Наследство и наследники

Как, получив уникальный стартовый капитал, разменять его на экономическую структуру 100-летней давности: зерно, черные металлы, руду и шлаки.

Бывший Союз развалился не от хорошей жизни. В 1980-х он столкнулся с четырехкратным падением цен на свои энергоносители. К чему был явно не готов ни управленчески, ни экономически, ни ментально. И если рыночный Запад смог преодолеть нефтяной шок 1970-х, то для советской страны шоком стало не только падение цен на ее сырье, но и сам факт кризиса. Поскольку в рамках ее идеологии последнего быть не могло в принципе.

Десятилетием ранее такую косность скрашивал 11-кратный рост цен на нефть, за которую был вынужден платить классово чуждый Запад. Но как только тот обуздал свое чрезмерное энергопотребление и финансовые дефициты, настал черед Союза. И это застало его врасплох. Тем более в условиях холодной войны и войны горячей — афганской, болезненных санкций Запада, изнуряющей гонки вооружений, борьбы за международные симпатии и поддержку стран-сателлитов. Истощение когда-то бурного потока нефтедолларов принесло советской экономике не только “гласность, перестройку и новое мы′шление”, но и бюджетные дефициты, длиннющие очереди, пустеющие прилавки, массовое раздражение и нарастающие этнические конфликты.

Украина на этом фоне выглядела по-особенному. Даже после Чернобыльской трагедии западные экономисты все как один отмечали редкий сплав ее образовательного, научного и промышленного потенциалов, уникальные черноземы и аграрные возможности, черноморские и азовские порты, развитой транспортный комплекс, удачнейшее местоположение и нескрываемый интерес собственных стран. Особенно с учетом ее третьего по мощности ядерного потенциала, средств его доставки едва ли не в любую точку планеты, а также собственной базы авиа- и ракетостроения.

Начало

Согласно международным сопоставлениям, Украина к странам с высокими доходами никогда не относилась. Вместе с тем накануне обретения своей независимости это была крепкая экономика, входившая, по классификации Всемирного банка, в высшую подгруппу стран со средними доходами. Так, если в 1990 году среднедушевые доходы в ней составляли 1297 долл., то в Украине — 1570 долл. Причем еще в 1989-м она находилась в тридцатке крупнейших экономик мира, как, например, Ирландия сегодня. В 1990 году ВВП Украины (81,5 млрд долл. в текущих ценах) превосходил суммарный ВВП Чехии (40,5 млрд) и Румынии (39 млрд), а также объемы производства Польши (66 млрд), Израиля (59 млрд) или, к примеру, Малайзии (44 млрд), не говоря уже о Чили (33,1 млрд долл.).

По воспоминаниям Любомира Романкива, в начале 1990-х лучшие украинские лаборатории в области микроэлектроники не уступали американским. Это свидетельство тем более значимо, что принадлежит не просто специалисту, проработавшему более полувека на IBM, а ученому, чье имя в 2012 году было внесено в Зал национальной славы США вместе с именем С.Джобса как одного из самых выдающихся изобретателей всех времен, наряду с Т.Эдисоном.

К началу 1990-х на стапелях судостроительного завода в Николаеве находился тяжелый авианесущий крейсер “Варяг”, который был перепродан в 1998 году компании из Макао, а позже доведен до готовности и принят в состав ВМФ Китая в качестве его первого авианосца “Ляонин” (2012). При разработке его палубной авиации и полигона для подготовки летчиков использовались ресурсы той же Украины, доставшиеся ей после обретения независимости. Первый китайский ледокол был также построен в Украине — на Херсонском судостроительном заводе в 1993 году. Не обошлось без серьезной помощи Украины и развитие в 1990-е годы китайского ракетостроения.

По данным СМИ, уже в 2016 году Китай приобрел интеллектуальную собственность на транспортный самолет Ан-225 “Мрия”, а сегодня китайские компании не оставляют надежд завершить сделку по покупке контрольного пакета акций украинского моторостроительного предприятия “Мотор Сич”. Мощное противодействие этому со стороны США — свидетельство того, что речь идет не просто о важнейших промышленных технологиях, а о ноу-хау с далеко идущим геополитическим подтекстом.

Оглядываясь назад, надо признать, что на заре своей независимости Украина получила в наследство от рухнувшего Союза не только пустые прилавки, но и промышленные отрасли, олицетворяющие сегодня передний край технологического прогресса, — собственную микроэлектронику, производство компьютеров, спутников и авиакосмическую отрасль. Речь, по сути, шла об индустриальной базе, без которой сейчас немыслимы ни Интернет, ни цифровые технологии, ни “четвертая промышленная революция”. Причем в ряде случаев страна не просто обладала налаженным производством, но и входила в когорту признанных мировых лидеров. При нормальном поступательном развитии таких заделов она бы могла сегодня находиться в первом эшелоне технологической элиты мира.

У Китая же тогда не было ни Lenovo, ни Huawei, ни технологий 5G, а об украинском уровне промышленности он мог только мечтать. Вследствие чего выработка одного занятого в экономике Китая была в 6—7 раз ниже, чем в Украине, а сам ВВП превышал отечественный всего в 4,4 раза исключительно благодаря гигантской армии труда: 642 миллиона человек против 25 миллионов в Украине.

Что произошло дальше, всем хорошо известно. Китай пошел “недемократическим” путем эволюционных реформ, а Украина стала вслед за Россией копировать “шоковую терапию” Польши, пытаясь за “500 дней” построить рыночную экономику, аналогичную западной. Хотя на самом Западе на это ушло около 500 лет, с учетом эпохи Реформации, которая привела к Вестфальскому миру (1648), окончанию религиозных войн в Европе и расчистке подступов к промышленной революции. С учетом же раскола Православной церкви и Римско-католической (1054), из которой, собственно, и выделился протестантизм, речь вообще может идти о последнем тысячелетии.

Маргиналы

В рамках неолиберальной доктрины, поглотившей мир на пороге 1990-х, такие нюансы оказались незначимыми. Так, по мнению экспертов МВФ, Украина должна была следовать путем Польши уже только потому, что та была нашей соседкой. Залогом экономического успеха при этом были объявлены десять принципов Вашингтонского консенсуса, предполагавших скорейшую массовую приватизацию, дерегуляцию и либерализацию. Защита прав собственности касалась только собственности частной, так как государственная была объявлена нон-грата и априори неэффективной. Само государство должно было уйти с авансцены, уступив место рынку, лучшим представителем которого оказался иностранный бизнес. Понятие национального интереса исчезло. Международные миссии из 5—10 человек стали диктовать условия всему госаппарату вчерашних стран-соперниц. Личные и политические мотивы их рекомендаций обсуждению не подлежали. Вопрос об устойчивом росте, технологическом развитии и сбыте национальной продукции превратился в атавизм прошлого, так как теперь их должен был автоматически обеспечить рынок. Последний считался идеальным при участии в нем иностранного капитала. Даже если тот был конкурентом отечественного и находился под контролем чужих государств. Успехом стал не рост национального благосостояния, а зарубежная похвала. Ее отсутствие, а тем более критика превратились в проблему, как “неуд” в дневнике школьника.

Понятно, что на успех такого подхода полагаться было сложно. Тем не менее страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) приняли целый ряд его элементов ради зонтика НАТО и ЕС. Их бонусом за это стали военно-политическая защита, евроинтеграция и массированная безвозмездная помощь. Ее выделение в 2007—2013 годах из структурных и инвестиционных фондов Евросоюза достигло в странах ЦВЕ 2,6% ВВП, что стало едва ли не ключевым фактором их роста, средние темпы которого тогда составляли 1,4%.

В Польше плановый объем указанной помощи превысил в 2007—2020 годах 150 млрд евро. Но как только об аналогичной поддержке в 2013 году заикнулась Украина (ввиду риска потерь из-за введения зоны свободной торговли с ЕС), разразился громкий скандал. Хотя непублично глава представительства ЕС в Киеве признал справедливость постановки такого вопроса.

В принципе, необходимость мощной внешней поддержки при резкой либерализации отстающих экономик была понятна изначально. Так, под неолиберальные реформы Е.Гайдара G-7 и МВФ обещали России в 1992 году 24 млрд долл. и еще 20 млрд — остальным союзным республикам. Общий же объем их словесной помощи превысил 100 млрд долл. В 1993 году новая американская администрация сулила России уже 28 млрд. Однако де-факто в 1992 году та получила всего 1 млрд долл., а до конца 1993-го — только 4 млрд, что стало для правительства Е.Гайдара холодным душем.

Но если в России на внешнюю помощь все-таки полагались, то в Украине о ее критической роли речь вообще не шла. Отечественные реформаторы считали, что “рынок все сам отрегулирует”. Результат подобных иллюзий превзошел все мыслимые ожидания. Из 166 государств, по которым Всемирный банк приводит данные реального ВВП за 1990—2018 годы, падение показали только две (!) страны — Украина (-36,1%) и Грузия (-0,8%). Весь остальной мир за эти годы вырос: глобальный ВВП — в 2,2 раза, ВВП стран с высокими доходами — в 1,8 раза, стран со средними доходами — в 3,4—3,7 раза, наибеднейших — в 2,9 раза.

Этот маргинальный антирекорд Украина удерживала и до начала войны 2014 года: в 1990—2013 годах ее реальный ВВП сократился на 30,1%. Независимо от того, в каких постоянных ценах считать — внутренних или долларовых. На противоположном конце списка находится Китай. Его реальный ВВП за 1990—2018 годы вырос в 13 раз, Вьетнама и Лаоса — в 6,4 раза. Нравится нам или нет, но это и есть чистый итог глобального эксперимента по реализации неолиберальных постулатов Вашингтонского консенсуса и 30-летних споров между его фанатами и скептиками.

Выбор цели

Ссылки на страны ЦВЕ в этом контексте вряд ли уместны, поскольку их изначально планировали интегрировать в ЕС и взять на его финансовый буксир, без которого их рост и сегодня не так уж очевиден. Недаром осенью 2016 года президент Латвии признал, что при задержке финансирования из фондов ЕС в стране сразу же замедляется экономический рост.

Что касается Украины, то ее участие в подобной интеграции даже не рассматривалось, — таковы реалии геополитического раздела Европы после холодной войны. Но сколь бы досадным это ни было, реакция на подобные факты была уже нашим внутренним делом. И здесь нельзя обойти стороной ни сути наших “реформ”, ни причин их выбора, ни Будапештского меморандума, ни разворованных госпредприятий, ни казнокрадства, рейдерства, слепой Фемиды, офшорного бизнеса, панамских списков, генпрокуроров без (профильного) образования, ни сданного без единого выстрела Крыма.

Кто сегодня вспомнит, что на заре своей независимости Украина унаследовала крупнейшее Черноморское морское пароходство? И что не натовцы с москалями растащили почти 400 его судов по заморским юрисдикциям с благословения нашего государства под пеленой приватизации с либерализацией. И не брюссельские чиновники жируют на копанках Донбасса, янтаре Полесья и таможенных коридорах. Не мудрено, что при таком понимании национальных интересов ежегодные реальные вложения в основной капитал страны рухнули за 1990—2018 годы на 70,7%. Что также является нашим мировым антирекордом, вслед за которым следует Россия с -45%.

За три десятка лет мы умудрились разбазарить почти все, на чем сегодня зиждется индустрия 4.0, начиная от микроэлектроники и компьютеров. По свидетельству Л.Романкива, экспертная группа IBM, в которую он входил, уехала из Украины несолоно хлебавши, не сумев запустить совместный производственный проект из-за “дремучей” культуры местного бизнеса и такого же качества политического менеджмента. После 2015 года страна не произвела ни одного серийного самолета, хотя прежде счет ежегодно шел на сотни. Будущее нашего ракетостроения не более радужно. Производство легковых автомобилей упало с 402 тыс. в 2008 году до 5,8 тыс. в 2019-м. Причем все они теперь выпускаются “методом крупноузловой сборки” на единственном предприятии, а наш Госстат перестал публиковать данные по их производству ввиду конфиденциальности (?) такой информации.

Потеря ведущих индустриальных отраслей подорвала основу развития связанных с ними предприятий станкостроения, инструментального производства, метрологии, материаловедения, промышленной химии. Как результат, в 1992—2018 годах доля обрабатывающей промышленности в структуре ВВП Украины упала с 44,6 до 11,5%, оказавшись почти вдвое меньше уровня стран со средними доходами (19,6%). При этом она почти сравнялась с удельным весом сельского хозяйства (10,1%), чья экспортная выручка теперь определяет динамику валютного курса гривни, инфляции и общей платежеспособности страны.

Так, получив уникальный стартовый капитал, мы разменяли его на экономическую структуру 100-летней давности: зерно, черные металлы, руду, шлаки — именно они составляли основу товарного экспорта царской России в 1913 году. Мы сами загнали себя в сырьевую ловушку, где с каждым годом становится все меньше пристойных вакансий и больше “лишних” рабочих рук. Мы избегаем говорить, что после 30 лет “реформ” опустились в подгруппу экономик, за которой, по классификации Всемирного банка, следуют уже только беднейшие страны. Удивительно ли, что от таких свершений из Украины массово уезжают люди, и мы сами толком не знаем, сколько нас на самом деле осталось?

Учителя

Понятно, что в подобных условиях и добрый совет может быть не впрок. Но что говорить, когда и сами советчики свои рекомендации не трактуют буквально. Наглядный тому пример — история с ядерным разоружением Украины и “гарантиями” ее территориальной целостности. Объегорили? Безусловно. Причем и те, и эти. Поскольку и там, и тут во главе угла не наши, а исключительно их собственные интересы. Но если мы этого не понимаем, то это, право, проблема не иностранных визави, а нашего местного кругозора.

Рассуждать поэтому о заморских кознях — пустое дело. Куда лучше поучиться тому, как наши учителя обустраивают свой собственный дом. А там средства сдерживания и государственные институты никто не рушит, так как без них нет ни собственного закона, ни своего правопорядка, ни процветающего бизнеса. Последние 12 лет — непрерывный пример того, как работает такая комбинаторика, не уповающая на одну лишь саморегуляцию рынка. Причем, если во внутренней политике речь, по понятным причинам, идет о силе закона, то во внешней она еще поддерживается и законом явной силы.

Согласно Заключительному отчету Национальной комиссии США, кризис 2008—2009 годов стал результатом чрезмерной либерализации, дефектов рыночной саморегуляции и провалов государственного контроля (2011). Этот вывод привел к тотальному усилению регуляторных норм в банковском и финансовом секторах при одновременном росте ответственности корпоративного бизнеса. В частности, были полностью пересмотрены и ужесточены международные принципы риск-менеджмента и финансового надзора. Получили повсеместное развитие комплаенс и макропруденциальное регулирование. Был создан глобальный Совет по финансовой стабильности и аналогичные структуры на национальных и региональных уровнях. Внедряется система глобальной идентификации юридических лиц (LEI). По признанию банкиров, международная практика ведения бизнеса, олицетворявшая неолиберальные идеи нулевых, ушла в прошлое. Сегодняшние регуляторные нормы по соблюдению его прозрачности и безопасности несопоставимы с требованиями докризисной эпохи.

На этом фоне в корне изменилось отношение к свободе движения капитала. Былые инициативы МВФ по наделению его функцией едва ли не принудительной финансовой либерализации в странах-участницах (1997) выглядят сегодня анахронизмом не только в академической среде, но и в самом Фонде. Его сотрудники, лоббировавшие когда-то в Украине беспрепятственный экспорт-импорт капитала, готовы обсуждать условия его разумного ограничения. И это явно соответствует политике США по принудительному возвращению национального бизнеса из Мексики на родину и не менее отчетливо контрастирует с валютной либерализацией НБУ, покоящейся на росте внешнего госдолга. Апелляция в связи с этим Нацбанка к гипотезе о “невозможной троице” (impossible trinity) давно морально устарела из-за ее ссылок на ту же свободу движения капитала. О “реалистичности” последней сегодня ярко говорит глобальная война США против зарубежного бизнеса телекоммуникационных компаний Китая и его инвестиций в сети 5G или такие же усилия ЕС против европейских инфраструктурных проектов Пекина в рамках его Нового шелкового пути.

Двенадцатилетняя ожесточенная борьба ведущих стран мира за свое благополучие не оставила камня на камне от их собственных неолиберальных лозунгов 30-летней давности. Мир при этом не только радикально изменился, но и продолжает дрейфовать в сторону усиливающегося протекционизма при явном лидерстве Соединенных Штатов. Что не может не изумлять, учитывая историю появления термина “Вашингтонский консенсус”, его неразрывную связь со столицей Штатов, а также реальный смысл их сегодняшней политики. Последняя же ассоциируется не с былыми идеями фритредерства, а с принуждением Канады и Мексики к пересмотру условий зоны свободной торговли NAFTA и ее замены на USMCA; выходом из уже подписанного 12 странами договора о Транстихоокеанском партнерстве (Trans-Pacific Partnership); введением пошлин на импорт стали (25%) и алюминия (10%) из ЕС; началом массированной торговой войны с Китаем, обложением тарифами его импорта на 370 млрд долл. в год; блокированием переизбрания членов апелляционного органа Всемирной торговой организации (ВТО), что приостановило его работу и заставило ЕС вести речь о создании альтернативной комиссии.

В такой обстановке 20-летие Дохийского раунда ВТО по снижению барьеров в мировой торговле будет встречено в 2021 году, скорее всего, как печальная годовщина, а не желанный юбилей.

Что же касается третьей составляющей из ключевой неолиберальной триады “дерегуляция—либерализация—приватизация”, то здесь уместно вспомнить фактическую национализацию в США крупнейшей страховой компании AIG и двух автогигантов (General Motors, Chrysler) как вынужденную стабилизационную меру во время кризиса 2008—2009 годов. Понятно, что она не имела ничего общего с теми советами, которым мы сами следуем во время дробления и приватизации своих собственных проблемных компаний.

Не менее примечательным оказалось обобщение этой зарубежной практики уже в текущем году. Так, в начале июля главный экономист МВФ Гита Гопинат (Gita Gopinath) рекомендовала правительствам стран — участниц Фонда поддерживать свои национальные компании, столкнувшиеся с коронакризисом, не путем предоставления кредитов, а инвестируя в акционерный капитал, дабы не усугублять их долговые проблемы. Речь, по сути, идет о частичной или полной национализации проблемного бизнеса, что невольно провоцирует два вопроса: что общего эти советы имеют с тем приватизационным мейнстримом, которым Украина следует последние 30 лет, и какие компетенции она накопила за это время, чтобы теперь всерьез заняться массовой национализацией своих неплатежеспособных компаний?

Вопрос времени

Между первым и шестым президентами Украины чувствуется взаимная симпатия. При этом первый может много рассказать о ключевых провалах нашей страны, а второй хотел бы изменить ее будущее. Между ними разница в два поколения. И понимание того, что получили от предшественников совершенно разное наследство. В одном случае — полное надежд и ожиданий, в другом — усталости и нужды. Оба начали свои каденции в условиях неолиберального брожения. Тогда — в момент его звездного часа, сейчас — периферийных отголосков. Перед обоими стояли и стоят задачи государственного строительства. Что посоветует один и сделает другой, мы не знаем. Но что очевидно, так это густой поток критики со стороны политиков-старожилов, оставивших после себя разодранную страну и неизменные “радикальные структурные реформы”, каждое десятилетие которых отмечено рекордным падением ВВП: -59% (1990-е), -14,8% (2009), -15,7% (2014—2015).

В связи с этим невольно возникает вопрос: о чем решит говорить наш шестой президент через 30 или 40 лет со своим молодым коллегой, который будет ему так же симпатичен, как он сейчас первому президенту? Неужто об этих самых реформах?

Сергей КОРАБЛИН, доктор экономических наук, заместитель директора Института экономики и прогнозирования НАН Украины