Конституция с маленькой буквы

Противоречивая это вещь — наши государственные праздники, какой ни возьми. Даже Новый год с его елкой, шампанским, гадостной заливной рыбой и подарочной электробритвой — и тот не всех устраивает. Православные сетуют, что он выпадает на пост и отвлекает от благочестивых мыслей, ориентированные на запад упирают на то, что там больше котируется Рождество. А их у нас тоже два по разным календарям. День Независимости одна половина страны не воспринимает в качестве праздника. Другая половина может и праздновала бы, но считает, что праздновать нечего — независимой-то страну называют чаще с иронической усмешкой. День Победы упорно хотят перенести с девятого мая на восьмое и превратить в день скорби. Кивают опять же на цивилизованный запад, который победил Гитлера на день раньше, чем это сделал сталинский режим. Хотя истинная причина в другом, — исторические кумиры тех, кто особенно старается превратить этот праздник в день скорби и траура, в той войне были биты, так что радоваться им нечему, зато поводов печалиться хоть отбавляй.

Но даже на фоне остальных красных дней календаря самым невнятным и противоречивым можно назвать День Конституции. Дальше это слово в статье не будет писаться со строчной буквы, но не из неуважения к главному документу государства и не от неграмотности, а потому, что будет упоминаться часто и в разных контекстах. Путать читателя лишний раз не хочется, ведь и без разных вариантов написания хватает путаницы в недолгой истории конституционализма в независимой Украине. Тут вам и формальные противоречия — принимали ночью, а празднуем днем, и нестыковки по сути — написано одно, а делается совершенно другое.

В разных странах разное отношение к конституциям. В качестве любопытного и познавательного примера возьмем две страны, принадлежащие к одной культуре, говорящие на одном языке, схожие ментально и ставшие независимыми в один исторический период. Речь идет об Аргентине и Венесуэле. Обе страны имеют довольно типичную для Латинской Америки политическую историю, насыщенную революциями, переворотами и гражданскими войнами. Времена демократического правления периодически сменялись авторитаризмом правых или левых, проамериканских или антиамериканских, популистских или военных диктатур и хунт. Однако при всем этом сходстве имеется и одно различие. Не берусь судить, насколько оно существенно, но в Аргентине до сегодняшнего дня с небольшими перерывами действует конституция, принятая еще в 1853 году, а Венесуэла со времени обретения независимости успела сменить двадцать пять конституций и сейчас живет по двадцать шестой.

Этот пример весьма наглядно демонстрирует два пути конституционного развития и отношения политических элит к конституционным принципам. В случае Венесуэлы имеют место весьма циничные попытки часто менять основной закон в угоду сиюминутным прихотям правящих элит. В случае Аргентины — не менее циничное игнорирование конституционных требований правящими режимами, не заморачивающимися в своей политической практике тем, что написано на бумаге.

Такие вот две своеобразные крайности. А украинский конституционный путь лежит где-то между ними, творчески сочетая оба варианта. У нас власти предержащие умудряются аргентинское бесцеремонное наплевательство в отношении конституционных норм поразительным образом сочетать с венесуэльским стремлением конъюнктурно перекраивать эти нормы под каждый политический чих. Так что хочется элитам менять конституцию как в Венесуэле, а можется пока как в Аргентине, и свою очередную годовщину наш основной закон встречает почти в том же виде, в котором был принят в ночь на 28 июня 1996 года.

Однако удачные и не очень попытки его поменять заслуживают того, чтобы быть рассмотренными, иначе сложно будет предугадать, во что превратится наша конституция еще через несколько лет. Среди украинских президентов нельзя отдать кому-либо пальму первенства в плане излишнего пиетета к конституционным нормам и требованиям, но наиболее активным и наименее удачливым в деле конституционного реформирования может быть уверенно назван Леонид Кучма.

Леонид Данилович заложил основы многих конституционных процессов, и последующие реформаторы в основном повторяли его зады. Начать хотя бы с того, что конституция у нас была принята в том самом виде и тем самым способом только потому, что Кучма хотел ее поменять. Именно его ультиматум парламенту с угрозой вынести на референдум свой проект основного закона заставил депутатов трудится в течение ночи с 27 на 28 июня 1996 года с невиданным упорством и плодотворностью. В том, что эту конституцию называют кучмовской, есть своя ирония, но, как видим, есть и резон.

Президенту результат депутатского творчества не понравился сразу, но руки до его перекраивания дошли только в двухтысячном году. Сначала Кучма обновил свою легитимность на президентских выборах в ноябре 1999-го с удобным спарринг-партнером, а уже в январе следующего года назначил на 16 апреля референдум по внесению в конституцию изменений, которые существенно перекраивали баланс властных полномочий между президентом и парламентом.

Народу предлагалось задать шесть вопросов — о праве президента распускать парламент, если депутаты за месяц не смогли сформировать устойчивого большинства или за три месяца не приняли бюджет; об отмене депутатского иммунитета; об уменьшении количества депутатов с 450 до 300 человек; о разделении парламента на две палаты; о недоверии парламенту, которое тоже могло бы позволить его распустить; о возможности принятия конституции всеукраинским референдумом.

Депутаты поняли, на чей каравай разевается президентский рот, и пригрозили встречной инициативой. Украинская компартия затеяла провести свой референдум, с блэкджеком и прочими сопутствующими прибамбасами, — об отмене президентства, о формировании исполнительной власти в регионах местными советами и о возвращении в течение пяти лет сбережений граждан. Но эта история ничем не закончилась.

Казалось бы, еще в советских энциклопедических словарях было весьма справедливо подмечено, что “в буржуазных странах с авторитарными режимами референдум нередко используется как средство навязывания населению правящими кругами того или иного реакционного закона”. Однако эта фишка с референдумами красной нитью проходит через всю краткую историю нашего конституционного реформирования. К апрельскому референдуму последний вопрос не доехал, будучи приторможен конституционным судом. КС посчитал, что сначала надо бы провести еще один референдум для выяснения мнения народа о необходимости принятия новой конституции, а в случае положительного ответа уже конкретно принимать таковую. Но президентские соратники во главе с “директором парламента” нардепом Волковым, не горели желанием нести моральные и прочие расходы по подготовке аж двух референдумов там, где считали возможным потратиться на один.

Не пропустил КС и вопрос о недоверии парламенту, так что 16 апреля народ вполне прогнозируемо проголосовал по четырем вопросам. За лишний повод разогнать дармоедов — около 85%, за лишение дармоедов неприкосновенности — 89 %, за сокращение поголовья дармоедов — почти 90%, за разделение дармоедов на две палаты — 81%. Дело было за малым — чтобы это решение поддержали сами фигуранты конституционных нововведений. А вот с этим не заладилось — необходимое для окончательного решения вопроса большинство в триста голосов президент так и не смог наскрести.

Изначально предполагалось, что депутаты никуда не денутся, если им ткнуть под нос волю избравшего их народа. Но и депутатам, и самому народу было очевидно, что инициаторы референдума попытались цинично использовать людей в своей борьбе за дележ власти и сопутствующих ей кормушек. А в этой борьбе избиратели не сочувствовали ни тем, ни другим, так что никакой гнев народных масс не грозил бы народным избранникам за желание похерить имплементацию всенародного волеизъявления. Леонид Данилович и взывал, и грозил, и просил, а все без толку. В ноябре следующего года он даже заявил, что ничего не хотел для себя, а референдум предусматривал вовсе не увеличение, а уменьшение полномочий президента, — якобы предполагалось создание парламентского большинства, которое формирует коалиционное правительство.

В самих вопросах референдума, кстати, по поводу формирования правительства как раз ничего сказано не было, но на эту фразу следует обратить внимание, поскольку она стала ключевой в следующем походе президента Кучмы в конституционные реформаторы. Этот поход был объявлен в августе 2002 года, а на посту начальника штаба и снабжения Волкова сменил Медведчук.

С референдумом на этот раз решили вообще не связываться, так сформулировав и рассредоточив по конституции нововведения, чтобы ничего не попало в те разделы, изменение которых требует утверждения на референдуме. Вместо этого сосредоточились на проталкивании идеи через парламент. Но и это оказалось непросто, поскольку требовалось, чтобы законопроект сначала приняли простым большинством, а на следующей сессии уже конституционным — в триста голосов.

Трудности состояли в том, что у президента и простого устойчивого большинства на тот момент не имелось, а его положение “хромой утки”, неспособной составить конкуренцию фавориту следующих выборов Ющенко, побуждало парламентариев задуматься о поиске покровителя на будущее. К тому же злые языки усмотрели за столь неожиданным маневром теряющего популярность Кучмы хитрое желание сохраниться на ведущих ролях в украинской политике в качестве главы правительства с новыми полномочиями. Время показало всю наивность подобных планов, даже если они и имелись в наличии.

Ющенко и Янукович, наиболее вероятные кандидаты в президенты, может и рады были видеть своего соперника в роли номинального главы государства при сильном премьере, но примерять такой костюмчик на себя вовсе не стремились. Тем не менее, Медведчук развил бурную деятельность и смог заручиться поддержкой оппозиционных коммунистов и социалистов — давних сторонников перераспределения государственной власти от президента к парламенту. У них симпатии к парламентаризму только окрепли, когда стало ясно, что на президентских выборах их лидерам ловить нечего. Но и при титанических усилиях в решающий момент в апреле 2004 года выяснилось, что шести голосов все-таки не хватает до столь необходимых трех сотен.

Казалось, идея успешно похоронена, однако чем острее складывалась конкуренция на президентских выборах, тем больше будущая проигравшая сторона боялась доверить всю полноту власти победителю. Да и в лагере будущего победителя конституционная реформа находила все новых и новых сторонников с возрастанием числа людей, которым Ющенко успел пообещать премьерский пост. В результате реформу разогрели в майданном противостоянии, подали на круглый стол и вынудили Ющенко скушать ее не поперхнувшись. “Христом-богом прошу, давайте примем этот закон! Придет новый президент — еще десять раз все поменяем!” — взывал к парламентариям спикер Литвин. Такая аргументация имела успех, и закон приняли. Хотя и не без очевидных нарушений, позволяющих в дальнейшем оспорить его легитимность.

Бытует мнение, что Ющенко мог, но не захотел отыграть ситуацию назад в начале своего президентства. Ближе к истине обратное утверждение — хотел, но не смог. Во-первых, до 2006 года он и так правил с полномочиями, унаследованными от Кучмы. Во вторых, трехсот голосов в парламенте для введения новых изменений в пользу президента как не было, так и не появилось. Можно, конечно, было оспорить и отменить результаты реформы в конституционном суде, как это потом сделал Янукович, но, и это в-третьих, не было конституционного суда. Точнее сам суд был, но в нем не было кворума. У большинства старых судей истек срок полномочий, а назначение и присягу новых парламент блокировал, прекрасно понимая, для чего эти судьи нужны Ющенко. К тому моменту, как судьи были назначены, стало уже не до отмены реформы. Кроме того, много времени ушло на дрессировку судей, чтобы привить им на уровне инстинкта то послушание, которое они столь ретиво демонстрируют сейчас.

Действовать боле решительно Ющенко попытался, когда было уже поздно. В конце 2007 года он издал указ о создании национального конституционного совета во главе с собой любимым. Деяния этого совета послужили прекрасной иллюстрацией того, как нельзя менять конституцию. Партия регионов сказала много умных и правильных слов о том, почему конституционной реформой должен заниматься парламент, а не назначенная президентом юридическая обслуга. Сейчас журналисты отыскивают и со смаком возвращают регионалам тогдашние цитаты Лукаш и Лавриновича.

Поскольку трехсот голосов за конституционные изменения в пользу Ющенко на тот момент не могло быть даже теоретически, Зварыч реанимировал кучмовскую идею не вносить изменения в действующую конституцию тем способом, который в ней предусмотрен, а принимать новую на референдуме. Сторонники Тимошенко сказали много умных и правильных слов, почему этого делать нельзя. Тогдашние сторонники Ющенко, которые теперь стали сторонниками Тимошенко, сказали много не столь умных и правильных слов, почему это делать можно и нужно. Когда появится повод, журналисты с удовольствием отыщут эти цитаты и вернут их авторам.

Вскоре стало очевидно, что национальный конституционный совет является сплошной бутафорией, участие в нем представителей парламентских фракций не дает им никаких возможностей в плане влияния на содержание готовящегося документа, — все равно будет принята та редакция, которая устраивает Ющенко. Да, собственно, она уже и написана. Тем не менее, какое-то время в этот орган входили даже коммунисты и регионалы, пока глупость подобного поведения не стала очевидна даже им самим. Сейчас оппозиция стала умнее и бойкотирует конституционную ассамблею Януковича с самого начала.

Совет перелопатил целую тонну ахинеи, вышедшей в результате вакханалии “всенародного” обсуждения из-под пера политизированных сумасшедших и просто любителей постебаться, и все-таки разразился наметками документа, который уже перестал кого-либо интересовать. А тем временем конституционная фишка вошла в моду, и в политических кругах стало престижным обзаводиться собственными проектами конституций. Премьерский БЮТ написал свою конституцию с невиданными полномочиями премьера, регионалы вывесили на сайте проект с русским языком в качестве второго государственного и двойным гражданством. Казалось, что проектов конституций собственного сочинения не имеют разве что некоторые председатели сельсоветов, да и то по неграмотности. Впрочем, и имеющиеся мало кто читал, кроме их авторов.

Больше всего шума наделал слив информации о переговорах тимошенковцев с регионалами по подготовке совместного проекта конституции, за который найти триста голосов в парламенте проще, чем высморкаться. Пока аналитики морщили лбы, задаваясь вполне резонным вопросом, какая польза может быть от этого сговора двум фаворитам предстоящих президентских выборов, кроме возможности взаимного кидалова, Янукович первым успел кинуть партнера и победил.

А труп национального конституционного совета тем временем продолжал тихонько разлагаться, не привлекая к себе ничьего внимания, пока Янукович не ликвидировал этот орган президентским указом аж в апреле 2010 года. Казалось, что такая структура ему уже не понадобится, ведь, придя к власти, регионалы поначалу демонстрировали скорее аргентинское, чем венесуэльское отношение к конституции. Партийно-фракционное меньшинство они объявили парламентским большинством, сформировали свое правительство. Полномочий у президента получилось, хоть отбавляй, а возврат к смешанной системе выборов позволял бы воспроизвести этот трюк в парламенте следующего созыва практически со стопроцентной гарантией.

Однако на этом пути Янукович долго не удержался — сначала вернул старую конституцию решением верного КС, а теперь затеял менять ее на новую, сформировав конституционную ассамблею. В последнее время дифирамбы в адрес кадрового состава этой ассамблеи встречаются в текстах даже объективных и авторитетных журналистов, но при этом почему-то не вспоминается печальный опыт национального конституционного совета. Таким образом, у Януковича есть все шансы подойти к президентским выборам 2015 года в роли позднего Кучмы или позднего Ющенко. И с аналогичным результатом.

Какие выводы имеет смысл сделать из этого затянувшегося праздничного тоста? Можно, конечно, разразиться бессмысленным патетическим брюзжанием на тему того, что конституцию следует соблюдать, а не менять, но его и так хватает. А если ближе к делу, то, во-первых, конституцию у нас меняли и менять будут, потому что это выгодно, а внушающей почтение традиции за документом нет. Во-вторых, точка зрения на характер конституционных изменений определяется точкой сидения их инициатора. В-третьих, желание менять конституцию — признак не силы, а слабости политика.

Ну и, конечно, всех с праздником.

Игорь ГРИДАСОВ