Меч без щита

Уличная преступность возросла на 13 процентов. На треть увеличилось количество преступлений, совершенных ранее судимыми, на 16% — совершенных группой лиц, на 13% — несовершеннолетними.

Одновременно значительно ухудшилась раскрываемость: на 52% увеличилось количество нераскрытых преступлений, в том числе на 44% — тяжких и особо тяжких. Количество установленных фактов взяточничества, совершенных в составе ОПГ, уменьшилось вдвое. И заметьте: за год ни одного заявления о миллионных взятках, как это случалось раньше.

В отношении работников органов внутренних дел возбуждено 123 уголовных дела, 108 — за служебный подлог.

Пугающая картина, особенно учитывая, что мы знаем свойство официальных показателей приукрашивать действительность. Насколько известно, сейчас в МВД предпринимают активные усилия для внесения изменений в государственную статистику, очевидно, рассчитывая, что это поможет, как там выражаются, “держать цифру” — если не в действительности, то на бумаге.

Вне всяких сомнений, большинство проблем, с которыми сталкиваются правоохранительные органы, имеют социальные корни. Значит, и решаться могут только „всем миром“, комплексными, продуманными мерами. И все же кто в реальной жизни будет противостоять этим вызовам? Что представляет собой сегодня наш с вами щит?

Близок к своему завершению процесс депрофессионализации милиции, который мы наблюдаем в последние годы. Такой критерий как профессионализм окончательно утрачивает свою роль при подборе кадров. Желание окружить себя людьми, на которых можно положиться, понятно, но теперь в анкете осталась, кажется, лишь одна графа: свой — чужой. Годы такой политики привели к тому, что кузницы милицейских кадров, милицейской обоймы как таковой более не существует.

Показательно, что даже в нынешней коллегии МВД практически нет людей, которые досконально изучили милицейское дело, пройдя все без исключения ступеньки служебной карьеры. Кто-то „выпадал“ из системы на пять лет, кто-то трудился в СНБО.

Очевидно, что управленческого опыта в масштабах государства ни министру, ни замам недостает. Вообще „карьерных ментов“ (по выражению Ю.Кравченко), прошедших политический кастинг, не хватило даже для высших должностей. И это — настоящая проблема.

Нынешняя власть провела гораздо более масштабные чистки в правоохранительной системе, чем оранжевые. Кроме того, при прошлой власти милиционеры активно обращались в суды и многим удавалось отстоять свои права, а кому-то даже восстановиться в должности. Кстати, и Могилев тогда был восстановлен по решению суда, утверждая, что написал заявление под давлением Геннадия Москаля. Теперь же ситуация и в государстве, и в судах изменилась радикально.

В 2010 году были заменены руководители всех служб МВД и областных управлений милиции. В Закарпатье, Ивано-Франковск и Черкасскую область назначены Русин, Варцаба и Дерновой, непосредственно причастные к нашумевшим событиям в Мукачеве 2004 года. Характерной чертой назначений стало следующее: должности получили бывшие сотрудники МВД, иногда длительное время не работавшие в милиции, но трудившиеся в качестве членов штабов Партии регионов на выборах.

Другая тенденция, конечно, не нова, но обращает на себя внимание тот факт, что назначенцев на высокие милицейские должности объединяет одна общая черта: бедных среди них нет.

В контексте объявленной реформы МВД работников вывели за штат, через два месяца назначили снова. Два месяца в „подвешенном“ состоянии — это, конечно, мелочь, когда речь идет о реформировании системы, но она, наверное, не добавляет уверенности в завтрашнем дне и желания служить. Правда, если основываться на общедоступной информации, реформы в милиции пока что не случилось. Сколько будет сокращено, увидим, когда в МВД сосчитают ушедших в связи с пенсионной реформой.

При Ю. Кравченко, утверждают милиционеры со стажем, профи составляли 70—80% структуры МВД. Сегодня 80% ангажируются по клановой принадлежности и личной преданности.

Итак, надлежащего кадрового отбора, как и образования, в милиции нет, не существует и перспектив нормального, прогнозируемого карьерного роста для кадрового, но не „партийного“ сотрудника. Есть области, в которых еще ни разу не проводились коллегии. Зато с прошлого года в МВД проводят политинформации. Говорят, под кураторством первого замминистра.

Первые лица

МВД — это специфическая, военизированная структура, для которой очень важна личность министра. Она значит для подчиненных несопоставимо больше, чем в любом другом министерстве, и сравнима, пожалуй, лишь со значением персоны министра обороны для его подчиненных. По сей день милиционеры с почтением относятся к покойному Ю.Кравченко и утверждают, что никогда после милиция не была тем, чем она была при „Краве“. При всем, о чем всем нам известно и о чем мы догадываемся, эксперты отмечают, что Ю. Кравченко был последним министром, при котором профессионально и эффективно проводилась борьба с организованной преступностью. Что касается остального, выступить в свою защиту в суде ему, как известно, не дали.

„Навязанные“ милиции извне Ю.Луценко и В. Цушко были настоящим ударом по системе и запомнились, главным образом, вояжем на бронетранспортере да штурмом ГПУ. Стать своими для подчиненных они не могли, да это и не входило в их задачи.

Да, в Европе принято назначать в аналогичные ведомства гражданских министров. Но не принято перетряхивать весь профессиональный состав после каждых выборов. Потому что сотрудники правоохранительных структур — это носители традиций, знаний, опыта системы (в том числе оперативно-розыскной деятельности, который не нарабатывается за полгода), контактов с агентурой и ее доверия, огромного количества иных аспектов. У нас же каждая метла по-своему метет и нет такой профессиональной сферы в правоохранительных органах, на которой не сказывалась бы смена власти. Оперативно-розыскная деятельность здесь не является исключением, а может, и раньше других переориентируется на новые „вызовы“. Специалисты утверждают, что серьезных разработок преступности, как это было в прежние времена, нет, потому что они не имеют смысла. Информация, сколь бы серьезной она ни была, разрабатывается преимущественно в двух случаях: если она укладывается в политическую канву и под заказ.

По понятным причинам гражданского министра в большей степени, чем кого бы то ни было, играет „свита“. И в Европе министр окружен специалистами из системы, которые и занимаются профессиональными вопросами, излишне не утруждая ими первое лицо ведомства. Министр ратует за соблюдение законности, по мере сил и способностей надзирает за системой, заботится о ее финансовом и материально-техническом обеспечении, „человеческом лице“, старается достойно представлять ее на людях. Гражданский министр остается политиком, не корчит из себя тертого волкодава из угро, освоив с десяток слов из профессионального сленга, и старается не лезть в дела, в которых ничего не смыслит, да, в принципе, и не должен.

Непонимание тонкостей и механизмов службы приводило к тому, что ничего не смыслящий в оперативной работе Ю.Луценко неоднократно шокировал подчиненных, афишируя доложенную ему совершенно секретную информацию, в том числе касающуюся агентуры, устраивая выставки вещдоков, а также бросая налево-направо обвинения, большинству из которых не суждено было подтвердиться. Справедливости ради нельзя не отметить, что Ю. Луценко, мало что понимающий в тонкостях работы вверенного ему министерства, все же имел смелость брать на себя ответственность (иногда даже „с перебором“). За спины подчиненных он, говорят, не прятался никогда. И именно при нем была, может быть, самая сильная за последние годы коллегия МВД, в которую, в частности, вошли Коляда, Евдокимов и Вербенский.

У Могилева время оставить свой след в истории еще есть, но он уже запомнится сообщением о грозящем кровопролитии, к счастью, не подтвердившимся. Можно бы предполагать, что нашумевшая информация имела под собой реальную почву и была призвана упредить непоправимые события. Но для таких предположений надо доверять милиции, а доверия, к сожалению, нет.

Механизм беспорядка

„Государство существует, лишь включив механизм порядка. Оно должно внедрить этот порядок, дабы как можно реже использовать принуждение. Когда же люди теряют веру в общество и его систему ценностей, государство может функционировать лишь при помощи полиции“, — писал французский государствовед М.Дюверже. Последнее — наш случай. Отсюда вопрос: является ли наша милиция опорой для тех, кто воплощает сегодня государственную власть, искренне считая собственные интересы вопросами государственной важности? В плане „зарабатывания“ денег — да, вне всяких сомнений, тут милиция подтверждает свою благонадежность каждый день. Как надежный оплот в случае возникновения серьезных противостояний типа 2004 года — нет. И удержат ее вовсе не моральные соображения, а инстинкт самосохранения. Воевать в окопах — вовсе не входит в „коммерческие риски“ бизнесменов в погонах. Эта уверенность сформировалась за последние пять-шесть лет: еще в 2004 году на вопрос, может ли быть пролита кровь, выполнит ли милиция соответствующий приказ, ответ был — скорее да, чем нет. Особенно по-боевому был настроен „Беркут“. Как выяснилось впоследствии, майор, утверждавший на „5-м канале“, что милиция с народом, выражал свое собственное мнение, личным составом „Беркута“ не разделяемое.

Что касается других аспектов, с приходом новой власти эксперты взялись прогнозировать: может ли быть использован наш правоохранительный аппарат для репрессий? Многие считали — нет, потому что правоохранительные органы давно представляют из себя не мощную монолитную систему, а тысячи „разнокалиберных“ жадных и цепких кулачков, видящих в службе исключительно свой личный интерес. И если власть „продавит“ уголовное дело на одном уровне, на другом фигуранты сумеют „договориться“, в конце концов, у нас же любое уголовное дело имеет свою цену.

Но эксперты ошибались. В считанные месяцы правоохранительная и судебная системы превратились в мощное и безотказное оружие в руках власти. Почему? Не потому, что подозреваемые и обвиняемые нынче по резонансным уголовным делам — сами далеко не ангелы и в свои лучшие времена тоже не слишком мучились морально-этическими вопросами. А потому, что никому из нынешних исполнителей не пришлось переступать через себя, делать что-то такое, чего они не делали раньше. Идти на сделку с совестью не пришлось — давно уже обо всем договорились.

Профессионалов изводили год за годом, и небезуспешно, а нынче, почитай, за каждым — свои грехи, как неминуемое следствие сотрудничества с организованной правоохранительной группировкой, „замазывающей“ поголовно. Большинству давно без разницы, на кого шлепать дела. Система работает, как всегда, расписывая все прибыльные или нужные дела на своих людей. Где-то усматривают состав преступления, где-то—нет, соответственно, дела „гробят“ или „возбуждаются“; решают, арестовывать или нет; любое конфликтное дело начинают изучать, исходя из того, с какой из сторон сподручнее получить, и т.д. Так вот по нынешним резонансным делам пошла команда, что „ломать“ правильно разрешенное в предыдущей инстанции нельзя. Ну, так они и сами понимают, что нельзя — не дураки. А просьба пришла с такого уровня, что ее никакие деньги не „перебьют“. Так что репрессии и террор — это там, наверху. А исполнители занимаются своей привычной и даже рутинной работой. Ведь по десяткам тысяч не столь громких дел они каждый день репрессируют и терроризируют тысячи простых смертных своих сограждан.

Правозащитник Евгений Захаров обнародовал распоряжение за подписью замминистра Виктора Ратушняка (от 10 января № 266/Рт). По мнению Захарова, таким образом руководство МВД фактически запланировало нарушение прав человека — „недопущение автобусов на митинги 17 и 22 января, сбор информации о тех, кто выезжает“. Ну и что, что руководство само себя задокументировало? Топорно, что и говорить, зато результативно. Как оказалось, людей, способных прокормить себя и начальство на голом асфальте, ничто не может поставить в тупик. Выполняя приказ, абсолютно аполитичные, как того и требует Закон, гаишники тщательно скрывали свои политические симпатии-антипатии от себя самих, но почему-то все время препятствовали в доставке граждан на митинги одной политической силе. Оказалось, что именно у оппозиции с автобусным парком беда: все сплошь не соответствует нашим высоким стандартам. Показательно, что так пристально осматривая автобусы, перевозившие сторонников оппозиции, они не обращают внимания, в сколь плачевном состоянии находится пассажирский транспорт везде, даже в Киеве.

Наблюдая такую смекалку и упорство в достижении цели, начинаешь понимать, почему так замечательно влияет на последующую карьеру причастность к ГАИ. Это просто наш Гарвард с Оксфордом, выпускники которых нарасхват. Начальник ГАИ при Белоконе Василий Писный — сначала „превратился“ в начальника областного УБОПа, а потом — уже при Луценко — возглавил УВД Львовской области. Как и гаишник со стажем господин Развадовский, которого Луценко сделал начальником УВД Харьковской области. Господин Сало, некогда начальник ГАИ, теперь начальник УМВД в Ривненской области. (Кстати, Сало сменил Ярослава Голомшу (брата замгенпрокурора), снискавшего репутацию грамотного специалиста, что оказалось гораздо менее важным, чем „происхождение“ и благонадежность.) Что и говорить о бывших гаишниках Цимбалюке с Присяжнюком, занимающих высокие посты во Львовской ОГА да Киевской ОГА.

УБОП больше нет?

Еще несколько лет назад газета писала о том, „Какой УБОП нам нужен?“ Исследовали вопрос: существуют ли пути возрождения мощной правоохранительной структуры, сумевшей в 90-е годы загнать оргпреступность в нишу? Возможно ли очистить УБОП и возродить его былую славу первой половины 90-х, то есть до того периода времени, когда сотрудники УБОП во главе с руководством стали вести с бандитами совместный бизнес, дружить семьями и крестить друг другу детей? Сегодня все это неактуально. Потому что фактически УБОП упразднили — без шума и пыли, в нарушение Закона „О борьбе с организованной преступностью“. Мощную структуру, с момента своего создания бывшую в милиции „государством в государстве“, отреформировали так, что от былых полномочий, по сути, ничего не осталось.

Изначально УБОП был задуман и создан как максимально независимая, мощная структура. Руководитель УБОП — первый замминистра, никакого территориального шефства, свое следствие, изначально — лучшие профи. В 6-е отделы, с которых начинался УБОП, брали лучших, с опытом оперработы.

Независимость, особый статус УБОП должны были обеспечить его эффективность, упростив принятие оперативных решений и минимизировав риск утечки информации. Это спецподразделение было аналогом подразделения „К“ в СБУ.

Сегодня руководитель УБОП более не первый замминистра. Да и должность вакантна. И по сути УБОП стал просто частью криминального блока, дублирующей чужие функции.

Наверное, глубокое бурение организованных преступных группировок не актуально. Простые бандиты создают проблемы преимущественно простым же законопослушным гражданам. Настоящие организованные преступные группировки уже не просто имеют давно и прочно налаженные контакты с властной верхушкой, а настолько интегрированы во власть, что даже неловко как-то говорить об их существовании. Неполиткорректно.

Это — служба?
…В последние годы существования СССР знакомый, отслужив в морской пехоте и вернувшись из Мурманска в родной Киев, отправился устраиваться в милицию. Спустя много лет он вспоминал, как упорно, невзирая на исключительные характеристики, противился его принятию на службу начальник отдела кадров. Тот искренне считал, что у киевлянина, обеспеченного жильем и закончившего школу с медалью, нет и быть не может нормального мотива для службы в милиции. „Ты — засланный казачок“, — упорно повторял полковник, вполне искренне видя в кандидате бандитскую креатуру. Интересно, о чем спрашивают у новобранцев милиции теперь и что они отвечают на вопрос о том, почему идут в милицию?

Сегодня объективная ситуация такова, что у человека, который отправляется на службу в органы, законного, нормального мотива быть не может. Ну, хоть чего-нибудь из того, о чем так хорошо сказано в законе о милиции. Служить Закону не престижно, рискованно и неприбыльно. Государство создало систему, сам факт нахождения в которой содержит состав преступления.

Мы немало писали о том, как можно менять эту систему, чтобы у сотрудников появилась нормальная мотивация для службы, а общество получило, наконец-то, правоохранительные органы. Но беда в том, что профессиональные и честные милиционеры государству не нужны. Они не пригодны для выполнения актуальных задач. Возьмем на себя смелость утверждать: сегодня значительное число тех, кто идет в органы в последние 10—15 лет, делают это с главной целью: на службе чужому большому бизнесу сделать свой — поменьше. И будем честны: в большей степени такую мотивацию определяют существующие в стране реалии жизни. Ибо при господствующих в государстве понятиях (о законе, как о покойнике, умолчим) быть честным профи сложно во всех властных структурах, а в правоохранительных — особенно. К чему приводит этот цинизм, возведенный в ранг государственной политики?

Раньше было престижно, например, служить в розыске. Сегодня самые популярные направления иные: экономическая преступность, незаконный оборот наркотиков (ОБНОН), торговля людьми (в смысле, борьба с вышеозначенными явлениями), и, конечно, ГАИ. Пристроился в одно из таких подразделений, считай, жизнь удалась! Бизнес высокого начальства — еще и крышевание „конвертов“ (конвертационных центров), продажа должностей и тендеры. Это нерушимая традиция, потому Ю.Луценко нечего опасаться более серьезных обвинений, чем те смешные вещи, о которых мы слышим. И он закономерно будет выглядеть политзаключенным: исходя из сути предъявленных ему обвинений, так оно и есть. Хотя, например, должность начальника ГАИ в Одессе сколько стоило три года назад, столько и стоит…

Кроме того, с чем каждый из нас сталкивается ежедневно, есть и не столь очевидные обстоятельства. Так, ряды правоохранителей пополняют люди, вполне способные дать фору группе милицейских оборотней покойного товарища Гончарова. Компетентные люди говорят об этом как о тенденции: в милицию заведомо идут для того, чтобы прикрывать собственную преступную деятельность, имитировать ее расследование, быть в курсе готовящихся мероприятий и даже самим организовывать их и проводить. Оперативные возможности службы используются для отработки людей с целями, далекими от правоохранительных, принимаются заказы на убийства. Часть денег, полученных в результате преступной деятельности, идет на оплату служебного роста. Инвестиции, вброшенные в „топку“ назначений, предоставляют новый уровень возможностей.

Вот, например, одесский случай: ни много ни мало — один из руководителей департамента уголовного розыска. Пример совершенно исключительный, поскольку он был разоблачен и получил девять лет лишения свободы. Но он-то не один. И, судя хотя бы по должности, занимаемой разоблаченным милиционером, эта тенденция действительно зародилась не вчера.

Говоря о современном состоянии дел в милиции, нельзя не упомянуть громкое дело милицейских оборотней, похищавших в Киеве и Киевской области людей с целью выкупа и убивавших своих жертв, независимо от получения денег.

Это дело, кроме всего прочего, продемонстрировало, как слаженно могут действовать правоохранители, объединенные общим интересом. В банде фигурируют сотрудники таких подразделений: УБОП, уголовный розыск, наружное наблюдение, следственное управление и представитель кадров.

Дело расследуется девять лет. В суде — более пяти лет, однако к опросу свидетелей пока что не приступали. МВД окончательно отказалось от оперативного сопровождения этого дела в суде. Есть и новость: свидетель-обвиняемый Юрий Нестеров, по странному „стечению обстоятельств“ оказавшийся в одной „клетке“ с другими подсудимыми по делу, на которых он дал исчерпывающие показания, недавно сделал заявление, повергшее суд в ступор: он заявил, что после задержания его пытали для того, чтобы он взял на себя убийство журналиста Г.Гонгадзе. Фамилии оперативников Ю.Нестеров назвал. Таким образом, перспективы дела — еще более туманны, чем прежде. Надо отдать должное Ю. Нестерову: несмотря на пытки, подтвержденные видеоматериалами, и то, что государство не сдержало слово в его отношении, он продолжает давать показания, изобличающие банду. Пока что.

Еще один штрих, характеризующий современное состояние родной милиции. Оказывается, ведение негласного наблюдения милиционеры теперь поручают… частным охранным фирмам. Милиции проще заплатить за выполнение собственной работы, чтобы она была сделана качественно, а главное — во избежание утечки информации. Потому что на такую деятельность, разумеется, нужна соответствующая санкция, а у нас же каждый милицейский начальник — обязательно из какого-то клана, так что утечек не избежать. Да кроме того, выдашь сотруднику документ на осуществление такого мероприятия, а он уже через день будет размахивать им в Верховной Раде… И никто не станет разбираться, законно выдана санкция или нет. Поэтому случаи такого сотрудничества милиции с частными охранными структурами — далеко не единичны, особенно популярно это в областях. Говорят, и за губернаторами приглядывать поручали тоже частникам.

Как полагают специалисты по вопросам борьбы с преступностью, проблема №1 сегодня — распространение наркотиков. По целому ряду причин этот мировой тренд никак не мог обойти стороной территорию со столь благоприятными условиями. Признавая, что проблема наркотиков не может и не должна быть головной болью исключительно правоохранителей, поскольку является проблемой комплексной, социальной, посмотрим, что же все-таки делает милиция в рамках своих полномочий и возможностей.

Денег, которые официально выделяются для контрольных закупок наркотиков, хватает меньше чем на месяц. Тем не менее эти закупки с последующим разоблачением продавцов милицией производятся регулярно… за деньги других распространителей наркотических средств — „конкурирующих фирм“. Борьбы с распространением наркотиков фактически нет — происходит укрупнение этого бизнеса, давно взятого под контроль. Показатели результатов непримиримой борьбы, призванные радовать начальство и непосвященных, не просто дутые, они на порядок приукрашивают заслуги правоохранителей. Взяв за распространение наркотиков одного подозреваемого, вместо того, чтобы инкриминировать ему 10 эпизодов, милиция возбуждает 10 уголовных дел…

В плотной связке здесь — аптечный бизнес и система поддельных рецептов.

Отдельные случаи разоблачения милиционеров, о которых органы радостно сообщают общественности, — эпизоды этой борьбы. Из последних примеров — харьковский и житомирский случаи. В прокуратуре обо всем этом прекрасно известно. Тем временем наркотики продают прямо в школьных дворах.

Психиатры, производящие ежегодный „техосмотр“ личного состава, боятся давать интервью, но доверительно рассказывают о том, что анализы впечатляющего количества сотрудников показывают: кровь содержит следы наркотических средств, иногда разных. Результаты анализов ложатся на стол начальству. Но те же сотрудники обращаются в частные клиники и приносят оттуда совсем другие справки. Это повторяется из года в год. Ну а самые „блатные“ ежегодными обязательными для профосмотрами вообще манкируют. Среди действующих милиционеров есть системные наркоманы, утверждают врачи.

Что тут можно сделать? Как минимум провести массовую, жесткую чистку ОБНОН, желательно со „смежниками“. Без этого никакие социальные меры: воспитание, профилактика, лечение не дадут ощутимых результатов. Но кто же на это пойдет?

Что касается противодействия торговле людьми, то это звучит драматичнее, чем есть на самом деле. Поскольку главным образом речь идет о тех, кто сам не прочь зарабатывать на жизнь таким образом. Ну, милиция, понятно, паразитирует на инстинктах.

Когда в очередное пришествие Ю.Луценко появилась информация о том, что плотно взялись за проституток, народ смеялся: нашли самую большую проблему! Проблема, может, и не самая глобальная — деньги большие. И в том случае речь шла о банальном перекрышевании милицией жриц любви, связанном с перестановками во власти. Полистайте дорогие глянцевые журналы и газеты объявлений попроще, в которых целые страницы заполнены объявлениями, которые сулят тепло одинокому мужчине и неземные удовольствия в „вип-салоне массажа“, и вы поймете, сколько работы у тех, кто взвалил на себя этот крест — бороться с торговлей людьми…

Униженные и оскорбленные
Что представляет из себя милиция в своем большинстве, знает каждый. Кто — понаслышке, кто — по собственному печальному опыту. В милицию хоть звони, хоть не звони. Пока трубку возьмут, от звонившего гражданина останется уже только расчлененный труп. У них всегда есть другие, более важные дела, чем ответить на крик о помощи. Но, кроме равнодушного, лоснящегося, холеного, есть у милиции и другое лицо.

Патрульные, которые дежурят в центре столицы, где все дорого и нередко встречается непростая публика, особенно молодежь, предпочитают… шариться по дворам. Чтоб не нарываться на каких-нибудь мажоров. Ведь что бы „детки“ ни вытворяли, возьми, посади их в машину, привези, куда следует, пара звонков — и ты уволен. Примеров много, и об этом все помнят. Как-то выпившие ребята, как оказалось впоследствии, из „хороших семей“ в современном смысле этого слова, заехали в столичный Парк Славы. Там Вечный огонь и прах тех, кто отдал свою жизнь за Родину, и туда на машинах в принципе нельзя. Ну и получили менты по первое число за то, что… мешали людям отдыхать. Милиционеров потом с пристрастием расспрашивали: а что они сами в парке делали? Хороший вопрос, учитывая, что теоретически даже во внеслужебное время сотрудник не должен игнорировать происходящее рядом с ним правонарушение. Потому что служба такая.

Подземный переход на Майдане. Гражданин в состоянии сильного алкогольного опьянения пытается удержаться на ногах. Подходят патрульные, пытаются взять его под руки, он активно сопротивляется. Потом гражданин долго таскает туда-сюда повисших на его рукавах милиционеров. Патрульные что-то бубнят ему. Он кричит, ругается матом, пытается стряхнуть их. Милиционеры терпеливо увещевают, но, подустав в этом неравном бою удаляются, предварительно сделав вид, что заметили вдалеке что-то требующее их неотложного внимания. Пьяный гражданин продолжает свой полет на автопилоте.

Патруль Госавтоинспекции с интересом наблюдает за разворачивающимися неподалеку событиями. Там какой-то неприятный разговор заканчивается тем, что с человека среди белого дня срывают куртку. Гаишники равнодушно созерцают: будто телевизор смотрят, только без пива. На вопрос неравнодушных граждан отвечают: мы ж ГАИ, это не наше дело.

А когда-то, рассказывают ветераны правоохранительной системы, было иначе. Если поступал сигнал, все, кто был неподалеку, наперегонки бросались „на адрес“. И первыми на месте нередко оказывались именно мобильные по определению гаишники — и убийц задерживали по горячим следам, и предотвращали совершение тяжких преступлений. Просто когда-то давно это было их, людей в погонах, дело. И еще — это было круто. Так же, как служить в угро, а не в ОБХСС.

Сегодня — нет. Не в последнюю очередь потому, что нет у сотрудника чувства защищенности. Ты можешь действовать по закону и в интересах службы, но все это перевесит один-единственный телефонный звонок. Оттуда. И свои же сразу тебя сдадут. „ЗН“ неоднократно описывало, как в подобных случаях мент остается один на один со своими служебными проблемами. Потому что сытое начальство занято своими делами, а он „сам должен был смотреть, куда лезет“.

А кроме того, нет достойного социального пакета, годами не решаются жилищные проблемы, зарплата унизительна, а добросовестная служба давно перестала быть фактором карьерного роста.

Образование

Высшие учебные заведения, готовят (вернее, должны, по идее, готовить) офицеров. Но вуз, как правило, является отстойником, почетным „кадровым резервом“ для соратников, временно оставшихся не у дел. Это в значительной степени определяет уровень образования будущих офицеров.

Что касается курсантов, то вузы выпускают столько потенциальных милиционеров, что их было бы совершенно некуда девать, если бы они действительно собирались служить в милиции. Но проблемы такой нет, поскольку многие и не собираются служить. Получают образование за государственный счет и идут, куда считают нужным. Понятно, что милицейским и другим начальникам очень не хочется платить за образование своих чад из собственного кармана, но нельзя же такой груз взваливать на государство!

Кроме того, если вдруг вы впервые окажетесь в милицейском вузе, вас поразит обилие девушек. А вот на службе женщин — несопоставимое с выпускницами количество. Их там много и не надо. Конечно, кто-то, может, рожден для следственной работы, без женщин не обойтись в наружке, несомненно, женское дело — работа с детьми, наверное, паспортные отделы тоже. Но зачем нам в милицейском вузе эти женские батальоны, которые однозначно никогда не будут работать в системе и не для этого поступают в вуз?

В Одессе был опыт создания женского взвода ГАИ. Так он „растерялся“ примерно за полгода, в том числе — по декретам. Есть такие рекордсменки, которые, закончив вуз, практически не служили, а, „отсидев“ в декрете два раза по шесть лет, вышли… майорами. Охрана материнства и детства — это святое. Но разве это задача МВД?

У государства всегда есть рычаги, чтобы влиять на подобные ситуации. Не прибыл на службу по окончании учебы — лишаешься званий или компенсируй государству деньги, затраченные на обучение, и т.д. Но там же столько собственных деток!

С другой стороны, надо ли четыре-пять лет готовить специалиста для того, чтобы он потом с жезлом стоял? А ведь вместо того, чтобы выпускать эту армию „потенциальных“ офицеров милиции, многие из которых потом и дня не служат, логичнее было бы частично переориентироваться на образование сержантского состава. Ведь именно он на самом-то деле и является „лицом власти“: с ним граждане сталкиваются чуть ли не каждый день и по нему судят о государстве.

***

Из года в год мы наблюдаем у себя в стране главные признаки „бананового государства“: тотальную коррупцию и огромное количество генералов. Генералы на майорских должностях; майоры и полковники с жезлами в руках, оцепление, чуть ли не сплошь состоящее из майоров. Продаются должности и награды.

Льготная выслуга (год за полтора) изначально была привилегией „наружки“, в тяжелейших условиях работающей и зимой, и летом. Потом эту льготу распространили на УБОП, что было оправданно, особенно в первой половине девяностых. Теперь легче перечислить тех, кому она не полагается.

Все это обесценивает реальные достижения и нормальную служебную мотивацию. И невыразимо жаль тех, вероятно, немногих, которые пришли в милицию служить Закону, а не собственному кошельку и кланам. Честных служак, которые в каком-то смысле еще в худшей ситуации, чем каждый из нас. Потому что мы надеемся не попасть в эту мясорубку, а они — внутри этой системы. Отдав ей годы жизни, но не желая принимать современные правила, чувствуют себя чужими среди своих. Они неудачники, если исходить из популярных сегодня ценностей, и коллеги считают их чудаками. Таких старомодных наверняка очень немного, и, понятно, не они задают сегодня тон. Многие из них уходят на пенсию, потому что, в отличие от большинства коллег, для них эти суммы действительно представляют ценность…

Милиция не может быть другой в таком обществе, как наше нынешнее. Просто, если в целом в обществе планка „поведенческих аномалий“ опустилась до предела, в правоохранительных органах она опускается ниже и быстрее. Конечно, крайне сложно изменить милицию саму по себе. Затруднительно создать средоточие честных, порядочных и профессиональных людей, которые будут оставаться в белых перчатках среди реалий нашей жизни. Милиция больна так же, как и все общество, и сама не в состоянии изменить ситуацию даже при желании.

Можно ли переломить существующее положение в принципе? Несомненно, можно. Поставив принципиально иных людей на высшие посты и убрав денежные пирамиды, можно изменить очень многое, за год создав совершенно иную милицию. Но откуда же взяться этой политической воле, если ее не было ни у кого за все годы независимости? Чужой опыт подтверждает, что путь радикальных изменений, инициированных „сверху“, может быть эффективным. Однако Украина — не Грузия. И правильной по своей сути была идея существования госсекретарей и создания Национального бюро расследований. Но, к сожалению, мы умеем „обнулить“ своим исполнением любую идею.

Путь перемен „снизу“ тоже возможен. Достоянием общественности один за другим становятся факты, свидетельствующие о том, что в людях созревает готовность к самосудам. И каждый новый такой факт породит мысли об этом во многих головах.

Изучая уголовные дела, я неоднократно обращала внимание на то, что за самосуд система наказывает по максимуму. Отнюдь не только потому, что это преступление — в них она видит угрозу. Не так обществу, как себе. И правоохранительные органы, и суды бывали в таких случаях на редкость единодушными. Как по делу одного отца, который, как говорится в его показаниях, “уничтожил” мента, запытавшего его сына. Так и по делу другого, нашедшего способ заставить почувствовать свою боль того, кто поиздевался над дочерью. Самосуд, несомненно, преступление, дикость и беззаконие. Но во многих случаях это крайняя, отчаянная степень выражения недоверия государству и его структурам. И в условиях полнейшего бесправия и беззащитности разве это не самооборона? То, что она не имеет еще массового характера, думаю, объясняется только нашей бесконечно терпеливой ментальностью.

Политзаключенный Ю.Луценко мог сделать милицию в значительной степени иной. Политпреследуемая Ю.Тимошенко всегда на полную катушку использовала продажность наших судов, осуждая ее на словах и культивируя на деле. Когда-нибудь (не исключено, что намного раньше, чем они предполагают) и нынешние власть предержащие или их дети могут не успеть отбыть в зарубежные резиденции и оказаться в жерновах правоохранительной системы, запущенных политическими преемниками. Они, видящие сегодня в правоохранительных органах и судах только слепое орудие, испытают его на себе. Стоит подумать об этом и каждому из нас, привычно решающих свои вопросы при помощи взяток и берущих их. Пусть в очень разной степени, но мы все виноваты в том, что происходит в нашей стране, и ответственны за это.

Как говорили древние: храни порядок, и порядок сохранит тебя. А начать можно с малого: запретить уничтожать архивы каждые три-пять лет. А то милицейские начальники провернули свои дела и — пепел по ветру или папки в кислоту. И никакой личной ответственности. Поэтому ни начальство, ни непосредственные исполнители смены власти не боятся. Оперативно-розыскные дела уничтожаются, хотя люди по ним еще отбывают сроки, в том числе приговоренные к пожизненному заключению. А бывают еще и разные вновь открывшиеся обстоятельства. Само по себе внедрение практики хранения дел как минимум лет 15, имело бы колоссальный, хотя и не очевидный эффект. Потому что кто-то при погонах лишился бы возможности каждые три года начинать все с чистого листа, а вместо того был бы вынужден даже на пенсии ворочаться по ночам, думая, кто там изучает в архиве завизированные им художества. А значит, кто-то не сел бы за чужое преступление, кто-то ответил бы по закону за свое, а кто-то еще остался бы в живых.

Александра ПРИМАЧЕНКО