Послом в Россию приезжает специалист по антидиктаторским движениям

И если московские аэропорты не закроют по погодным условиям, то сегодня мы, наконец, получим нового американского посла.

“После того как WikiLeaks начала выкладывать один за другим по полсотни в день американские дипломатические документы, посол США в России Джон Байерли выучил два новых русских слова: “пронесло” и “спалился”. “Рroneslo”, — теперь говорит он, когда очередная выложенная телеграмма не касается России. “Spalilsa”, — вздыхает Байерли, когда в очередной депеше он находит свой тайный жар, свои мечты и прочие плоды сердечной полноты. Байерли вздыхает весело. Он знает, что его почти наверняка скоро отзовут — до конца нынешнего 2011 года”. Как я и предсказывал год назад в процитированном выше пассаже из моей книжки про WikiLeaks, посол Байерли возвращен в Вашингтон. Посол уехал, да здравствует Макфол.

Про то что Макфол — автор перезагрузки и возглавлял московский фонд Карнеги в 90-х, все написали и сегодня-завтра напишут еще раз. По случаю его приезда не знаю, что придумать лучше, чем пересказать пару мест из нашего разговора и переписки, которые я однажды уже публиковал. Прошу прощения у тех, кто это уже читал, и прошу прочтения у остальных: мне кажется, к нынешнему историческому моменту эти разговоры подходят больше, чем к тому, что было во время предыдущей публикации.

Когда я общался с Макфолом главным сюжетом мировых СМИ еще были “демократические революции в бывших советских республиках во главе с молодыми прозападными лидерами против постсоветских диктаторов, поддерживаемых Россией”. Я же печалился, что русскую демократическую революцию 1991 года все забыли и рассуждают так, будто на месте России все еще какой-то Советский Союз. Макфол отчасти разделял эту печаль.

“Мир забыл российский 91-й год, — говорил он, — в Вашингтоне во время украинской революции я иногда слышал: “Да, здорово, вот в России такого не могло бы произойти”. Мои критики — а у меня их много — говорят, что у меня слишком идеалистические представления о демократии. Но они такие, потому что они сформировались в России 1989—1991 годов. Поэтому для меня то, что происходит сейчас [не забывайте, это 2006 год — А.Б.] в России, — большая трагедия. Потому что на основании тогдашнего опыта я был уверен, что Россия может стать нормальным демократическим государством”.

“Старые советологи, — продолжал Макфол, — которые не пережили в России 1989—1991 годы, стремятся понизить значение 1991 года. Они говорят: это была борьба элит, в которую втянули народ. Я принадлежу к тому очевидному меньшинству на Западе, которое считает, что это была демократическая революция. Я даже сейчас прямо-таки чувствую ту энергию. И опять же принадлежу к меньшинству, которое не считает то, что произошло в Киеве, революцией. В Москве это были не три дня, это были два года народной мобилизации. Ставка была намного выше [чем на Украине в 2004-м]: коммунизм или капитализм — сама природа экономики, природа государства. Поэтому в России это была революция. На Украине тоже была успешная народная мобилизация. Но это было движение в пользу того, чтобы подтвердить, вернуть уже выбранный строй”.

Макфол — не какой-то там равноудаленный от партий карьерный дипломат, он совершеннейший демократ, и поэтому при правлении Буша был далек от власти и заседал в многочисленных think-tank (Аристофан назвал бы их “мыслильнями”). Одна мыслильня — институт Гувера в Вашингтоне, там Макфол возглавлял проект по демократизации Ирана, в находящемся неподалеку Фонде Карнеги он заведовал программой по российской внутренней политике, а в Стэнфорде, в родной Калифорнии, вел курс по революциям. Любимым местом в Москве он называл конференц-зал московского отделения Фонда Карнеги, где регулярно собираются Russia-watchers, специалисты по России: “Это наша tussovka”.

Пять лет назад, даже сидя в оппозиционном демократическом окопе, он считал, что может влиять на власти. Я спросил его, что он считает более правильным: прагматизм реальной политики или идеализм и высота стандартов, приписываемые демократам. Макфола считают одним из двигателей российско-американской perezagruzka. Но это не значит, что он готов был полюбить Россию черненькой.

“Не будучи специалистом по России, я в последние десять лет написал в прессе больше слов о России, чем любой другой американский эксперт и публицист. И мне удавалось влиять на власти. В 2000 г. я опять-таки представлял меньшинство тех, кто увидел уже у раннего Путина авторитарные тенденции. И я написал в марте 2000 г. об этом в “Вашингтон пост”. Тогда большинство со мной не согласилось, представители большинства говорили: “Что там у России внутри — не так важно, она все равно слаба”. Но теперь, после того как я написал сотни статей о Путине, люди постепенно пришли к пониманию, что да, теперь в России более авторитарный режим. Это полезный сдвиг.

Или я, например, опубликовал в “Вашингтон пост” статью о том, как от авторитарного режима в России страдают национальные интересы Америки. И я получил имейлы из Белого дома и от очень-очень высокопоставленных американских чиновников — я не могу их назвать, — которые обсуждали со мной эту статью. О том, как более авторитарный режим внутри России делает ее внешнюю политику менее благоприятной для США. Ведь много есть тех, кто говорит: “Неважно, что внутри, важно, как страна ведет себя на международной арене”. Это неправильно”.

Макфол говорил, что приезжает в Россию минимум два раза в год, а в период между 1989 и 2004 годами самое долгое его отсутствие в России длилось три месяца.

Бэкграунд у Макофла довольно типичный для демократического политолога. В молодости, как нормальный калифорнийский интеллигент он даже увлекался социализмом. “Я был студентом в СССР, учился в Ленинграде и Москве. Приехал впервые в 1983 г. и тогда еще любил социализм. И таким же уехал. Но в 1985 г. я столкнулся с проблемами социализма — очереди многочасовые, например. И впервые встретил диссидентов. И это сделало меня более критичным. Вообще-то диссертация у меня по ЮАР. Большинство Russia watchers — дипломаты, специалисты по безопасности, контролю над вооружениями. Или по русской культуре. Я — не то и не другое. Я не могу процитировать Пушкина наизусть. Я специалист по демократии, антидиктаторским движениям, по революциям. И когда приехал в Союз в 1989 году, как раз оказался во времена такого движения. И пока жил в Москве в 1990—1991 годы, очень сблизился с российскими демократами. Это было, возможно, лучшее время моей жизни”.

Я спросил Макфола, надо ли исключать Россию из большой восьмерки — как тогда многие предлагали. “Ошибкой было, когда мы пригласили Россию, — ответил Макфол, — но сейчас выгнать ее оттуда будет второй ошибкой, еще худшей. Ошибкой было идти в Ирак, но выходить оттуда сейчас — еще хуже. Выгонять не надо, надо тыкать носом в условия членства в восьмерке”.

Как раз в середине 2000-х заговорили о сильной имперской России, которая хочет вернуть себе утраченные земли. Макфол ответил по поводу этих страхов почти пророчески: “Для меня самое опасное, что Кремль может начать пересматривать границы. Потому что тогда будет война. Я не считаю, на самом деле, что Путин хочет воевать с Грузией за Осетию. Но это самое опасное. И у нас нет ответа. Мне кажется, что у администрации Буша нет возможности реагировать, кроме как демонстративно пригласить Саакашвили в Белый дом, или что-то в этом роде”. Макфол, правда, не учел, что Саакашвили тоже может захотеть воевать с Путиным за Осетию. Поэтому до приглашения в Белый дом во время боевых действий не дошло.

Макфол считал, что у нас преувеличивают значимость России для Америки и, тем более, американское стремление во всем вредить российской политике: “Американцы, в основном, безразличны к России. И это большое отличие России от Америки. У американцев среди проблем, которые их всерьез волнуют, нет России. А для русского есть: русские видят мир так, будто американцы что-то все время и очень много делают против России. Америка для России — действующее лицо, а Россия для Америки — нет. Станет членом НАТО Украина или нет — для нас приоритет двадцать пятый, а у вас здесь кажется, что это чуть ли не главное в нашей политике. Я могу сказать про нашу администрацию — у них первые десять приоритетов: Ирак, потом где-то Иран, потом где-то немножко Северная Корея, а уж потом — что там с Украиной”.

Собственно, наш разговор был об имидже России в мире перед встречей “восьмерки” в Санкт-Петербурге. Осенью того же года этот имидж ухудшился дальше некуда: произошли убийства Литвиненко и Политковской. По их поводу западное общественное мнение было весьма категорично. “Ты убивец, — произнес мещанин, еще раздельнее и внушительнее и как бы с улыбкой какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул в бледное лицо Раскольникова и в его помертвевшие глаза”. Я спросил Макфола, почему американское и вообще западное общественное мнение и СМИ так легко приписывают Литвиненко лично Путину.

“Потому что это не изолированный случай, — ответил мне имейлом Макфол, — миллиардеры арестованы и сосланы в Сибирь, журналисты погибают при таинственных обстоятельствах, президентский кандидат на Украине отравлен, и теперь это (плюс отравление Гайдара). И вспомните, что у большинства людей на Западе вполне четкий образ КГБ, и они ассоциируют Путина с этой организацией. Это все методы, про которые мы с детства слышим: так КГБ поступает с “врагами государства”. Это все будто из фильма про Джеймса Бонда. Более того, собственные ответы Путина — особенно по поводу убийства Политковской — звучат так безразлично, что подогревают подозрения. Способ, которым был убит Литвиненко, словно бы сигнализирует, что убийцы хотели, чтоб люди поняли, кто они. Я хочу подчеркнуть, что у меня нет однозначного личного мнения относительно этого дела. Я отклонил множество просьб СМИ о комментариях (хотя не все), в частности, потому, что сейчас мы занимаемся спекуляциями. Но вы попросили меня объяснить механизм западного общественного мнения. Он таков”.

“И я бы добавил еще вот что, — продолжил Макфол, — в Кремле должны всерьез подумать над тем, чтобы нанять другую команду специалистов по пиару, если они действительно хотят работать с имиджем Путина на Западе. Насколько я могу судить, сейчас основная стратегия по исправлению имиджа Путина — это жалобы на “предвзятость” западной прессы. Это наивная, неэффективная и совковая стратегия, которая настолько непрофессиональна, что диву даешься, действительно ли те, кто нанимает таких пиарщиков, заботятся об имидже Путина на Западе”.

Макфол хорошо говорит по-русски — в разговоре он периодически переходил на него, прилично — по-польски и по-португальски. Такое вот пристрастие к буквам P и R. В подробной биографии, которую он прислал мне перед разговором, множество книг. Среди них: “Между диктатурой и демократией: российские политические реформы после коммунизма”. “Могущество и цель: американская внешняя политика в отношении России после холодной войны”, “Выбор народа и управляемая демократия: российские выборы 1999 и 2000 годов”. “Неоконченная русская революция: политические перемены от Горбачева до Путина”.

В общем, такое вот известие. К нам едет специалист по антидиктаторским движениям, из Петербурга, с секретным предписанием, и не инкогнито, а совершенно открыто.

Александр БАУНОВ