Олег Тягнибок: Реакция на горбачёвскую Перестройку

Вы заметили, как сильно был преувеличен драматизм событий и дискуссий вокруг 9 мая? Столько сил, нервов... Зачем? Ведь очевидно, что у красных не произойдёт сдвиг парадигмы; американисты и другие антисоветчики не перестанут считать этот праздник непристойно избыточным в сегодняшней действительности глобального господства Соединённых Штатов; ну, а двуногие свастики так и продолжат делать вид, что Фюрер не застрелился в своём бункере, страшась столкнуться с реальностью осознания германцами своих ошибок.

В году есть два дня, к пониманию которых следует подходить исключительно психологически — это 9 мая и 14 октября.

Об этих днях мало сказать: it is so 20th century...

О них следует сказать больше: мы недооцениваем перемену исторической перспективы с точки зрения того, какую психологическую травму получают люди вследствие революций, и как эта травма влияет на отношение людей к тем или иным социальным практикам, общность в которых лишь и является идентичностью некоего народа — субъекта истории. Что такое 9 мая? Что такое националистические манифестации 14 октября? Удивительно, но это реакция на горбачёвскую Перестройку — третью русскую революцию.

Когда националисты во Львове атакуют автобусы с советскими ветеранами, тогда они как бы свидетельствуют: мы, националисты, являем собой украинский вариант линии Мажино, которая не позволит красным империалистам взять Украину. Когда националисты устраивают факельное шествие в Киеве в очередную годовщину создания УПА, тогда они как бы свидетельствуют: мы, националисты, идём к тому, чтобы взять власть и основать украинское национальное государство.

Но, если подумать, это означает, на деле, очень интересную вещь в основе нынешнего украинского национализма.

Во-первых, получается, что красные империалисты действительно до сих пор существуют, ну или могут существовать, раз уж есть люди, которые призваны им противостоять. Во-вторых, получается, что нынешнее украинское государство — это не украинское национальное государство; ему лишь предстоит стать национальным.

То есть раз уж дело Олега Тягнибока живёт и его экспансию можно наблюдать по акциям уже и за пределами родного ему региона, то дело маршала Ахромеева и генерала Варенникова также живёт и его экспансию можно как-то наблюдать, иначе Олегу Тягнибоку не было бы места в современной социальной реальности.

И раз уж политическая сила Тягнибока претендует на украинизацию нынешнего нашего государства, то следует понимать, что в основе этой претензии должно быть антиукраинское содержание нынешнего государства.

Но при этом нельзя сказать, что дело маршала Ахромеева и генерала Варенникова не погибло. И нельзя сказать, что в 1991 году украинский народ не приступил к самостоятельному историческому творчеству.

Таким образом, Тягнибок и ВО “Свобода” выступают в качестве оживляющей субстанции как для Кремля в советском его понимании, так и для УССР — полной противоположности украинского национального государства. То есть воскрешают то, что погибло и исторически, и человечески — ведь не скажешь же, что руководство послесоветских государств хоть в чём-то по масштабу равно руководству советского государства в любой из периодов его существования.

Для большинства людей внезапное превращение комми в яппи — радикальная трансформация содержания публичной активности и социальных отношений, которую и называют горбачёвской Перестройкой — стало серьёзной психологической травмой. В отличие от других тоталитарных государств, режимы в которых были изменены посредством вооружённого иностранного вмешательства, что понять и принять достаточно легко, — советское государство просто сказало: я теперь не буду тоталитарным. И всё. Фактически, это обратная сторона сталинизма: отец народов в 1930-е просто сказал, что ленинизм вот такой, и всё, что этой интерпретации не соответствовало было низложено; а дальний родственник отца народов, Михаил Горбачёв, в том же духе сказал, что будущее вот такое, и всё, что ему не соответствовало было низложено.

Как к сталинской революции люди оказались не готовы, причём даже в партийной и армейской верхушках, так и к горбачёвской революции люди оказались не готовы. Однако если после Иосифа Сталина не осталось людей, которые могли бы сказать: вот это будет означать восстановление, — сталинисты их убили или вытравили в них дух, — то после Горбачёва такие люди остались, некому было их убивать и никому не хотелось ничего в них вытравливать.

Люди Тягнибока ведут себя перед посольством России так, будто это ещё то самое государство, которое вторгалось в Афганистан и содержало ГДР. То самое государство, чьё участие в политических интригах было глобальным — в Африке, в обеих Америках, в Азии. То самое государство, которое стало бы одной из воюющих сторон в третьей мировой войне.

Подумать только: Россия сейчас является фикцией для всех, в том числе для многих россиян, но украинские националисты принимают её всерьёз, относятся к ней так, словно это и не фикция вовсе, а историческая реальность. Люди Тягнибока эксплуатируют в Украине то же Высказывание, которое в России эксплуатируют люди из организации “Наши”.

И те, и другие хотят сказать, что Россия — это не просто воровство, это субъект истории, субъект международной политики, который способен к экспансии и идеологическому влиянию. И те, и другие хотят сказать, что Россия — это не просто быстрый способ осесть в Лондоне, это государство, у которого есть потенциал власти, по крайней мере, в регионе Восточной Европы.

Удивительно, но украинские националисты занимаются тем, что утверждают реалистичность кремлёвской пропаганды: мол, для Кремля и красное знамя всерьёз, и 9 мая часть идентичности, а не часть инструментария спектакля, и Украина имеет некое смысловое, геополитическое значение.

Почему они это делают? Что за ядро у этого процесса?

Никто не был готов к тому, что СССР возьмёт и скажет: okay, мы теперь яппи. Что вместо усиления цензуры и физического устранения диссидентов будут гласность, открытые границы и свободные выборы. Что вместо мобилизации и продразвёрстки будет правительство молодых реформаторов, которое отпустит цены, быстро отбросит государство в сообщество стран третьего мира, “удавит” большую часть военно-промышленного комплекса и устроит расхищение социалистической собственности в особо крупных размерах.

Как можно продолжать оставаться украинским националистом, чей интеллектуальный хребет — слова “прочь от Москвы!”, если Москва взяла и самоустранилась? Чему можно противостоять, если для бывших коммунистов, для всех этих “совков” ностальгическое внимание к СССР и его достижениям — всего лишь траур, наиболее безболезненный способ расстаться с прошлым?

Украинский националист нуждается в Москве. Отсутствие Москвы для него — это крах его идентичности. Украинский националист нуждается в том, чтобы украинское государство не под его властью было антиукраинским. Иное для него — это также крах его идентичности. 9 мая и 14 октября — это два дня обнажения трагедии украинских национальных сил, которую спровоцировала горбачёвская Перестройка: способные противостоять империализму не нужны в реальности отсутствия империализма и потому нуждаются в империализме.

Естественно, они его “находят” в медийной реальности — там можно найти всё что угодно. Тем более, Владислав Сурков так старается...

И вот тогда получается, например, что георгиевская ленточка, использование которой в России стало таким же моветоном, как “Вконтакте”, в Украине превращается в Манифест, достойный сожжения. Ленточка, которую цепляют на кассовые аппараты в супермаркетах и чемоданы в аэропорту, утрачивает карнавальный, пошлый смысл и приобретает смысл геополитический. Тот самый смысл, который отражает красную экспансию в Европе. Хотя потребность в таком символе, в этой ленточке, возникла исключительно от исторического лилипутства современных людей на восток от Польши.

И вот тогда получается, что Владимир Путин — это не просто инструмент удержания господства ельцинской “семьёй”, а некий осколок давнего советского могущества, политическое выражение чаяний людей вроде Варенникова и Ахромеева, чуть ли не частичная победа ГКЧП.

В западной культуре люди работают с превращением хиппи в яппи как с травмой. Работают с тем, чтобы осознать и вылечить это. А вот в нашей, послесоветской культуре, которая, естественно, тоже является частью западной культуры, — не ведётся работа с превращением комми в яппи как с травмой.

Фактически, 1991 год стал чертой, за которой невозможны многие вещи в том виде, в каком они были обдуманы и понятны до 1991 года. Как воспринимать результаты исторического творчества украинского народа после провозглашения независимости? Что должно стать интеллектуальным хребтом украинского национализма после того, как Москва обменяла экспансию на потребление, красную идеологию на цинизм как идеологию?

Как воспринимать драматический разрыв между Украиной и украинской диаспорой, столкновение которой с Украиной в первые годы независимости было болезненным и отталкивающим? Что мыслить украинской государственностью в условиях, когда сокращение национального суверенитета в пользу наднациональных структур стало глобальным трендом?

Что лежит в основе массовой эмиграции украинских граждан, которая начинается как трудовая миграция, а заканчивается попыткой вывезти семью, — действительно отсутствие работы в Украине или вопиющий недостаток социального комфорта, проявляющийся в том числе и неудовлетворённостью всеми вариантами социальных практик в будущем, в том числе и теми, которые олицетворяют собой украинские националисты? То есть что это за погоня такая у миллионов людей — за достатком или всё-таки за уверенностью, лишь часть которой — достаток?

Вот что за смысл в этой суете, сопровождавшей и в 2011 году 9 мая. Люди Тягнибока как Высказывание — это будто бы произнесённые голосом маршала Ахромеева или генерала Варенникова слова: “Нет, не все комми при Горбачёве стали яппи!”. Ровно то, в чём так нуждается Кремль, чтобы сохранять легитимность политической конструкции, которая прикрывает переход русской культуры и российской экономики от советского прошлого к какому-то будущему.

Ну, и выгода для националистов — возможность не замечать всю трагичность своего положения, даже некоторую его обречённость. Обречённость к работе по отрезвлению своей борьбы, пересмотру социальных практик, которые олицетворяет собой украинский национализм.

Кризис, постигший левые силы в конце 20-го века, не мог не задеть и правые силы всего лишь потому, что они — часть одного спектра, полностью поглощённого постмодернистским капитализмом. Не признавать это — для националистов означает приговаривать себя, сужать себя до непристойности погрома футбольников (а именно это случилось 9 мая во Львове и некоторых других местах) и, таким образом, отсекать себя от любых перспектив в политике и государственной жизни, кроме вспомогательных для единственной правящей силы — силы денег.

Дмитрий ЛИТВИН