По образу и подобию Его

Любомир Гузар оставил нас — и оставил в смятении. На поле одуванчиков — то солнечно-желтых, то разлетающихся белым пухом — он казался высоким подсолнухом, который всегда был повернут лицом к любимому светилу и по которому можно было сверять свой путь. Глядя на него, мы начинали догадываться, что все может быть по-другому — можно иначе жить, думать, расставлять акценты и, непременно, действовать. Что мы сами могли бы стать другими. Возможно, так оно и будет — если только мы сильно постараемся, “вырастем в свободе”.

Ключ к авторитету Любомира Гузара — последнего из гигантов — искали и будут искать, постепенно превращая его личность в легенду, а легенду — в миф. С одной стороны, все вроде бы просто: ясный ум, хорошее образование, умение разговаривать с людьми, глубокая личная порядочность. Но даже если собрать это все — и многое другое — вместе, не получится человек, само присутствие которого заставляло окружающих выпрямить спину и поднять голову. Увидев перед собой в полной мере человека, самому вспомнить о своем человеческом облике, начать — хотя бы смутно — догадываться, что это значит и к чему обязывает. Живя в королевстве кривых зеркал, где все в человеке искажено, искривлено, изуродовано и непропорционально, при встрече с Блаженнейшим Любомиром мы вдруг оказывались перед одним единственным зеркалом, отражающим именно то, что создал Бог по образу и подобию Своему. То, чем мы, в сущности, есть, только не уверены — забыли или просто боимся признаться в этом и принять.

Гузар был человеком, собственным примером напоминающим нам о границах нормы и гамбургском счете. Или применительно к нему лучше было бы сказать — о Священной Истории. Если большинство из нас просто живет свою жизнь и справляется с трудностями по мере своих сил, не замечая, как каждое действие, каждый шаг или даже слово что-то сдвигает в самих основах мироздания, оказывается песчинкой, брошенной на чашу Света или Тьмы, то Гузар видел, как сквозь каждую судьбу и поворот судьбы, словно сквозь тонкую ткань, просвечивает Священная История. В каждом беженце — бегство в Египет, в каждой семье — Святое Семейство, в каждой утраченной родине — Земля Обетованная, каждый выход из рабства — долгое, изнурительное странствие по пустыне. Священная История — не легендарное прошлое, зафиксированное в книге под названием “Библия”. Наша жизнь — это и есть Священная История. Иногда Гузар говорил об этом с полной откровенностью, не просто сравнивая наши реалии с библейскими сюжетами, но прямо указывая на наше личное участие в библейских событиях. Давал нам понять, что мы не просто Вани с Манями, кое-как сводящие прошлое с будущим в дне насущном, но каждый из нас — участник великой мистерии.

Умение видеть собственную роль в большом спектакле — Священной Истории и каждом ее земном воплощении — во многом определяет “стиль Гузара”. На фоне политических пигмеев, любящих исключительно “себя в искусстве”, он всегда подчеркивал не собственное величие и важность собственной роли — он подчеркивал величие спектакля. Будь то сама Божественная Комедия или только та ее часть, которая касалась его собственной родины, Украины, церкви. Вся история успеха УГКЦ, прошедшей огромные испытания, выжившей и воспрянувшей, построена на умении каждого — в отдельности яркого и даже порой великого — человека, возглавлявшего ее, занять скромное место в общем ряду. “Все это придумал не я, — всегда подчеркивал Блаженнейший Любомир. — Я лишь продолжил то, что начал митрополит Андрей. Я воплощал по мере сил сформулированное им видение церкви. И точно так же поступали до меня патриарх Иосиф и митрополит Иван-Мирослав Любачивский. Наша сила в том, что мы стоим на плечах друг у друга”.

Эта простая на первый взгляд конструкция, на самом деле — один из самых важных политических уроков, которые следовало бы извлечь украинцам “из Гузара”. Потому что мы так не делаем и, возможно, не подозреваем, что только так и можно сделать нечто действительно стОящее. Каждый из нас прыгает сам и страшно тешится, когда удается подпрыгнуть на три миллиметра выше остальных.

Нет никакой преемственности игроков, готовых разыгрывать одну партию, которая заведомо окажется большей, чем их жизнь, и потому “проект Украина” никак не двинется дальше е2—е4. Это особенно остро заметно на фоне “истории успеха” греко-католической церкви, сумевшей — именно в период правления Блаженнейшего Любомира — сделать то, что не удалось пока целой стране: выйти из подполья, вернуться из изгнания и состояться. 

Как? Послушайте Гузара: потому что каждый, кто участвовал в этом проекте, продвигал его, строил — разные люди в разных, иногда довольно тепличных, а иногда и нечеловеческих условиях — сочетал в себе скромность и величие игроков, способных подхватить и продолжить партию, не им начатую, и передать доску следующему игроку, когда придет время уходить со сцены. Каждый участвовал в одном великом Спектакле, который был больше, чем его собственная жизнь.

Любомира Гузара можно считать счастливчиком. Бог вывел его семью из Украины и сберег на путях изгнания. Бог позволил ему вернуться обратно, воплотив мечты многих — от родного отца-усусуса, страстно желавшего увидеть Киев, до мечты митрополита Андрея Шептицкого, который хотел видеть свою церковь Киевской.

Но при этом Бог постоянно устраивал своему слуге испытания временем. Жизнь Блаженнейшего — череда отсрочек, ожиданий, испытаний на твердость и смирение. Сделав первые шаги к церковному служению 10-летним мальчиком, он больше десяти лет ждал, пока смог, наконец, поступить в семинарию — в уже довольно “солидном” для семинариста возрасте. Приняв решение стать на путь монашества, он снова вынужден был ждать — в США не оказалось общин, готовых его принять, и обеты он смог принести уже переехав в Италию. Будучи рукоположен патриархом Иосифом в епископы, он 19 лет ждал признания своего епископского достоинства со стороны Святого престола и ни разу за все это время не проявил не то что архиерейских претензий, но даже просто нетерпения. Его считали преемником патриарха Иосифа — ведь сам патриарх говорил, что хотел бы видеть следующим Верховным архиепископом именно Гузара — но ему снова пришлось ждать, прилежно исполняя свое служение при кардинале Любачивском.

Это ожидание никогда не было пассивным. Если бы люди, как предполагал поэт, были частями речи, Любомир Гузар, несомненно, оказался бы глаголом. Он просто упрямо шел своим путем, не ускоряя шага, не ропща на то, что дорога оказалась длиннее, чем он, возможно, предполагал. В образе Любомира Гузара — уже старого человека, заключенного в дряхлеющее тело, — всегда безошибочно угадывалась рыцарская осанка. Идеал служения, готовность принять волю Бога и сюзерена, делать, что должно и будь, что будет — все это заставляло видеть в Гузаре скорее рыцаря церкви, чем монаха. Может, дело в специфике исторической оптики: он вступал в свое священническое, а затем и епископское служение на фоне войны (теперь мы бы назвали ее “гибридной”), которую вела за свое существование УГКЦ, зажатая между политическими интересами Ватикана и Москвы. А на войне — как на войне.

К умению терпеливо ждать, упрямо двигаясь вперед, он призывал нас. Он видел и понимал наше нетерпение, желание, чтобы все изменилось сразу и вдруг, чтобы у нас и у вас все стало “ладно” в одну единственную ночь с четверга на пятницу. Но он видел кое-что еще, и говорил об этом постоянно: ничего не изменится, пока не изменятся люди. Дайте человеку вырасти в свободе. Наполняйте сердце ребенка добром. Кормите молодежь идеалами. В общем, не стойте и не кричите посреди пустыни, а идите, идите, не стойте. Иначе никогда не увидите Земли Обетованной — той Украины, о которой мы все мечтаем. 

Библейский сюжет о скитаниях по пустыне занимал особое место в беседах с Блаженнейшим. Рожденные в рабстве не понимают, что они рабы, а потому не может быть у них Земли Обетованной — только пустыня. Прежде надо вырасти в свободе, стать человеком — и тогда путешествие будет завершено. Это касается не только целого народа, как мы привыкли думать. Это касается каждой человеческой жизни, каждого индивидуального пути, который так или иначе заканчивается у порога родного Небесного Дома. “Хочу быть человеком” — рефрен последних лет Блаженнейшего — на самом деле, самая настоящая молитва.

Да, он был мудр, умен, тверд и мягок, он умел разговаривать с людьми и принимать решения, он умел ждать и действовать, он умел собрать вокруг себя людей ради общего дела и во Имя Его. Но еще он был бесстрашен. Именно это привлекало, притягивало к нему самых разных людей, чьи души с детства, словно ржавчиной, были покрыты налетом страха. И он щедро, словно рыцарский плащ, набрасывал на плечи всех и каждого — одного человека или целого майдана — свое бесстрашие. Бесстрашие человека, твердо знающего, что Бог — добр, а жизнь — вечна. Что в конце пути каждого из нас ждет не черная дыра небытия, а Небесная Родина. Которую каждый обретет, когда будет готов выйти из пустыни. Только бы шел. Только бы не останавливался в пути, не отчаивался, не сбивался на ложные окольные тропы.

Он оставил нам этот рыцарский плащ — как ориентир, который не позволит сбиться с пути в сплошном поле одуванчиков. Как обещание будущей встречи.

Екатерина ЩЕТКИНА