Прапори і люди

Самым главным, но пока нереализованным злодейством остается сдача украинского суверенитета.

Под “сдачей суверенитета” прогрессивные украинцы понимают вступление в Таможенный союз, куда и сам Виктор Федорович не слишком рвется.

Правда, частичную утрату суверенитета предполагает членство в любом надгосударственном образовании — в том числе и в ЕС. Попытки Евросоюза обуздать украинскую власть тоже могут быть расценены как вмешательство в наши внутренние дела и посягательство на государственный суверенитет. Но продвинутую общественность, вроде бы озабоченную сохранением суверенитета, это ничуть не печалит.

Прогрессивный украинец резонно замечает, что евроинтеграцию нельзя сравнивать с интеграцией в ТС, поскольку в Европе цивилизация и законность, а в России — варварство и произвол.

Выходит, все дело в том, кому именно сдается пресловутый суверенитет? И сам по себе он не так уж и ценен? Попробуем разобраться.

Термин “государственный суверенитет” был введен французом Жаном Боденом в XVI веке и первоначально обозначал неограниченную и бессрочную власть монарха. На своей территории суверен обладает полной свободой действий и ни от кого не зависит. Что хочу, то и ворочу!

Например, князь Киевский и Межигорский Виктор пытается сохранить суверенитет и не хочет становиться вассалом Московии или Европы. Все ясно и логично, а ценность суверенитета для суверена очевидна.

Но эпоха абсолютных монархий постепенно ушла в прошлое. Прежний суверенитет попытались адаптировать к новым условиям, заговорив о “суверенитете народа” и “суверенитете нации”. И тут же начались явные логические неувязки и нестыковки.

Сувереном может быть лишь тот, кто обладает волей и способен принимать решения. Для многотысячной общности незнакомых друг с другом людей это нереально. Любые голосования, референдумы и плебисциты отражают не мнимую волю монолитного “народа” или “нации”, а предпочтения некоторой части обособленных избирателей.

Соответственно, народ и нация являются суверенами только в теории. А что же на практике?

Понятие суверенитета изначально заточено под отдельную личность, и когда его распространили на обобщенные массы, получился очень удобный и красивый, но бессодержательный ярлык. Теперь под “суверенитетом” может скрываться все, что угодно: от расцвета человеческих прав и свобод до полного бесправия и жесточайшего угнетения.

Если коллективный суверенитет освобождает некую общность людей от зависимости, то, по идее, каждый член этой общности должен становиться свободнее. Иногда так и происходит, а порой все оказывается с точностью до наоборот.

1783 год. Великобритания признает независимость Соединенных Штатов. Американский гражданин получает гораздо больший объем личных, политических и экономических прав, нежели имел в бытность колонистом и подданным британской короны.

1968 год. Испания признает независимость Экваториальной Гвинеи. Всенародно избранный президент Масиас Нгема проводит национализацию, записывает все взрослое население в Единую национальную партию трудящихся, закрывает школы, церкви и библиотеки, запрещает газеты и слово “интеллектуал”, истребляет реальных и мнимых противников.

Гражданин независимого государства теряет все права и свободы, которыми обладал при испанцах. Из 300 тысяч жителей 50 тысяч уничтожены физически, еще 125 тысяч бегут за границу.

С точки зрения здравого смысла в Северной Америке и в Экваториальной Африке происходили диаметрально противоположные процессы. Небо и земля! Но для человека, мыслящего абстрактными “суверенными” категориями, принципиальной разницы нет. Две нации сбросили колониальное иго, стали свободными и обрели государственный суверенитет.

Для фанатов суверенитета нет разницы между оккупацией Польши в 1939-м, разрушившей миллионы судеб, и оккупацией Кампучии в 1979-м, остановившей полпотовский геноцид. Оккупированного поляка резко ограничили в свободе слова, свободе передвижения, неприкосновенности имущества, даже в праве на жизнь.

Оккупированный кампучиец вновь получил возможность проживать в городе, пользоваться деньгами, читать книги, носить очки, учиться, лечиться, отправлять религиозные обряды.

Но формально имел место один и тот же предосудительный факт — посягательство на государственный суверенитет. И законное место в ООН осталось за представителями суверенной нации — красными кхмерами.

Можно привести и ряд других примеров, ставящих под сомнение самоценность государственного суверенитета. Борьба за независимость, обретение государственности, усердное размахивание национальным флагом — сами по себе эти увлекательные процессы ничего не приносят.

Суверенитет — это внешняя оболочка, чью значимость определяет внутреннее содержимое.

Таким содержимым являются отношения между людьми. Стремление к взаимовыгодному сотрудничеству, готовность отстаивать личную свободу и уважать свободы окружающих, неприкосновенность частной собственности.

Государственный суверенитет благотворен лишь в том случае, если содействует укреплению и защите добровольных межличностных связей. Заменить их суверенитет не в состоянии, зато они могут развиваться и в отсутствие суверенитета.

Предоставим слово известному экономисту Эрнандо де Сото: “Если вы посмотрите на карту Европы, вы обнаружите, что суверенитет — это нечто в высшей степени нестабильное. Взгляните на Эльзас-Лотарингию. Эта территория долгое время была предметом спора между Францией и Германией, неоднократно переходила из рук в руки.

Но вы также обнаружите, что вне зависимости от того, кто владел Эльзасом-Лотарингией, месье Дюпон продолжал жить в своем доме. И герр Шмидт живет там, где всегда жили его предки.

Права собственности есть результат первичных контрактов между людьми и представляют собой те самые “корни травы”, которые прорастают вновь и вновь, даже когда суверенитет рассыпается на куски”.

Успех или неуспех любого общества напрямую зависит от крепости этих первичных контрактов. И Украина — не исключение.

Ожесточенные споры об украинской независимости по большей части бессмысленны. Одни граждане еще в начале 1990-х уверовали в плацебо суверенитета, якобы способное излечить наши болезни. Поскольку недуг не отступает, другие объявили плацебо смертоносным ядом. Но суверенитет как таковой никого не исцеляет и не губит.

Дело не в желто-голубом флаге и не в гербе-трезубце, а в индивидах, населяющих территорию Украины.

Пан Петренко — не мсье Дюпон, а господин Иванов — не герр Шмидт. Значительная часть нашего общества считает абсолютно легитимным покушение на чужую собственность и чужую свободу. Политические симпатии украинцев — яркое тому свидетельство. И в странах Таможенного союза, куда нас активно зазывают, дела обстоят точно так же.

Кто-то мечтает о синем флаге с золотыми звездами, который-де кардинально изменит ситуацию. Но боюсь, что причинно-следственная связь все же обратная: будь в Украине больше уважения к чужой свободе и чужой собственности, сегодня мы были бы гораздо ближе к ЕС, а вопрос о вступлении в ТС просто не возник бы.

Живые люди — первопричина, а государственные флаги — нечто второстепенное. Однако нетерпеливому политическому активисту удобнее думать иначе. Ведь каких бы усилий ни требовала смена флага, она достигается намного легче и быстрее, чем перемены в сознании людей.

Михаил ДУБИНЯНСКИЙ