Коллективный Запад. Главный враг “коллективного Путина”

Это словосочетание, наряду с “англосаксами”, в российской официальной риторике с недавних пор стало обозначать главного врага. Но кто этот враг?

Почему мир делят на Запад и Восток, а не на Север и Юг?

У этого есть вполне конкретные исторические причины. Первоначально, тысячи полторы лет назад, “Запад” и “Восток” были церковными терминами, причем “Запад” был гораздо менее употребительным. “Восточными” называли церкви, которые возникли в восточной половине Римской империи (Константинопольская, Антиохийская, Иерусалимская и Александрийская). Западную церковь чаще называли Римской или латинской, по богослужебному языку (на Востоке пользовались греческим). Это разделение к XI веку переросло в раскол христианства на православие и католичество.

Со временем западные христиане стали называть “Востоком” и мусульманский мир, и Индию, и Китай. Сами себя они при этом считали не “Западом”, а просто “христианским миром”. Православные были для них “схизматиками” (буквально — “раскольниками”), то есть “ненастоящими” христианами. Со своей стороны, православные (в том числе русские) называли собственную церковь “восточной” и “греческой”, а западных христиан — “латинянами”. 

В эпоху крестовых походов и в начале колониальной эпохи религиозные различия оставались ключевыми. Со временем на первый план вышли другие: техническая оснащенность и “цивилизованность”. Тем не менее для большинства современных теоретиков — вплоть до американского политолога Сэмюэля Хантингтона, чье “Столкновение цивилизаций” вышло в 1997 году, — главным критерием, по которому определяется Запад (равно как и любая другая цивилизация), все равно остается религия. Не столько вера как таковая, сколько культурная традиция: чтобы принадлежать к западной цивилизации, не обязательно быть католиком или протестантом, но обязательно “вписываться” в нормы и институты, которые восходят к западнохристианской культурной традиции.

Впрочем, Хантингтон уточнял, что религиозный фактор — не единственный. Например, он полагал, что преимущественно католическую Латинскую Америку можно выделить в особую, “незападную” цивилизацию, поскольку страны, которые ее составляют, сравнительно мало участвуют в международной политике за пределами своего континента, а также имеют мощный дополнительный объединяющий фактор — наследие испанского колониализма и борьбы с ним. Интересно, что Южная Африка — такая же бывшая британская колония с преимущественно протестантским населением, как США и Австралия, но ее Хантингтон к Западу не относил.

Хантингтон, как и большинство других современных теоретиков, полагал, что для Запада характерен особый набор ценностей и политических институтов: личная свобода (в том числе свобода слова), права человека, неприкосновенность частной собственности, верховенство права, рыночная экономика. Иными словами, классический либерализм. С этой точки зрения, по мнению историка Стивена Коткина, Японию можно отнести к Западу — а вот Россию нельзя.

При этом едва ли не самым проблематичным регионом мира Сэмюэль Хантингтон считал Восточную Европу. Католическая Польша вроде бы должна быть западной страной, но очень долго находилась в сфере влияния России. Православная Греция вроде бы должна быть чужда Западу, но состоит в НАТО с 1952 года и в ЕС — с 1981-го. 

Философ уже в девяностые ожидал, что конфликты идентичностей в таких “цивилизационных пограничьях” будут одним из источников международного напряжения. Памятуя, что триггером украинского кризиса в 2013 году стал отказ Виктора Януковича от евроинтеграции в пользу партнерства с Россией, можно считать, что Хантингтон оказался прав.

Ну и кстати: деление мира на “глобальный Север” и “глобальный Юг” тоже существует. Но оно скорее экономическое: Север богат, Юг беден. А деление на Запад и Восток — преимущественно культурное.

Запад — это действительно “единый коллектив” стран?

В самих западных странах долгое время предпочитали объединять себя не по этому “географическому” признаку. В эпоху холодной войны там чаще говорили о “коммунистическом” и “свободном мире”. При этом первый иногда называли “Восточным блоком”, а второй “Западным” — крайне редко: далеко не все были готовы, подобно Коткину, отнести к Западу, например, Японию. 

Причины объяснил американский ученого палестинского происхождения Эдвард Саид в книге “Ориентализм”, вышедшей в 1978 году. Он очень обстоятельно и аргументированно высказал, в сущности, простую претензию: для западных обывателей, правительств и многих интеллектуалов “Восток” (по латыни Oriens) — это какой-то монолитный экзотический “Другой”. Придавая огромное значение различиям, скажем, между Британией и Францией или между католичеством и протестантством, они словно не замечают различий между Индией и Китаем или между суннизмом и шиизмом. Представления о “Востоке” определяются стереотипами: мистицизм, фанатизм, рабство, нищета и так далее.

И действительно, вплоть до ХХ века по всей Европе говорили о “восточных товарах”, “восточном искусстве”, “восточных верованиях”, “восточных языках”, “восточных сказках” и тому подобном. В Оксфорде до 1 августа 2022 существовал восточный факультет (ныне переименован в факультет азиатских и ближневосточных исследований). В России до сих пор существуют Музей Востока и академический Институт востоковедения, не говоря о “восточной медицине” (как правило, китайской), “восточных духовных практиках” (как правило, индийских) и “восточной кухне” (как правило, центральноазиатской). 

Уже в нулевые, в пику Саиду, нидерландско-американский журналист Иэн Бурума и израильский философ Авишай Маргалит ввели термин “окцидентализм” (от латинского Occidens — запад). По их мнению, в отношении Запада существует не меньше стереотипов и огульных обобщений, чем в отношении “Востока”: бездуховность, вседозволенность, лицемерие, торгашество и так далее, и тому подобное. Если ориентализм, по Саиду, был идеологией колониализма, то окцидентализм, по Буруме и Маргалиту, — идеология экстремизма и терроризма.

Эти стереотипы окциденталистского (то есть внешнего) взгляда на Запад похожи до степени смешения на стереотипы относительно либерализма, которые распространены внутри самого западного общества. Интеллектуалы левого, правого и крайне правого толка упрекают либеральное западное общество в колониализме, забвении собственной идентичности, бездуховности и безыдейности, зацикленности на материальном благополучии, а также ханжестве.

Сравнительно недавно — в последние лет тридцать — представление о Западе как особой общности (если угодно, цивилизации) наконец стало более или менее общепринятым на самом Западе. После распада СССР политико-идеологический критерий, по которому мир делился на “свободный” и “коммунистический”, утратил актуальность, а потребность в каком-то разделении сохранилась: различия между странами и народами, очевидным образом, никуда не делись. И появилось великое множество научных и публицистических работ о “Западе и остальном мире” (“the West and the rest”, как в подзаголовке книги Ниала Фергюсона) и о том, “почему Запад господствует”. 

В 2010-х американская экономистка Дейдра Макклоски издала “Буржуазную эру” — три объемистых тома апологии классического либерализма. Она прямо отвергает идею, что либерализм и буржуазность — это сугубо западные феномены. Но ее книги можно прочесть и как отповедь окцидентализму: западное буржуазное общество, вопреки всему, что говорят его критики, гуманнее любого из своих конкурентов и лучше способствует всестороннему развитию личности и проживанию полной жизни. 

И тем не менее профессор философии и права Нью-Йоркского университета Кваме Энтони Аппиа считает, что “западная культура” — неподходящее название для сообщества людей, живущего по либеральным принципам: даже если эти принципы изобрели на Западе, однозначно увязывать их с Западом — значит, делать их менее привлекательными для людей с иной идентичностью.

Запад — это, в любом случае, очень много стран. Почему Путину так важно подчеркнуть, что он — “коллективный”?

Этого мы не знаем. Но можем предложить одну гипотезу. Вкратце: “коллективный” — это не определение Запада; “коллективный Запад” — это вообще отдельная сущность. Это не общность стран, как “просто” Запад, а замкнутая элита, которая этими странами правит, в основном из-за кулис. 

Клише “коллективный Запад” закрепилось в речи высших руководителей России совсем недавно — год-полтора назад. Оно, конечно, всплывало и раньше: упоминалось в медиа еще в середине нулевых. В 2011 году “коллективный Запад” обвиняли в “проявлении нездорового интереса к финно-угорской проблематике России”. В 2012-м некто Василий Блаженный со страниц “Новой газеты” предупреждал, что “коллективный Запад” может ввести более жесткие санкции, чем предусмотренные “законом Магнитского”. Но это были эпизодические упоминания.

В публичной речи Путина “коллективный Запад” впервые возник лишь в послании Федеральному собранию 2021 года. Причем не в самом очевидном контексте: президент России возмутился, что “коллективный Запад” никак не отреагировал на покушение, которое якобы готовилось на Александра Лукашенко (к слову, Лукашенко тоже часто пользуется оборотом “коллективный Запад” — например, вот и вот). До этого “коллективными” у Путина бывали безопасность, иммунитет или ответственность.

А теперь смотрите. В речах Путина и его приближенных, а равно и Лукашенко, “коллективный Запад” — это некий субъект, имеющий собственные волю и разум: он “привык мерить все и всех по себе [и] полагает, что все продается и покупается” (слова Путина); он “развязывает экономическую войну” (слова Мишустина); у него есть “модель либерального глобализма”, которой он “следует” (снова Путин). “Им [коллективному Западу] не нужна, просто не нужна сильная и суверенная Россия, — говорил президент, — они не простят нам ни нашего самостоятельного курса, ни того, что мы отстаиваем свои национальные интересы”. 

Эпизодически Путин употребляет выражение “коллективный Запад” как синоним “США и их союзников”. Только союзничество это специфическое: по словам президента России, “коллективный Запад” расширяет НАТО и “сколачивает все новые военные альянсы”, в том числе AUKUS (антикитайский союз Австралии, Британии и США). Страны не сами решают присоединиться к тому или иному союзу, а подчиняются какой-то внешней воле. 

Более того, Путин тщательно отделяет граждан западных стран от “коллективного Запада” и то и дело подчеркивает, что они от его политики страдают больше всех. 

“Очевидно, — говорил Путин 16 августа, — что с помощью [санкций] западные глобалистские элиты <…> пытаются отвлечь внимание своих собственных граждан от острых социально-экономических проблем <…>, переложить собственные провалы на другие страны — на Россию, на Китай, которые отстаивают свою точку зрения, строят суверенную политику развития, не подчиняясь диктату наднациональных элит”. 

Сергей Лавров в статье в “Известиях” писал, что Европа сама страдает от санкций против России, которые ввела по указке США. Вместо вооружений, отправленных в Украину, она вынуждена будет закупать новые у американцев, а вместо дешевого российского газа ей теперь придется покупать дорогой американский. “Внешняя политика коллективного Запада, — резюмировал министр, — это „театр одного актера“” — то есть США, а еще точнее — американского бизнеса, в данном случае оружейного и энергетического.

И Путин, и Лавров, и многие другие представители российской власти и пропаганды настаивают, что “коллективный Запад” стремится контролировать мир при помощи “тоталитарного либерализма” и мифа о “золотом миллиарде”. Но это, говорят они, перестает работать: мир становится многополярным — это объективный процесс, который “коллективный Запад” не в силах остановить. Вот он и бесится.

Картина получается такая. Россия стала жертвой буллинга: на нее накинулись толпой, хотят “сломать” и отобрать ресурсы. Но истинный заводила прячется за спинами стран и организаций, составляющих эту толпу, подзуживает их, растравляет русофобию. И России придется разбить лицо-другое, чтобы толпа охолонула и осознала, что не на того напала и что заводила ею манипулирует.

Венгерский премьер Виктор Орбан примерно на этом месте всегда вспоминает Джорджа Сороса, которого считает главным кукловодом “либеральной глобалистской элиты”. Более отчаянные конспирологи тут сбиваются на Ротшильдов и Рокфеллеров — их подковерной борьбой за мировое господство они готовы объяснить более или менее любое событие. Путин и его единомышленники конкретных имен предпочитают не называть (впрочем, бывают и исключения). Хотя по сути имеют в виду то же самое. 

Неожиданное открытие, которое мы сделали, пока писали это письмо

Одним из первых авторов, у кого название “Запад” получило положительные коннотации, в 1950-е годы стал Джон Толкин. “Западными землями” у него называлась часть Средиземья, населенная “свободными народами” — то есть теми, кого не поработил Саурон: людьми, эльфами, гномами, хоббитами. Сам Толкин, впрочем, настойчиво отрицал, что придуманный им мир в каком бы то ни было смысле является аллегорией реального мира ХХ века.