Продаст ли Азаров Академию наук

Не только тех, которые ценны своим научным своим научным потенциалом, но и привлекательных исключительно своим недвижимым имуществом

То, что в Украине до сих пор актуален вопрос, как повысить отдачу от науки, свидетельствует об отсутствии в стране самоорганизованного научного сообщества. Иначе оно первым предложило бы ответ — еще на заре независимости

Дискуссии о реформировании науки в Украине обычно начинаются с рассуждений о том, что делать с НАНУ, ее институтами, академиками и членами-корреспондентами, какими должны быть объемы и механизмы финансирования фундаментальных и прикладных исследований, кто должен распределять средства на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) и затем оценивать эффективность их освоения.

Но есть более важный и, можно сказать, основополагающий вопрос: какой должна быть наука в Украине, чтобы она выполняла свою социальную функцию — содействовать развитию страны и ее экономики. Самое известное научное учреждение НАН Украины — Институт электросварки им. Е. Патона — занимается не только сугубо прикладными разработками, но и фундаментальными исследованиями в области физики металлов, физической химии, магнитной гидродинамики, физики плазмы и т.п. Поэтому жестко делить научные коллективы или научные работы на фундаментальные и прикладные — значит заведомо утрировать реальную ситуацию в науке. Делить нужно другое: способы оценки фундаментальной и прикладной составляющих выполненных исследований.

Прикладную составляющую обычно вполне способен оценить заказчик: ему достаточно увидеть, получен ли желаемый (обещанный ему) результат. Но вряд ли можно надеяться на то, что руководитель государства или владелец корпорации способен оценить значимость фундаментального открытия или революционной изобретательской идеи (и на основании этого выступить заказчиком продолжения исследований в новой области или практической реализации изобретения). Здесь возникает вопрос об экспертах.

Зачем нужны Академии наук

Ученые, даже выдающиеся, тоже не всегда способны объективно оценить достижения коллег. Например, Наполеон вывод о бесперспективности изобретения Фултона сделал не сам, а после заключения французского академика Латобре (он был привлечен в качестве эксперта), который заявил: “Пар имеет двигательную силу, но столь слабую, что едва ли сможет двигать и детскую игрушку”. И все же наличие самоорганизованного сообщества ученых, признающих заслуги и уважающих мнение друг друга, необходимо стране, которая стремится укрепить свои позиции в мире. Еще в XVII веке это осознали монархи Англии и Франции: в 1660 году в Лондоне было создано Королевское общество для развития знания, а в 1666-м в Париже — Академия наук. По их примеру были учреждены академии наук в других странах, в том числе Шведская королевская академия наук, выделяющаяся из общего ряда тем, что с начала XX века присуждает Нобелевские премии.

Академиям передавались здания и выделялось финансирование, но их роль в собственно научных исследованиях была не столь уж велика по сравнению с наукой, развивавшейся (при непосредственном участии многих академиков) в университетах, а позже и в научных учреждениях, содержащихся на государственные средства, типа лаборатории Реньо, а также в частных компаниях. В качестве примера частного научного заведения, действовавшего еще в начале XIX века, можно привести Оптико-механический институт фирмы Рейхенбаха, Утцшнейдера и Либгерра в Баварии (в этом заведении сделал карьеру выдающийся немецкий оптик Йозеф Фраунгофер, обессмертивший свое имя открытиями, которые и сейчас называются в учебниках “фраунгоферовыми спектральными линиями” и “дифракционной решеткой Фраунгофера”, и принятый в 1823 году в члены Баварской АН).

Главная роль академий наук на протяжении всех этих столетий заключается в том, чтобы быть авторитетной и независимой инстанцией, на суд которой можно вынести спорные вопросы, касающиеся науки. Такой суд академии вершат и по собственной инициативе — в частности, всякий раз, когда принимают в свои ряды новых членов и тем самым признают ценность их вклада в науку и важность их взглядов на научные проблемы.

В наше время эта роль в значительной мере нивелировалась благодаря интернационализации науки, ускорению ее развития и упрощению связей между исследовательскими группами. Быть лауреатом международной премии (даже не Нобелевской, а какой-нибудь более скромной по размерам) сейчас в мировом научном сообществе нередко престижнее, чем членом национальной академии наук. И уж точно не на академический статус, а на количество публикаций и индекс цитируемости в ведущих мировых изданиях смотрят организаторы международных научных конференций, формируя состав участников. Но все же для правительств государств, да и для общественного мнения в разных странах национальные академии остаются авторитетным источником суждений и оценок. Так, Королевское общество хоть и является частной организацией, не зависящей от правительственных научных учреждений, однако используется правительством как совещательный орган при решении основных вопросов научной политики в Великобритании.

Советское наследие

В Украине, как и в России и ряде государств — бывших республик СССР, у Академии наук гораздо больше возможностей, чем в странах, которым не довелось пережить коммунистический режим. В госбюджете на 2009 год было предусмотрено финансирование НАНУ в размере 2,355 млрд. грн., тогда как, например, в Великобритании в минувшем финансовом году сумма парламентского гранта для Королевского общества составила 43,4 млн. фунтов стерлингов — по нынешнему курсу это лишь 0,53 млрд. грн. По состоянию на 1988 год НАНУ (тогда еще — АН УССР) была собственником 1935 зданий и сооружений общей площадью свыше 2,4 млн. м2, и с тех пор это имущество вряд ли сильно “усохло”, так как его приватизация была запрещена. По стоимости своего имущества НАНУ уступает, наверное, только Российской АН (правопреемница АН СССР) и АН Китая.

Но нужно помнить и о цене, которую заплатили академии наук СССР и УССР за свое богатство. В 1933 году АН СССР была передана в подчинение руководству Совнаркома СССР “для приближения к научному обслуживанию социалистического строительства”. В следующем году аналогичным образом Всеукраинская академия наук (с 1936 года — АН УССР) была подчинена Совнаркому УССР. В 1935 и 1936 годах были приняты новые уставы академий наук СССР и УССР, согласно которым эти учреждения становились полновластными народнохозяйственными ведомствами, фактически наркоматами непромышленной науки. С тех пор академии осуществляли административное руководство подчиненными научными и вспомогательными учреждениями, определяли тематику их деятельности и распределяли между ними госбюджетные средства, выделяемые АН. Академики и члены-корреспонденты были пожалованы повышенным материальным обеспечением и невиданными в истории мировой науки профессиональными привилегиями.

Таким образом, члены академий наук превратились в некую замкнутую бюрократическую касту, своим особым положением обязанную исключительно государственной власти и готовую выполнять любые ее пожелания. Именно поэтому президиумы АН СССР и УССР не оказали никакого сопротивления ни гонениям на генетиков, ни вообще ущемлению фундаментальной науки в пользу прикладной.

После смерти Сталина ситуация принципиально не изменилась, хотя были проведены реформы всей системы советской науки в целом и академий наук в частности. Так, уже в 1954-м физикам удалось добиться принятия секретного постановления президиума АН СССР, обеспечившего им привилегированную финансовую поддержку и относительную свободу в выборе направлений исследований в академических институтах. После XX съезда КПСС (1956) была осуществлена децентрализация управления наукой, выразившаяся в расширении административных полномочий директоров институтов и заведующих лабораториями и усилении регулирующей роли общих собраний академий. При этом заметно снизилась идеологическая компонента в организации научной работы, были существенно сокращены штаты и административные полномочия ученого секретариата президиума АН СССР (он был учрежден в марте 1949-го решением ЦК КПСС для идеологического контроля над структурами академии). В 1961-м академические институты, занимавшиеся прикладными исследованиями, были переданы под юрисдикцию промышленных министерств и госкомитетов. После этого в АН СССР и по ее примеру в АН УССР были расформированы отделения технических наук (прежде самые многочисленные и по числу членов, и по числу институтов), а их подразделения — переданы в состав других (“фундаментальных”) отделений, количество которых увеличилось.

На первый взгляд эти изменения стали победой “новаторов”, роль которых в АН СССР исполняли физики, прежде всего ядерщики, а также противники мичуринской биологии из отделения биологических наук над консерваторами в лице инженеров из отделения технических наук, занимавшихся преимущественно прикладными исследованиями и имевших при Сталине приоритетное финансирование, “лысенковцев”, и философов из отделения общественных наук. Однако на самом деле Хрущев лишь использовал противостояние в научной среде для “усечения” академий наук, что было наряду с другими кампаниями по реформированию системы государственного управления (пример — административное дробление управления экономикой через совнархозы) одним из способов перетряхнуть кадры и сложившиеся зависимости в бюрократической иерархии. Само же “усечение” академий не привело к заметному усилению связи между наукой и производством и ускорению сроков разработки и внедрения новой техники (хотя именно эта цель служила главным официальным обоснованием реформы), зато резко ослабило связь между фундаментальной и прикладной наукой. Для национальных академий (в том числе АН УССР) ситуация усугубилась тем, что они в 1963 году были подчинены АН СССР, и таким образом цепочка связи между фундаментальной, прикладной наукой и производством, например в Харькове, проходила уже не только через Киев, но и через Москву. Понятно, что такая связь функционировала лишь номинально.

Но самое главное, что осуществленные реформы не коснулись роли академий наук как специфической детали государственной машины, выполнявшей в управлении сферой науки ту же функцию, что и партаппарат в управлении государством в целом, и соответственно роли членов академий как специфического сегмента бюрократического класса. Более того, расширение административных полномочий директоров академических институтов, приведя к повышению бюрократического веса директоров, побудило их всеми правдами и неправдами добиваться академических званий. В результате доля администраторов в академиях наук на союзном и республиканском уровнях все более возрастала за счет снижения доли реально занятых научной деятельностью ученых.

Академия, которой нет

Насколько далеко зашел этот процесс, можно судить по тому, как жила НАН Украины после распада СССР. Казалось бы, научное сообщество, избавившись от партийного диктата, могло бы спокойно выработать оптимальную форму внутреннего устройства своей академии — начиная c системы принятия решений и заканчивая системой связей между различными структурными единицами, предложить государству наиболее эффективные механизмы связей между фундаментальной, прикладной наукой и производством и алгоритм трансформации этих механизмов по мере перехода к рыночным отношениям в экономике и приватизации производственных предприятий. Наконец, разработать бизнес-план НАНУ с учетом возможностей привлечения государственных и частных ресурсов, международной кооперации и тех ожидаемых результатов, которыми можно заинтересовать потенциальных заказчиков-инвесторов. Однако ничего подобного не случилось. Зато украинская наука из года в год теряла перспективных ученых, перебиравшихся за рубеж или уходивших в бизнес, а академический корпус пополнялся высокопоставленными чиновниками, рассматривающими НАНУ как запасной аэродром (к тому же академики и членкоры получают за свои звания пожизненное (!) обеспечение от государства, чего нет в “нормальных” странах, и влияют на распределение бюджетных средств, выделяемых на науку).

Все это делает НАНУ крайне уязвимой перед властью, особенно если у власти есть воля к проведению каких-нибудь реформ в сфере науки. У Виктора Ющенко такой воли не было, и несмотря на инициативы и надежды академических “низов”, никаких реформ не последовало. Но у нынешней власти интерес к НАНУ явно есть, о чем свидетельствует назначение вице-премьером Владимира Семиноженко, который знает ситуацию в академии изнутри: он является председателем Северо-Восточного центра НАНУ (Харьков) и членом президиума НАНУ. Четыре года назад в одном из интервью Владимир Петрович весьма четко заявил, что сферой науки должна руководить не НАНУ (поскольку она на это не способна), а государство, и что заниматься этим должен как минимум вице-премьер. “Это задача государства — формировать структуру приоритетов национального развития, и для их реализации мобилизовать ресурсы, в частности научные, с учетом возможностей и перспектив уже имеющихся в Украине отраслей, — говорил тогда Семиноженко. — Академия наук... не может формировать государственную политику в сфере научной деятельности... Должен быть чиновник в ранге не ниже вице-премьер-министра...” Что ж, пост вице-премьера Владимир Петрович получил, так что обещанная им в том интервью “кардинальная перестройка научно-технической сферы”, очевидно, не за горами. А среди ее целей он назвал и такую: “В целом же содержание основной инфраструктуры государственных научных организаций и вузов (сооружений, коммуникаций, базового оборудования и т.д.) должно быть делом государства, а не “головной болью” ученых”. Неисправимый оптимист расценит эти слова как обещание обеспечить полное финансирование за государственный счет всех хозяйственных расходов НАНУ. Реалист же увидит желание передать имущество НАНУ тем или иным госорганам, после чего следующим шагом может стать приватизация.

Однако такая реформа едва ли принесет стране и науке больше пользы, чем реформа Хрущева. Начинать нужно с того, чего в Украине сейчас нет — сообщества ученых, реально работающих (либо в фундаментальных, либо в прикладных науках) и сделавших себе имя в современной мировой науке. То есть такого сообщества, которое можно было бы привлечь в качестве экспертной инстанции для поиска решений всего спектра проблем сферы науки. Нынешняя академия таким сообществом, по сути, не является, а подменять его одним Семиноженко было бы, пожалуй, весьма недальновидно.