От рынды не спрячешься

Слово “рында” выглядит эвфемизмом — приличным заменителем неприличного выражения. И именно на этот эвфемистический оттенок прямо указывает контекст премьерского ответа блоггеру-дачнику: премьер говорит, что блоггер может “получить” рынду у губернатора.

То-то, сказывают, блоггер и не хочет теперь выходить на связь. Чтобы не получить рынды от губернатора.

“Рында” явно предложена как эвфемизм того слова (ну, вы поняли), которое, в свою очередь, является якобы приличным заменителем третьего слова — совсем уж матерного, бранного. Так что “рында” — это окказиональный (ситуативный, “по случаю”) эвфемизм второго уровня. Вот какой у нас премьер.

При коммунистах, когда были пожарные машины и занимательная филология, вышла книга Льва Успенского “Слово о словах” (изд. “Молодая гвардия”, 1957; в интернете здесь). Там даже отдельная главка так и называется: “За что бьют рынду”. Успенский указывает, что выражение “рынду бей!” русские моряки переняли у английских, которые кричали “ring the bell!”. То есть, строго говоря, референта (поименованной вещи, объекта или понятия) у слова “рында” в природе просто нет. Некого бить. И эта “безреферентность”, в общем-то, тоже роднит “рынду” с матерными словами. Какое хорошее, сочное слово! Хотя и произошло от английской, а не от немецкой фразы, о чем Путину, видимо, не доложили (есть старое русское значение “телохранитель”, но его не помнят).

Понятно, почему блоггер затаился. Послание Путина интерпретируют сейчас все, кому не лень, но никто так и не сказал: обещание или повеление? Рында просто обещана от царских щедрот или все же надо незамедлительно явиться (полУчите или получИте?? А никто и не знает. Это все — тайны власти.

Вообще, в путинском ответе столько потайных смыслов! Есть вроде официальное послание: мол, власть, конечно, несет ответственность за пожары, но и события неординарные. Однако прямое содержание этого послания одновременно является формой для других, вторичных смыслов. Типичная структура социального мифа в понимании Барта.

Мы узнаем, в частности, что Путин не в Сочи, а вместе с нами глотает дым. Возможно, даже отказался от воздухоочистительных систем. Нашлись интерпретаторы, которые между вот этих строк: “Если бы зарабатывали писательским трудом, могли бы жить, как и любимый писатель В.И. Ленина — А.М. Горький, — на Капри. Однако и там Вы не могли бы чувствовать себя в безопасности…” — угадывают угрозу, типа “у нас длинные руки”.

Еще говорят, что Владимир Путин впервые выступил на поле общения с интернет-тусовкой. То есть на поле Дмитрия Медведева. А ведь еще полгода назад премьер заявлял, что половина размещаемых в интернете материалов — это порнография. Теперь он тоже общается с этой средой, отбив эксклюзив у кремлевской половинки тандема. Почему — тоже можно интерпретировать.

Но я считаю, что ключом к шифру является слово “рында”.

Возможно, изначально вся история была затеяна для демонстрации “человеческой” реакции премьера. Это понадобилось после напряженных личных стычек с погорельцами, где народ — в основном, голосистые женщины — стоял впритык и не лебезил, а гневно требовал и даже обличал: не попавшие на ТВ кадры обошли интернет. В таком прямом общении с пострадавшими выгодных “человеческих” реакций не добудешь. Это ж почти как с вдовами моряков “Курска” — неприятные воспоминания первых лет. Сейчас вроде и идти в народ надо, и допускать выплеска неуправляемых эмоций нельзя.

И вот, озарение — отреагировать дистанционно-заочно, то есть управляемо, на какой-нибудь интернетный крик погорельческой души. Никаких рисков. Видимо, для того и была организована двухходовка: “Эхо Москвы” подбирает блоггерский пост посочней, премьер реагирует как бы на понятном для интернета языке, по-человечески, снисходя даже до “литературных” талантов блоггера. Заодно и модернизация (Путин и интернет). А тут еще такая удача: рында, откуда ни возьмись. Получилось еще и чувство юмора продемонстрировать. Хотя некоторые сочли контекст не таким уж пригодным для ёрничества, но эти “некоторые” всегда всем недовольны.

Вообще, поскольку собственно политических акций в стране не производится, то наибольшую пищу для аналитиков дают как раз акции художественные. Выезд байкеров, кормление лосят, теперь вот “отстройка” от лихих 90-х с обещанием рынды — здесь есть, что интерпретировать. Эти интерпретации и замещают политическую жизнь в единственной среде со свободными реакциями, где эта политическая жизнь была бы возможна, — в интернете.

…Отдав должное герменевтическим изысканиям в сфере путиноведения, не могу не удержаться от своей личной “рынды”. Когда-то давно меня осенило, что грибоедовская фраза “И дым отечества нам сладок и приятен” связана с одним из древнейших человеческих рефлексов. В самом деле, почему дым приятен? Он ведь знак опасности. Это да, но слабый запах дыма — это первое, что ощущал охотник, подходя к родному стойбищу. Отсюда приятность ощущения, которая закрепилась чуть ли не как условный рефлекс. Много дыма — это еще животный страх пожара. Немного дыма — это уже первочеловеческое чувство близости родной стоянки. Приятность слабого дыма — доступное каждому личное, инстинктивное, но и историческое свидетельство той поры, когда человек отделился от животного мира и приручил огонь. Чувству этой приятности от вдыхания слабого дымка — не меньше ста тысяч лет. Других свидетельств такой древности о культурных переживаниях человека у нас нет.

О приятном дыме отечества говорили Гомер, Овидий, римская поговорка Dulcis fumus patriae (“Сладок дым отечества”), Державин, Грибоедов, Тютчев, я вот тоже… Хотя сейчас, наверное, сложновато припомнить этот вкусный дымок. Для этого нужен свежий воздух первобытного леса.

Такое вот изыскание. И теперь по стотысячелетнему чувству приятности родного очага нанесен такой удар. Что курил автор? — спросят по традиции интернет-общения некоторые читатели. Последние несколько дней — то же, что и все: торф подмосковных сортов 70-летней выдержки.

     Андрей МИРОШНИЧЕНКО