Павел Ходорковский: сын своего отца

Мы встречаемся с ним в кафе в респектабельном районе Нью-Йорка — Челси. Напротив меня сидит жгучий брюнет, и я все пытаюсь сопоставить, “похож или нет”. В густых, коротко стриженых волосах, несмотря на молодой возраст, белеет седая прядь, он поворачивает голову — и вдруг сходство становится почти 100%. Точно такая же прядь справа была на фотографиях его отца, еще до ареста. Мой собеседник иронично замечает, что ранняя седина — наследственная, и рассказывает, как много лет назад, когда он был еще школьником, его отец сказал, что единственный способ избежать этой генетической метки — выбрать себе “простую жизнь”, без приключений, точно так же, как ему в свое время советовал уже его отец, дед Павла.

Нельзя сказать, что Павел не послушался отца: у него есть работа, квартира и семья — жена и 15-месячная дочь Диана. Он закончил престижную частную школу в Швейцарии, потом уехал в Америку учиться в бостонском Babson колледже, где спустя два месяца узнал о случившемся аресте. Обратный билет в Москву на рождественские каникулы был аннулирован, а вместе с ним — и старая жизнь. Появилась новая, вторая — менее спокойная, но более ответственная. Например, работа в некоммерческом фонде “Институт современной России”, где Павел является президентом на волонтерских началах, зарплату не получает. Еще есть многочисленные акции в защиту отца, пикеты, встречи и бессчисленные интервью таким, как я, в которых он каждый раз говорит про человека, голос которого он последний раз слышал семь с половиной лет назад. Именно тогда Ходорковский-старший прилетел в Штаты, чтобы посмотреть, как устроился его старший сын — уже не школьник, а студент в Бостоне. А потом все кончилось.

— На тот момент я уже учился в Бостоне, и это был абсолютно противоположный швейцарской школе круг общения. Там родители не покупали детям дорогие машины только за то, что они хорошо учатся. Да и с ними мне тогда подружиться не получилось. Да, в швейцарской школе у меня была обида на отца из-за ограничения в деньгах, но в университете она прошла. Просто это был совсем другой круг общения по сравнению со Швейцарией, где была среда привилегированности. В Бостоне была совсем другая жизнь. Обычный колледж. Хотя по сравнению с некоторыми другими иностранным студентами, например, с индусами, я был бедным парнем.

- Что связывает Вас с партией ХДС/ХСС в Германии? Когда Вы с бабушкой были в Бундестаге, Вы благодарили их за “политическое наблюдение и поддержку”.

— Связывает то, о чем Вы сказали: они оказали нам поддержку. Мы стараемся общаться со всеми правозащитными организациями и политическими партиями, в том числе, с теми, которые могут оказать нам поддержку. Мы съездили с бабушкой в Германию, встретились с представителем партии, рассказали, как прошел второй суд, попросили о поддержке и о заявлении, что так нельзя, что Германия следит. Они нам ее оказали. Собственно, на этом наши отношения заканчиваются.

- Но это очень утопично. Иностранцев, например, американцев, сегодня больше волнуют их локальные новости и проблемы, которых у них в избытке….

— Именно поэтому мы встречаемся с иностранными политиками, в том числе и в Америке, чтобы изменить эту ситyацию, аморфность, привлечь внимание. Именно поэтому мы и проводим акции. Большого геройства в том, что ты выйдешь на улицу с плакатом, конечно, нет. Но это просто выражение гражданской позиции. Когда свою позицию выражаешь только в Интернете, в блогах — то и живешь в ситуации “виртуальной демократии”. Правда, некоторым нравится.

- Если говорить об оппозиции за рубежом, то, конечно, невозможно не вспомнить Лондон и местных “невозвращенцев”, например, первого политического беженца Бориса Березовского…

— К которым я не имею никакого отношения. Они уехали по своим причинам, я же по своим — остался. И насколько я знаю, с Борисом Березовским ни до, ни после ареста отец никогда не общался...

- Как думаете, Ваш отец ожидал всего того, что с ним случилось?

— Я думаю, что если бы он знал, что ему не удастся выиграть первый процесс “по фактам”, он бы не пошел в тюрьму и понял бы, что за ее пределами намного больше сделает для Платона, чем сидя вместе с ним.

- Вы общаетесь с прежними соратниками отца — в частности, с Невзлиным?

— С некоторыми — да. Так исторически сложилось. Например, с Владимиром Дубовым, с Леонидом Невзлиным. Отношения у нас приятельские. Когда они приезжают в США, то мы созваниваемся, встречаемся. Но я бы не сказал, что мы часто контактируем: начали общаться, когда отца посадили.

- То есть, по факту, борьба за ЮКОС проходит неконсолидированно?

— Смотря в чем. Есть те, кто отстаивает интересы ЮКОСа в суде, есть те, кто занимается освобождением моего отца. Это все разные команды, так что да, наверное, какой-то глобальной стратегии нет. Но даже после распада компании каждый продолжает отвечать за свои сегменты, выполнять свои обязанности. Существет “ЮКОС International”, который судится со всеми.

- Многие говорят, что если Ходорковского выпустят, то он станет президентом. Как бы Вы — сколь невероятна эта возможность — к этому отнеслись? Он был бы хорошим президентом? Что такое “жить при Ходорковском”?

— Трудно представить. Я буду первым его от этой идеи отговаривать. Я отца уже однажды потерял, с тех пор прошло уже 7,5 лет, и терять его еще на годы, когда он будет очень занят как президент, я не хочу. Да, это эгоистично, но это правда.

- Ваш отец — жесткий человек?

— Да, мой отец — жесткий человек. Это плохо? Хороший показатель, что во время кризиса 98-го года, когда в компании работало 100 тысяч человек, не было забастовок, хотя зарплату задержали на 6 месяцев. Если бы он тиранил подчиненных, вряд ли люди стали бы ждать.

- Знаю, что этот вопрос Вам наверняка уже задавали, но все-таки. Как считаете, все, что случилось, — это личная обида Путина или просто корпоративная борьба между бизнесом и государством? А если личная, то чем, как Вы думаете, Ваш отец его обидел?

— Это и то, и другое. Если же говорить о той знаменитой встрече РСПП, то она, конечно, была ключевым моментом. Путин взбесился, когда ему начали говорить про коррупцию и сделку с “Северной нефтью”, наверное, потому что ему было известно об этой сделке, так как она касалась близких ему людей. Это насколько я смог составить из того, что мне пересказали. Но встреча была достаточно формальной, так что не было на ней ничего такого для Путина неожиданного. Вообще трудно получить конфликт во время запротоколированной встречи. Папа, действительно, финансировал практически все оппозиционные партии, которые на тот момент существали в стране.

- А финансирование оппозиции укладывается в то, что у Вашего отца могла быть “своя игра”? И что если власть — черные, значит, надо сыграть за белых?

— Я не знаю. Я не могу сказать, что он думал тогда, до 2003 года. Просто не знаю о его мотивах.

- Хорошо, а с кем из тех партий, которые финансировал Ваш отец, Вы в контакте? Ведь они жили отчасти и на его деньги, неужели им так неинтересна его судьба?

— Ни с кем. Они на меня не выходили. Единственные, с кем мне удалось пообщаться лично и кто проявил участие, помимо правозащитных организаций, это Михаил Касьянов и Гарри Каспаров.

- То есть, Вы занимаетесь своими делами, а они просто орудуют как политические партизанские движения сами по себе, без связи с зарубежным филиалом. А как же Вы собираетесь менять ситуацию и делать революцию? Или “Путин, уйди сам”?

— Я не собираюсь устраивать никаких революций. В России революция — дело бессмысленное и кровавое. С Путиным ситуация такая: в 2012 году он может, конечно, пойти на выборы и, конечно, их выиграет. Но лучше этого не делать, потому что недовольство в обществе слишком велико.

- Но все-таки пока что в “узких кругах”, Вам так не кажется?

— А это неважно. Вон, фанаты вышли на Манежную площадь — это тоже недовольство, с этим тоже нужно разбираться. И это проблема для политика.

- Ну а кто альтернатива Путину?

— Альтернатива — есть всегда, надо ее суметь увидеть вовремя. Но это вовсе не значит, что хорошо быть президентом в момент социального взрыва. Поэтому, будь я на его месте, я бы остался в премьерском кресле и оставил бы Медведева в качестве президента. Но Путин слишком боится потерять власть. У него, конечно, была своя роль, которую он отлично отыграл — национальное самосознание, защита от внешних врагов. Но второй раз не прокатит. Он слишком любит сырье — все его разговоры в конечном счете сводятся к “трубе”. Хотя, разумеется, его все недооценили. И, да, он сильный политик. К сожалению.

Надежда ПОМЕРАНЦЕВА