят историки. Я же здесь обращаю внимание на другое. “...Советской разведке удалось провести удачную оперативную комбинацию”, — элегантно объясняет Табачник акцию гестапо (в ходе которой, кстати, в Бабьем Яру расстреляна видная украинская поэтесса Олена Телига): “в гестапо была подброшена дезинформация о связи Багалия с резидентурой НКВД, во что немцы поверили”. И после этого наш человек чести переходит к своей любимой теме — “осанне” “оранжевым” извергам, методом специфических “аналогий”: “Казнь других известных националистов объясняется конкуренцией различных группировок тогдашней “демократической коалиции”, вожди которых писали друг на друга бесконечные доносы в Ровно и в Берлин, как сейчас они бегают в американское посольство для принесения ганнибаловых клятв верности Вашингтону и очернения конкурентов” (с. 291).

О неукраинцах и, следовательно, ненационалистах Табачник пишет намного спокойнее, но тоже весьма элегантно.

“Британский премьер Уинстон Черчилль за свою политическую карьеру дважды перебегал из партийных окопов: от тори к вигам и обратно. При этом он одинаково уютно чувствовал себя и в рядах консерваторов, и среди либералов, да и товарищи по партии не слишком сурово судили его за его поступок...” (с. 110). Потом еще о лейбористе Тони Блере, “формально левом”, чья политика “была не менее жесткой и агрессивной, чем политика “железной леди” — консерваторки Маргарет Тетчер; об альянсе в ФРГ социал-демократов и правоконсервативных ХДС — ХСС...

К чему бы это? — подумает читатель. В оправдание партперебежчиков и собственной политической “уютности”? Ан нет, тут глубокий стратегический подход. Читаем дальше.

“Дело в том, что современная демократия — это государство крупного капитала, созданное крупным капиталом в интересах крупного капитала. Поэтому партии, сменяющие друг друга в современном демократическом государстве, являются партиями крупного капитала. Другие политические силы по определению не могут собрать достаточно средств на активную политическую деятельность” (с. 111). Понятно: деньги — власть — деньги... Демократия — не результат столетий развития человеческой мысли и общественной борьбы, а творение “крупного капитала в интересах крупного капитала” (не правы ли были ныне презираемые Табачником “твердолобые марксисты”, говорившие о фальши “буржуазной демократии”?!). Теперь и “нашим бизнесменам нужна поддержка сильного государства”. Тоже понятно... Итак, другого пути, как жить под благословенной властью “партий крупного капитала” (Партии регионов, скажем), история нам не оставила, надо смириться. Но именно в этом же и наше счастье! Ибо, оказывается, именно партии большого капитала (в том числе ПР, конечно) заботятся об интересах ВСЕХ (правда, “в той или иной мере”), будучи способными “выступать в качестве общенациональной политической силы”. А далее вообще политологический шедевр: “Ведь миллиардер и рабочий с его завода в равной степени (!!!) заинтересованы в сильном государстве, способном отстоять их интересы за рубежом. Когда США, Британия или Россия отправляют военные корабли и самолеты спасать своих граждан в горячих точках, спасаемые, как правило, самые что ни на есть рядовые граждане. Когда же военная сила (или угроза ее применения) используется для установления контроля над источниками энергоносителей или путями их доставки, для получения льготных условий на иностранных рынках и т.д., то речь идет уже об интересах крупных корпораций, тогда свою судьбу — в виде дешевых электроэнергии, газа, бензина, сельскохозяйственных продуктов, рабочих мест — может получить и получает каждый гражданин” (с. 111).

“Умри, Денис, лучше не скажешь!” — воскликнул когда-то классик. Более откровенной апологии империалистических хищников, с попыткой поставить благополучие “каждого гражданина” в прямую связь с их грабежами, преимущественно кровавыми, и международным бандитизмом, — такого “историософского” цинизма еще поискать!

Табачник назвал три страны, применяющие военную силу “для установления контроля”, “получения льготных условий” и т.д. А как же остальное человечество? Те, над кем “устанавливают контроль” и у кого приобретают “льготные условия”? А как те, кто не использует военной силы для “контроля” и т.д. — скажем, Швеция, Финляндия, Дания, Австрия, Швейцария, собственно, все, за исключением тех нескольких могущественных и агрессивных? Как живет там “каждый гражданин”, не получая своей законной крохи из имперского разбоя? И почему профсоюзы во всех европейских и не только европейских странах не считают власть “партий крупного капитала” благодатью для трудящихся, почему везде и всюду происходят забастовки и демонстрации против того, что эти партии свою власть спасают, перекладывая трудности на плечи трудового люда? Для чего же Табачнику понадобились эти “теоретические” ухищрения? А для того, чтобы оправдать политический союз Партии регионов — партии большого капитала — с симоненковской КПУ, которая все еще называет себя партией трудящихся. Ей и пришел на помощь бывший коммунист, но интересно, удовлетворена ли она такой довольно пикантной (по характеру аргументации) помощью? (Пусть не подумает читатель, что я надеюсь рассорить Табачника и руководство симоненковской КПУ. Их никто и ничто не рассорит, ибо то, что их объединяет, сильнее того, что могло бы их разъединить.)

ЛЮБОВЬ ТАБАЧНИКА К ЦАРСКОЙ ИМПЕРИИ И К ЦАРЯМ

Если верить Табачнику (а как ему не верить!), Российская империя была настоящим раем для народов. Что касается русских, украинцев и белорусов — это само собой понятно. Но “инородцам” было еще вольготнее: “...Ограничения, накладывавшиеся на имперских “инородцев” (неправославных), имели скорее характер преференций. Так, их не призывали в армию, вместо налогов они платили ясак натурой (преимущественно пушниной), ими управляли их собственные “князья”, одновременно получавшие и российское дворянство и т.д.” (с. 162 — 163).

Читаешь и глазам не веришь: неужели можно так писать, пренебрегая всяким самоконтролем мысли, так считать глупцами и невеждами всех своих читателей? Как будто вовсе нет и не бывало документальных источников, огромной литературы — научно-исследовательской, мемуарной, в конце концов, беллетристики — о той самой райской жизни в царской империи — и “инородцев”, и “единокровных”? Причем литературы не только советских времен, которой экс-коммунист, естественно, не доверяет, а и в значительной мере русской дореволюционной?

А гимны русским царям! Что ни царь, то не только помазанник Божий, но и сказочный подарок человечеству! Ну, Петр Великий — это понятно. Екатерина Великая, кроме прочего, “создала комиссию по разработке конституции” (с. 81), но чем кончился этот ее маневр, Табачник предпочитает не упоминать. Зато сетует, что русская традиция оказалась скупой относительно возвеличивания, т.к. великими можно было бы назвать и других императоров, основание более чем важное: “Александр Благословенный и Александр Освободитель присоединили к империи никак не меньшие территории”. Итак, “Александр Благословенный”, “Александр Освободитель” (по собственной доброте освободил христианские души из рабства у христианских помещиков “раньше, чем получили свободу негры в США и разноцветные рабы в Бразилии” — (с. 81): вы видите, как далеко пришлось искать исторический прецедент да какой — с чего бы это?!), “Александр Миротворец” (“...он умел не только обеспечить России мир на внешних рубежах в течение всего своего правления, но и быстро и эффективно разгромил тогдашних “передовых демократов” — революционеров-народовольцев...” (с. 101). Это как же надо пренебречь всей русской освободительной традицией, от Герцена до Кропоткина, чтобы так в ХХI веке писать о царях языком придворных поэтов далекого прошлого (не Пушкина и не Блока!) и бросать верноподданнической грязью в светлую память Лизогубов, Кибальчичей, Желябовых и Перовских, перед которыми даже кое-кто из их невольных судей склонялся почтительно!

Зато какие гимны Потемкину! “К моменту его смерти провинции, за два десятка лет до того бывшие “Диким полем”, процветали. Потемкин, между прочим, имел состояние, которое, в пересчете на нынешние деньги, превышало состояния всех нынешних украинских олигархов, вместе взятых, и мог жить в Таврическом дворце в свое удовольствие, а захотел бы поработать, ему б и в Петербурге место нашлось” (с. 142).

Что касается “процветающих провинций” — это отдельный разговор, а вот более конкретный вопрос: из каких это небес Потемкину вдруг упало многоолигархическое “состояние”. Может, объяснит Табачник? А заодно и такое объяснит: почему это “неймется” некоторым его коллегам по партии, которые тоже имеют немалое “состояние” и могли бы преспокойно его проедать, а вместо этого идут на тяжелую и неблагодарную работу ради счастья народа?

Не буду комментировать Табачниковы “восторги” чрезвычайной этической высотой русских царей и господствующей элиты вообще — об этом есть предостаточно свидетельств их современников. Предлагаю иное: пусть Табачник и другие влюбленные в царскую империю представят себе, что они живут в ней, — в ХVIII, ХIХ веке или в начале ХХ. Почему они думают, что непременно были бы дворянами, или флигель-адъютантами высочеств, а то и самими высочествами? А вдруг выпало бы быть кантонистом в аракчеевских поселениях или крепостным у какой-нибудь Салтычихи, или “преференциированным” “инородцем” в “черте оседлости” (или в ограбленной Башкирии, или “Казахии”, или в Сибири, или Приамурье, радостно платя “ясак пушниной”, и не только ясак — сбывая все добро за бутылку “горючей воды” русским купцам: Табачник этого не знает?), или, скажем, рабочим какого-нибудь петербургского завода, который 5 января 1905 года в многотысячной толпе под предводительством попа Гапона пошел просить у царя лучшей жизни и попал под пули и нагайки... Может быть, тогда “восторгов” стало меньше, посмотрели бы на благословенную империю с другой стороны, а то и, глядь, кое-кто бы присоединился к тому “закомплексованному быдлу”, которое восставало против “господ” и в конце концов развалило империю не за немецкие деньги...

“С УЧЕНЫМ ВИДОМ ЗНАТОКА”

Мы уже видели непоколебимость Табачника в утверждении того, что ему надобно утвердить. Недостатка в аргументах он не испытывает, так как он в них не нуждается. Так сказать, “не употребляет”. Зато густо демонстрирует компьютерную “эрудицию”, долженствующую подменить анализ конкретной ситуации. Вот, скажем, его статья “Созидание государства”. Начинает он из учено-обывательской легенды о том, что “современное украинское государство — во многом историческая случайность, рожденная разломом цивилизаций, противоборством сверхдержав и экономических систем, сытым отупением советской безвольной номенклатуры. Судьба независимости решалась не упорной борьбой народа (кровавой, как в Ирландии, или ненасильственной, как в Индии под предводительством великого Ганди), но дворцовыми играми в Кремле и вокруг него, усилиями Вашингтона и европейских столиц” (с. 35).

Итак, нет надобности читать научные исследования о национальном движении конца ХIХ — начала ХХ веков, о национальных требованиях украинцев в революции 1905 — 1907 годов, о лозунгах — Революционной украинской партии (РУП); о национальной революции 1918 — 1920 годов и УНР, о Западно-Украинской Народной Республике. Не надо задумываться над тем, почему царское правительство все время боролось не только с украинским языком и культурой, но и с сепаратизмом и “мазепинством” (и никакие анафемы не помогали), а большевики — с “украинским буржуазным национализмом”, “петлюровщиной”, “укапизмом”, “национал-уклонизмом” в самой КП(б)У и т.д. — без конца. Это давнее? Ну какое же давнее, если и Табачник ту же самую песню тянет: предатели... Мазепа, Петлюра, Хвылевый, Скрыпник... Национализм... Американская рука... Еще чья-то... (Этому, видно, никогда не будет конца — пока хоть один украинец живет на планете Земля.) А поинтересуйтесь, какой процент украинцев был в сталинско-бериевских концлагерях. Или: вот недавно СБУ рассекретило документы спецоперации КГБ под кодовым названием “БЛОК” — там сотни и сотни документов о национальном движении в Украине 60 — 80-х гг. Масштабы его скрывались от публики, но историк и политический мыслитель должен был бы это представить. Я уж не напоминаю о Народном РУХе Украины, который имел широкую электоральную базу, и позиция которого быстро эволюционировала от поддержки перестройки к требованию независимости. Это обычная эволюция политических движений, которые выходят из реальных обстоятельств. А разве совсем уже забыто, что Западная Европа и США, заботясь больше всего о “стабильности”, “не советовали” Украине спешить с выходом из СССР, разве забыты советы Маргарет Тетчер или выступление президента США в Киеве?

Табачник не хочет знать ничего из реальной истории Украины. Он, к примеру, “удивляется” тому, что УНР против наступления красных войск Муравьева могла послать под Круты лишь 300 студентов и учеников. А где же, дескать, украинизированные дивизии царской армии? Разбежались, дескать. И в этом видит нежизненность идеи независимости. Да, неимоверно измученные четырехлетней кровавой войной солдаты — крестьяне и рабочие — бросали армию и спешили домой, к своим семьям. Чтобы прогнать помещиков и брать землю. И правительство УНР, зависимое от крестьянства, пыталось прежде всего разрешить земельный вопрос (хотя и очень вяло и противоречиво) — и не готовилось к войне с братской Россией. Но вышло не так, как хотелось. Во всяком случае, толковать эту ситуацию в контексте нынешней политической конъюнктуры, когда одни скорбят о недостатке патриотизма, а другие этому недостатку радуются, — по крайней мере, неуместно.

Так же произвольно интерпретирует Табачник и более близкие к нам советские времена. С удовлетворением напоминает “забытое определение Украины как заповедника застоя” (с. 37), замалчивая или не понимая, кто и почему тот заповедник удерживал и что в этом заповеднике квасили. Табачник мыслит “выборочно”. Так что нетрудно представить, какое “государство” он будет “созидать”...

Зато он предлагает “с ученым видом знатока” эклектичный набор сведений из древнеримской истории, из французского и испанского средневековья и т.п. Рассказывает о Швейцарии и Бельгии как “современных империях” (с. 41). И понемногу размывает понятие империи. Неспроста. Выходит, что империи не обязательно плод завоеваний, захватов, колонизации, а и просто сосуществование нескольких народов в одном государстве, все равно что федерация или конфедерация. (Классическая бинарная оппозиция: метрополия — колония, видимо, уже упразднена.) Дескать, от большой Римской империи откалывались или отрезались мини-империи “не по этническому, а по территориальному признаку”. (А какие империи создавались по этническому признаку?) Так и с Украиной. “Отколовшись от империи (интересно: а как она в эту империю попала? — И. Дз.), украинская часть имперской нации не утратила своей имперскости” (с. 39). Итак: не было и нет украинской нации, а есть “украинская часть имперской нации”! Говорит о “народах, составляющих лоскутную имперскую нацию” — нашу (с. 45). Что это за “народы” и сколько их — не объясняет. Но многонациональный состав населения какого-то государства — это не то, что государство нескольких народов, так сказать, многонародность. Чтобы быть многонародным, государство должно включать в свой состав полностью соответствующие народы или, по крайней мере, основную их массу и сердцевину их территории. В Украине это крымскотатарский народ и еще караимы. Все другие национальности являются частью народов, имеющих свои государства рядом с Украиной. Но как граждане Украины они есть или могут быть составными частями украинской политической наций, ее факторами. И лично, и как национальные группы, или меньшинства, или большинства, как хотите, — но не как “народы”. “Русский народ Украины”, “венгерский народ Украины”, “польский народ Украины” и т.п. — это уже нонсенс. Ибо народ — целое, а не фрагмент.

Вершиной суемудрия Табачника есть формула об “имперскости украинского народного сознания” (с. 40). Что сие означает? Если то, что в Украине живут люди разных национальностей, и украинский народ имеет опыт положительного сожительства с ними, — так причем здесь “имперскость”? Если говорить о мозаике традиций, языков, культур, этнических групп, конфессий — есть понятие политической нации, общепринятое, в отличие от “империи” — это последнее в Украине, хочет или не хочет Табачник, влечет за собой далеко не положительные воспоминания и ассоциируется с двумя империями, ее угнетавшими (мало, что в одну из этих империй Табачник слепо влюблен). В сегодняшней России понятие “империя” глорифицируется и подслащивается на “либеральный” манер, Табачник и тут не последний, но кровавого цвета империи и он не смоет.

Но главное, в конце концов, не в этом. Главное в том, что Табачник последовательно стремится растворить украинскую национальность в “полиэтничности и поликонфессиональности”. Это якобы для того, чтобы предостеречь от “подавления и ассимиляции”, поскольку ни одна из “этноконфессиональных групп не может претендовать на то, что ее взгляды, язык, идеология станут господствующими” (с. 40). Вроде бы правильно. Но не трудно догадаться, что Табачник имеет ввиду, будто в Украине всему населению навязываются украинский язык и украинская культура, украинские ценности вообще. Об этом он говорит постоянно и прямо, преимущественно не так закрутисто, как в этом случае. И как всегда, все ставит с ног на голову: достаточно посмотреть на реальную жизнь, и увидим, что жизненное пространство украинской культуры и языка сокращается, как шагреневая кожа, они — в состоянии глухой обороны от языковой и культурной экспансии более сильного государства с имперскими традициями. Экспансии — а не сотрудничества, взаимообмена, взаимообогащения, которые, конечно же, культурам идут только на пользу.

Особо — о любимом аргументе известного рода политиков, которым оперирует и Табачник. Швейцария. Да, там три государственных языка. Но там немцы, французы и итальянцы (и еще ретророманы) испокон века живут каждый на своей территории, не ассимилировали и не ассимилируют одни других, не навязывали одни другим своих языков, не дискриминировали язык соседа, никто никого не затискал в братские объятия. Правда: очень похоже на украинскую ситуацию?! И Швейцария — не общее государство французского, немецкого и итальянского народов, а государство швейцарцев. Швейцария.

Что же касается Бельгии, то последние события показывают, какая там идиллия в языковой сфере...

Есть у Табачника одна интересная мысль, которая, на мой взгляд, могла бы стать плодотворной, если бы не была подвластна его неизбывной страсти — мягко говоря, нигилистическому отрицанию украинства. (Приходилось слышать, что понятие “украинство” придумали современные националисты на удивление всему миру — ничего подобного, мол, не знает никакой народ и никакой язык. Это еще одно проявление невежества украинофобов. Термин “украинство” существует со средины ХIХ столетия. В Германии с ХVIII столетия существует термин Deutshctum — дословно “немецтво”, у сербов — “сербство”, у чехов — “чехизна”, у поляков — “польщизна”, у русских — “русскость”. Термины эти возникли в период европейского романтизма и национальных возрождений, фиксировали национальные черты соответствующего народа, активно употребляются они и ныне — почитайте, например, русскую публицистику.)

Мысль, которую я имею в виду, это мысль о том, что государствообразующими факторами в Украине есть или должны стать все этноконфессиональные группы, и ни одна из них “не может претендовать на то, что ее взгляды, язык, идеология станут господствующими” (с. 40). Оставляю здесь в стороне то обстоятельство, что Украина живет не изолировано, а в окружении соседей, и некоторые из этих соседей довольно мощно и целеустремленно влияют на “взгляды, язык, идеологию” украинского общества — кому, как не Табачнику, это знать. Но хочу сказать о другом. Те “государствообразующие” факторы — на каком фундаменте будут “образовывать государство”? На пустом месте, на песке, в риторическом воздухе — или, может быть, все-таки на фундаменте исторической жизни украинского народа? Если так, то будем относиться с уважением, интересом к этой жизни во всех ее проявлениях — политическом, хозяйственном, общественном, религиозном, бытовом, культурном, языковом. Пока что этого не видно ни со стороны Табачника, ни со стороны его единомышленников. Может быть, им достаточно быть “частью русского мира”, “миниимперией” — обломком “большой империи”, в которой властелины просыпаются с неизменной мыслью: “Что ты сегодня сделал для Украины”?

В конце концов, в вопрос о том, какую Украину он собирается “созидать”, он сам не раз и не два вносит полнейшую ясность. “В России, до 1917 года, русские, украинцы и белорусы считались единым православным народом, что было тем более верно, что этнографические отличия между Минском, Полтавой и Москвой значительно менее заметны, чем между Архангельском и Астраханью” (с. 162). Остается только развести руками. В самом деле, “считались”. Но кем? Царской властью, официальной церковью и адептами “единой и неделимой”. От этого “считания” давным-давно ничего не осталось, и только теперь новейшие московские единонеделимцы снова берутся за старое, не жалея сил. А об “этнографических отличиях” — ну что же полемизировать с человеком, который пишет так, будто не читал (или делает вид, что не читал?) ни Н. Костомарова (“Две русские народности”), ни М. Максимовича, ни И. Прыжова, ни Н. Маркевича, ни М. Драгоманова, ни Ф. Вовка, ни А. Потебни, ни М. Грушевского, ни Б. Гринченко, ни Н. Сумцова, ни... ни... — ни даже дорожных записок русских литераторов и ученых, путешествовавших по Украине в конце ХVIII — в начале ХIХ столетий: В. Измайлова, А. Левшина, В. Зуева, К. Шаликова и др. (не говоря уже о путешественниках-чужестранцах). Конечно, этой литературы, и старой, и новой, столько, что не грех ее и не знать, — но грех, не зная, давать категорические заключения, да еще с такой дальновидной целью.

ТАБАЧНИК В РОЛИ КУЛЬТУРТРЕГЕРА

Как только Табачнику надо что-то сказать об украинской культуре, так у него сразу гримаса сноба, а на устах одно и то же: “шароварщина”. Особенно горько ему за донецкого “шахтера” — просит по крайней мере не “принуждать” его “млеть от вышиванки и шаровар”. А таким “принуждением” только и занимался “оранжевый” режим, навязывая горемычному шахтеру “в качестве обязательных и общегосударственных этнографические особенности отдельного, маленького, культурно и исторически чуждого ему региона”. А это, грозно предостерегает Табачник, “прямой путь к развалу государства” (с. 46). В самом деле, шаровары и вышитая сорочка допекают “шахтеру” хуже горькой редьки, многомесячных невыплат заработной платы и постоянных трагических аварий в регионе, экономически, политически и административно подвластном политическим спонсорам Табачника. А если тот шахтер и аплодирует, скажем, выступлению какого-то украинского ансамбля с “чуждого ему региона”, так это разве лишь потому, что и сам он или его предки частенько родом из того самого “чуждого”. Правда, возможность проявить такую беспринципность “шахтеру” предоставляют не щедро — угощают его другим продуктом. Да и не только “шахтеру”. По всей Украине “правит бал” на эстраде русская попса (не культура — попса часто сомнительного свойства). Украинские же эстрадные коллективы (яркие из них) гастролируют больше в России, чем в Украине. Казалось бы, так безопаснее для КОЛЛЕКТИВНОГО ТАБАЧНИКА. Но конкретный Табачник и здесь видит опасность и призывает русские власти положить конец такому безобразию, как и публикации в России переводов произведений неугодных ему украинских писателей и т.д. “Достаточно было бы России, которую представители украинской “творческой элиты” и так беспрерывно обвиняют в создании препон на пути развития украинской культуры, просто прекратить издавать книги украинских авторов, отметившихся русофобскими “трудами”, прекратить снимать в своих фильмах русофобствующих украинских актеров, блокировать гастроли в России “этнически озабоченных” украинских попсовиков, и как минимум половина “оранжевых” властителей дум исчезла бы с медиа-горизонта, поскольку именно они получают в России свои основные дивиденды и основной, если не единственный, доход, а вторая половина хорошо бы думала, прежде чем говорить” (с. 372). Ну, неисчерпаемы добродетели человека чести! Что здесь скажешь... Разве одно: любит Табачник исторические аналогии, особенно очень отдаленные, так вот ему одна, пушкинская:

“ДОНОС НА ГЕТМАНА-ЗЛОДЕЯ ЦАРЮ ПЕТРУ ОТ КОЧУБЕЯ”

Пока что реакции на частное кочубейство Табачника со стороны русских фискальных органов не было. Но теперь Табачник может обратиться как министр украинского правительства, уже официально, предварительно дав поручение соответствующим спецслужбам навести справки относительно бюджета тех самых “этнически озабоченных”...

А есть ли в украинской культуре еще что-либо, кроме попсы, шаровар и вышитых сорочек? Трудно сказать. Раз или два мелькнула в его текстах фамилия Шевченко, но это для эрудиции, один раз Франко — не без иронии. При случае походя назвал несколько фамилий классиков советского времени — тех, кто пережил сталинский террор. Кто не пережил — не достойны упоминания. И на том спасибо. Впрочем, есть еще (действительно ли есть?) “трипольская культура”. Она так приелась Табачнику (а следовательно, и всему украинскому народу) — еще больше, чем шаровары и вышитые сорочки, — что он сформулировал своего рода “Декларацию прав человека и гражданина”, с которой я лично целиком соглашаюсь: “Любой гражданин Украины имеет право не носить вышиванки и шаровары и не впадать в экстаз от трипольской культуры” (с. 158; это несколько напоминает указы щедринских градоначальников: “Каждый обыватель да будет...”). До сих пор такое право, как и другие права человека и гражданина во времена диктатуры “оранжевых”, было разве что виртуальным, но теперь, при новой власти, оно, как и все другие права, в конце концов станет реальностью. “Над страной весенний ветер веет, с каждым днем все радостнее жить... Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек...” — это, видимо, песня недалекого будущего. В Табачниковой Декларации прав человека и гражданина есть еще один важный пункт (щедринскоградоначальнический): “Каждый, кто хочет на свои деньги, уплаченные в виде налогов, читать Марину Цветаеву (в оригинале, разумеется), должен иметь такое право, как не должно ущемляться и право на знакомство с творчеством любимой поэтессы Олены Пчилки” (с. 158). Кому-то может показаться несколько неожиданной такая альтернатива (и почему вообще должна быть альтернатива): Марина Цветаева или Олена Пчилка. Почему не Леся Украинка, Лина Костенко или, скажем, Ирина Жиленко, Наталия Ливицкая-Холодная, Марта Тарнавская, Эмма Андиевская, Лада Могилянская или Олена Телига? Градоначальническое? “Маленькие хитрости”? Нет, это подсознательно: ну не может человек словца сказать, чтобы не “уесть” опостылевшее ему “украинство”, хотя бы мелкой каверзой. Что, дескать, “вы” можете противопоставить “нам”? А почему “мы” обязаны что-то противопоставлять “вам”? “Мы” читаем и Марину Цветаеву и Анну Ахматову (и многих других, представьте — в оригинале), и Олену Пчилку, и Лесю Украинку, и Лину Костенко, и Олену Телигу и всех названных выше и неназванных (тоже в оригинале). В отличие от “вас”.

Не верите, что этот казус Табачника — сродни его щедриноградоначальническому рефлексу любви к украинской литературе? Тогда вот еще пример: “Если жителям юго-востока не мешать читать и чтить Пушкина и Булгакова, то им не будет дела к тому, что львовяне будут зачитываться Лубкивским или дневниками Леся Танюка в восьми томах” (с. 149). Ну, слава богу, в конце концов, начиная с весны 2010 года, “жители юго-востока” могут вполне легально “читать и чтить” Пушкина и Булгакова, никто не будет мешать. А “они” не будут мешать львовянам “зачитываться” не только Лубкивским и Танюком, но и Шевченком, Франком, Коцюбинским, Стефаником и т.д. (см. школьный курс истории украинской литературы). Вот только как быть с монополией “юго-востока” на Пушкина и Булгакова, которых и во времена “оранжевой” диктатуры незаконно читали культурные львовяне, рискуя попасть под репрессии?

А как вам нравится такое определение: “...претендовавшие на интеллектуализм и либеральные взгляды Владимир Винниченко и Михаил Грушевский” (с. 296). Представляете: он, Табачник, — интеллектуал и либерал, а они, Винниченко и Грушевский, — только “претендовавшие”!

И как иезуитски изворачивается он, чтобы унизить нашу культуру, наш язык. Вот, скажем, есть два несомненных обстоятельства, одно из которых известно со времен классиков украинской литературы ХIХ столетия, а особенно проявилось в урбанизационных процессах ХХ столетия, второе — из нашей нынешней общественной жизни. Первый — многие сельские жители-украинцы, переселяясь в русифицированные города, страдали от языковой дискриминации, чувствовали свою вторичность и приспосабливались к господствующему языку, продуктом этого приспособления ставал так называемый “суржик” (оставляю тут в стороне процесс естественного взаимовлияния языков в контактах различных этнических групп). Обстоятельство второе — многие современные украинские политики далеки от безукоризненного владения украинским языком. По-своему описав эти два обстоятельства и своеобразно их сопоставив, Табачник делает вывод: “Теперь этот накопленный годами комплекс неполноценности выливается в агрессию: “Мы учили “москальську мову”, теперь вы учите наш суржик” (с. 166). Вы когда-то, где-то от кого-то такое слышали? А подтекст ясен: у “нас” есть великий и могучий русский язык, а у “вас” суржик. Но ведь кроме “суржика” есть высокоразвитый и признанный в культурном мире украинский язык — язык народа с большой историей и богатой культурой. Почему бы и не знать его людям, живущим в Украине и считающим себя ее гражданами, а тем более — претендующим на управление ею?

Иван ДЗЮБА