Коллективная опасность. Почему Вашингтон не хочет содержать союзников

Если прошлый президент США Барак Обама после долгих сомнений все-таки определился, в рамках формулы известного российского политэмигранта Андрея Пионтковского, что “умирать за Нарву” стоит, то в отношении нынешнего американского президента Дональда Трампа до сих пор трудно сказать в этом отношении что-либо определенное.

Почему бы не свергнуть Мадуро?

Так, в июле, проглотив приглашение к переговорам о членстве в НАТО Македонии при условии изменения названия страны, чему до сих пор сопротивляется часть руководства этого балканского государства, Трамп внезапно обвинил Черногорию, присоединившуюся к Альянсу минувшим летом, в воинственности и способности спровоцировать третью мировую войну. Можно было бы отнести этот комментарий американского лидера к эмоциональному фону переговоров с Владимиром Путиным в Хельсинки, или списать на его специфическое чувство юмора, если бы не явное стремление Трампа и части его окружения к ревизии внешней политики. У Трампа она заметно (чтобы не сказать — принципиально) иная, нежели та, которую проводили его предшественники, причем от обеих партий. Но все же не абсолютно оригинальная.

Стоит напомнить, что президент Обама тоже обращался к таким историческим образцам дипломатии Америки, в которых гегемонистский элемент был ослаблен. В частности, в своих программных интервью он упоминал стратегию администрации Джорджа Буша-старшего, в которой внешней политикой заведовали госсекретарь Джеймс Бейкер и советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт.

Эта стратегия состояла в экономии ресурсов при проекции силы и действиях в критических точках при неукоснительном следовании базовым принципам (таким, как поддержка демократии и защита прав человека, нераспространение ядерного оружия). В частности поэтому, по мнению Обамы и его советника по национальной безопасности Томаса Донилона, США удалось “без шума и пыли” выиграть первую войну в Персидском заливе. Заметим, без продолжения кампании с целью устранить Саддама Хусейна. Изъятие Хусейна, хоть и в порядке крайности (в смысле масштаба операции “Иракская свобода”, потому что обычно такое разворачивание не требуется), и называется в американском внешнеполитическом языке “сменой режима”.

А на эту формулировку в Белом доме Обамы, несмотря на случившееся в Ливии, смотрели косо. И продолжают относиться к ней с осторожностью в Белом доме Трампа, невзирая на некоторые жесты действующего советника Джона Болтона в адрес, к примеру, Ирана. И это, подчеркнем, вопреки извивам мышления самого президента, ранее спрашивавшего, почему нельзя просто устранить дегенеративный режим Николаса Мадуро в Венесуэле. Режим, к слову, отметившийся не только объективной генерацией новых волн беженцев в США, но и попытками организации терактов на их территории.

Как оказалось (и не случайно), для Трампа моделью ответа на такой вызов является операция США на Гренаде времен президентства Рональда Рейгана, в ходе которой штурмом позиций кубинских “освободителей” командовал нынешний военный советник министра обороны Украины генерал Джон Абизаид. По иронии судьбы, именно нынешний “ястребиный” кабинет отговаривал Трампа от такого шага в отношении Венесуэлы. Притом что свержение Мадуро стало бы очевидным ударом по режиму Путина (независимо от того, понимает ли это сам президент США или нет): Москва рассматривает Каракас как “черный ход” в Америку. Причем речь о целом комплексе возможностей: от потенциальной перспективы базирования российских стратегических бомбардировщиков и реализации нефтегазовых проектов до простой дестабилизации региона, который для Вашингтона является своего рода подобием Центральной Азии для Москвы.

Более того, такой операции аплодировала бы значительная часть того, что все еще называется “свободным миром”. К этому стоит добавить, что такая стратегия, как “смена режима”, критиковалась как республиканцами при Клинтоне, как демократами при Буше-младшем, так и левыми либералами, а также ультраправыми изоляционистами в США при любом президенте не столько за империализм и милитаризм, сколько за проблему следующего этапа. А именно — отсутствие ясного ответа на вопрос, что, собственно, делать с территорией, режим которой свергнут, — и зачем?

Проклятый вопрос

Этот проклятый вопрос приобрел особую остроту после распада Советского Союза в 1991 г. Ведь насильственная политическая модернизация послевоенной Германии и Японии, в меньшей степени имевшая место также в Южной Корее, а впоследствии идеологическое десантирование “чикагцев” в Чили — оправдывались существованием коммунистической угрозы. Причем первые две модернизации считаются 100-процентным успехом и до сих пор, чилийский вариант подвергается некоторой небезосновательной критике в ретроспективе, а Южная Корея сама начала демонстрировать достижения в общечеловеческой плоскости не меньшие, чем ряд стран Европы.

За прошедшую четверть века внешний стимулятор для политики американского и — шире — западного интервенционизма если и не исчез совсем, то был ослаблен за счет трех факторов.

Первый — мимикрия России, в которой кадры советской политической полиции, криминалитета и части партийной академической интеллигенции создали союз, выстроивший нечто вроде гангстерского капитализма, до второй половины 2000-х явно не претендовавшего на великодержавную роль.

Уточним, впрочем, что “золотой парашют” для Кремля во второй половине 1991 г. был масштабным (об этом немало рассказывается в мемуарах членов правительства Ельцина-Гайдара, в частности, о мнении Джеймса Бейкера и экс-госсекретаря Джорджа Шульца в отношении будущей роли Москвы) — так, именно России досталось место постоянного члена Совбеза ООН, в то время как справедливо было бы разделить этот мандат между всеми теми республиками СССР, которые являлись ее соучредителями. Но до самого конца 1990-х, а именно до приснопамятного разворота над Атлантикой премьер-министра РФ Евгения Примакова, отменившего 24 марта 1999 г. визит в США в ответ на операцию НАТО в Югославии, Россия считалась любимым детищем вашингтонских неолибералов. Она получала массированную финансовую и иную помощь, поэтому угроза, исходящая от нее так называемому “мальто-мадридскому” (от начала перестройки до расширения НАТО) мировому порядку, считалась минимальной.

Второй фактор — это впечатляющая трансформация Китая, который не пытался занять место СССР, не требовал возвращения (с собой во второй роли) биполярного порядка, отказался от коммунистической идеологии хозяйствования и строительства социализма в одной стране, четко разделял грозную риторику и реальную политику. То есть КНР радовала Запад во всех аспектах, кроме демпинга, кражи технологий и ущемления прав человека.

Третий фактор — эстетического неприятия интервенционизма в качестве инструмента терапии дисбалансов глобального миропорядка — состоит в доминировании в СМИ и университетских городках стран Запада левой, либеральной идеологии высшего приоритета прав личности и “бремени белого человека наоборот”. Во внутренней политике стран западного цивилизационного конгломерата эта идеология выражается в социал-демократической по своему характеру экономической стратегии, а во внешней политике в таких подходах к большинству развивающихся стран, которые можно обобщить под общим ярлыком “платить и каяться”.

С первым научились жить (если говорить о США — то за прошедшие десятилетия американцы перестроили свою экономику на новой технологической основе, по крайней мере, это касается обоих побережий). На второе научились смотреть сквозь пальцы и тонко использовать. Третье интересует не самую влиятельную часть политической элиты Запада, сегодня в особенности. Пока, впрочем, не появился президент Трамп, провозгласивший Китай едва ли не главным соперником США.

Причем следует подчеркнуть, что Пекин не был готов к нынешнему обострению, и группировка Си Цзиньпина меняла правила управления страной без учета конфронтации с Америкой, поэтому недавно даже потянулись слухи о поиске способного адаптироваться к такой задаче преемника для председателя Си.

Во многом именно этим, а не самим фактом интервенции, были обусловлены распад Ливии и продолжающаяся сирийская катастрофа, спровоцированная явно ошибочной реакцией Белого дома Обамы на преступления режима Асада в 2013 г.

НАТО против мафии?

Вместе с тем и первое, и второе обстоятельства, будучи частью проблематики интервенционизма, одновременно являются и важнейшими сегментами дилеммы коллективной безопасности, с которой Вашингтон и другие западные (а также незападные) государства сталкиваются на протяжении последних двадцати лет. Как минимум потому, что удар по режиму пять лет назад не был поддержан Великобританией, а теперь Вашингтон сам призывает Лондон поддержать возвращение полномасштабного режима санкций против Ирана...

Ведь необходимо вспомнить, что последний эпизод, в котором система коллективной безопасности сработала штатно (и в тесном переплетении с политикой интервенционизма), — это 2001-2002 гг., когда Соединенные Штаты при полной поддержке своих североатлантических союзников, союзников в Центральной Азии, в том числе и не в последнюю очередь России, вторглись в Афганистан. Конечно, сегодня можно иронизировать над тем, что операция США и НАТО в Афганистане продолжается и по сей день, при уже третьем американском президенте подряд, однако первоочередная задача коллективной интервенции — свержение режима “Талибана” — была выполнена в самые сжатые сроки.

Но не прошло и двух лет, как интервенция США и “коалиции доброй воли” в Ирак не только расколола НАТО и Европу, по выражению тогдашнего министра обороны США Дональда Рамсфельда, на “старую” и “новую”. Но по иным причинам она же внезапно привела также к охлаждению отношений между европейскими союзниками НАТО и Турецкой Республикой, плоды которой мы наблюдаем пятнадцать лет спустя.

Неуверенность Турции (а также доходящая временами до взаимного остервенения полемика между, с одной стороны, Израилем, а с другой — либеральными кругами в США и европейскими правительствами) в гарантиях коллективной безопасности в рамках НАТО можно, конечно, считать и одним из демагогических приемов Тайипа Реджепа Эрдогана, добившегося сегодня концентрации власти в своих руках. Но факт остается фактом: тучные и беспечные 2000-е породили немало опасных иллюзий, в частности, касающихся представлений об отсутствии у западного образа жизни подлинных, экзистенциальных, идеологически целостных противников.

Сегодня можно говорить о том, что такой противник был вызван к жизни внешними объективными факторами и представляет собой созревающий конгломерат мафиозных и террористических организаций, намеренных сокрушить единство западной цивилизации. Этот конгломерат пытается достичь своих целей путем коррумпирования политической элиты стран Запада и координации политической активности тех социальных слоев, которые либо не осознают своих собственных выгод от глобализации, либо и в самом деле понесли в ее процессе сравнительные потери (причем, возможно, даже не так материальные, как психологические).

Динамика международной ситуации, заданная отказом администрации Обамы от интервенции в Сирию и нападением России на Украину с целью пересмотреть результаты корректирующей по своему типу Революции достоинства, формулирует качественно новые вопросы к политическому планированию стран Запада. Главным из них представляется следующий: способна ли система коллективной безопасности, такая как, в частности (но в первую очередь) НАТО, противостоять захватившей государственные аппараты ряда стран организованной преступности, использующей гибридные методы ведения войны? И смежный вопрос: способен ли Альянс (и другие коллективные военно-политические субъекты) противостоять и сдерживать подобного противника при том отягчающем обстоятельстве, что, несмотря на объективную некомпетентность и неэффективность управления территорий, управляемых гангстерами, как минимум одна из них обладает стратегическим ядерным арсеналом и правом вето в Совбезе ООН?

Здесь, впрочем, имеет смысл сделать еще одно, но оптимистическое уточнение — любой детальный разбор поведения того политического организма, который все еще называется “Российской Федерацией”, на протяжении последних пяти лет неуклонно демонстрирует склонность верхушки к отступлению в обстоятельствах по-настоящему болезненных ответов на собственные провокации и вмешательства в политику других стран.

Но нынешняя западная элита в силу вышеописанного третьего фактора ограничения интервенционизма (а также, как выяснилось в эпоху, наставшую после отчуждения России от международной системы, инфильтрации агентами влияния Кремля) осторожна и нетороплива в принятии подобных решений.

Это, в свою очередь, стало подмывать основы коллективной безопасности задолго до появления на олимпе американской и глобальной политики Дональда Трампа и его пестрой администрации.

От Джексона до Трампа

Что же касается повторяющихся атак на принцип коллективных гарантий со стороны самого 45-го президента США, то здесь также необходимо очистить нынешнюю риторику Белого дома от наслоений из интерпретаций медиа, с первого дня его правления противостоящих “чужаку” в округе Колумбия единым фронтом. На самом деле подобная линия присутствовала в американской внешней политике всегда, просто десятилетиями считалась уделом маргиналов (во внутренней политике ее программным документом считается изданная в 2002 г. “Смерть Запада” ныне почти 80-летнего руководителя коммуникаций Белого дома при Рональде Рейгане Пэта Бьюкенена).

Так называемый палеоконсерватизм (в американской политической полемике этот термин, правда, считается уничижительным) содержит ряд существенных отличий как от концепций времен холодной войны, так и от неолиберализма и неоконсерватизма времен экспансии явлений и процессов глобализации. На самом деле это старинная, но загнанная на периферию “джексонианская” (по имени президента Эндрю Джексона, смотрящего на мир с 20-долларовых банкнот) школа политической мысли в традиции США.

Главных тезисов этого несколько старомодного, на взгляд эстета, но обновляемого в реальном времени “империализма” США времен Трампа и гедонистического глобализма “позолоченной” эпохи Обамы существует ровно пять.

Первый: Америка не боится угроз и не старается их смягчать, готова отвечать на них единолично или с узким кругом союзников, которые приходят сами и делят расходы.

Второй: инициатива совместных предприятий приветствуется, а вот паразитирование на федеральном бюджете США как минимум заморожено “до новых указаний”. Инвестиции вместо помощи, практицизм вместо многолетних грантов с туманными результатами.

Третий: смелые идеи, пусть даже кажущиеся абсурдными на сегодняшний день, весят больше, чем перманентный тихий сговор международной бюрократии. Это постмодернистский элемент. В мае текущего года, в какой-то степени откликаясь на дружественные посылы варшавской речи Трампа (произнесенной, впрочем, скорее для германских ушей), Варшава выступила с инициативой размещения на территории Польши постоянной военной базы США. Ради этого польская власть готова инвестировать в совместный проект $1,5-2 млрд.

Четвертый: Белый дом не собирается терпеть оскорблений в адрес Америки и коварного двурушничества (если кому-то больше нравится обмениваться комплиментами с Китаем или Россией в ущерб США — скатертью дорога). Так, нельзя не обратить внимание на время от времени мелькающие комментарии в Вашингтоне по поводу коррупции в некоторых странах, претендующих на союз с Америкой, или излишнюю деполитизацию торгово-экономических связей ключевых стран — членов НАТО, в то же время рассчитывающих на военно-политическую помощь США.

И пятый тезис: при всей любви к Европе ей пора заканчивать с массовым социальным и торгово-финансовым иждивенчеством, баланс должен хотя бы стремиться к нулю.

Так этот подход выглядит, разумеется, в идеале. И год и семь месяцев 45-го президентства в значительной мере отшлифовали его, по крайней мере, в кадровой плоскости. Так, почти год назад, после расистско-марксистского побоища в Шарлоттсвилле из администрации президента США был уволен соратник Стивена Бэннона (и Виктора Орбана) Себастьян Горка. Он заявлял о шаге под давлением “сил, не желающих поддерживать президента Трампа в осуществлении его главного обещания — сделать Америку великой вновь”. Кстати, сокращение Make America Great Again — MAGA — слишком уж зловеще перекликается с титулом руководителей Ку-клукс-клана.

При этом, конечно, многие персонажи, которых Дональд Трамп привел в Вашингтон, чрезвычайно напоминают обитателей так называемой “Незримой империи Юга”, которой на пике своей экспансии управлял ККК. Правда, насчет самостоятельного увольнения Горка преувеличил — его таки “выдавили”. В свою очередь, люди Джона Болтона, сторонника концепции о приоритете интересов США над любыми обязывающими коллективными пактами и склонного к поддержке односторонних действий, такие как Гаррет Маркиз, сменили в Нацбезе искренних изоляционистов, таких как державшийся до последнего за мечту о реализации идей Бьюкенена о закрытии Америки Майкл Энтон.

Фактически остался только оказавшийся ловким придворным борец с иммиграцией Стивен Миллер, но внешнеполитическими вопросами он вплотную не занимается. Действующего госсекретаря Майка Помпео, который сменил нерешительного и затравленного СМИ в силу его корпоративного прошлого Рекса Тиллерсона, можно назвать конъюнктурщиком, но никак не изоляционистом. Это прагматичный лоббист интересов американского ВПК, заинтересованный в существовании НАТО.

На его место в ЦРУ пришла Джина Гаспел, известная склонностью к крайним действиям ради американских национальных интересов. Поэтому вопрос о концептуальной модернизации принципа коллективной безопасности обсуждается сегодня не только на уровне перепалок в желтой прессе, но и на возвышенности “Града на холме”, который хотел построить один из сторонников нынешнего президента, экс-спикер Конгресса Ньют Гингрич.    

Отсюда и крайне символическое июньское выступление юного по политическим меркам помощника госсекретаря по Европе и Евразии Аарона Уэсса Митчелла в фонде “Наследие” (Heritage), в котором он призвал найти новый объединяющий принцип Запада. Запада, который вовсе не покидает уходящая из ЕС Великобритания и к которому теперь с надеждой присоединились Украина и Грузия.

Альтернатива консенсусной безопасности?

Документ под названием “Предложение о перманентном присутствии США в Польше” был разработан “в рамках мероприятий, направленных на углубление военного сотрудничества с США, включая увеличение присутствия американских войск в Польше” в 2018 г. Данная инициатива была направлена ​​в Конгресс США, ряду правительственных структур и аналитических центров, в том числе представителям Атлантического совета.

В предложении отмечается, что постоянное присутствие дивизии войск США на территории Польши является “необходимым для сдерживания усилившейся и опасной позиции России, которая угрожает Европе”. В Варшаве подчеркивают, что создание постоянной военной базы США отвечает интересам не только польской стороны, которая стремится обеспечить свою безопасность в свете “русской угрозы”, но и соответствует Национальной оборонной доктрине США, которая “определяет агрессию России как главную угрозу Соединенным Штатам и глобальной стабильности”.

Отстаивая необходимость создания военной базы в Польше, авторы документа отмечают всестороннее соответствие страны стандартам НАТО. В числе прочего в документе отмечается, что Польша — одна из немногих стран, выделяющих на оборонные нужды, согласно нормам НАТО, 2% ВВП. В связи с этим польская сторона предлагает инвестировать в проект размещения в стране американской бронетанковой дивизии. Эта сумма должна покрыть значительную часть средств на создание соответствующей инфраструктуры и поддержание боеготовности боевых соединений.

Предложение, конечно, для американской (и натовской, и общезападной) бюрократии “революционное”, что на тайном жаргоне чиновников означает “возмутительное”. Тем не менее оно вполне соответствует духу времени и “джексонианской” программе, хотя его дальнейшую судьбу пока трудно предсказать. Но не альтернатива ли это зависимости надежды одних стран-членов на защиту от других, потенциально подорванных изнутри агентурой противника, однако имеющих равноценный голос в модели натовского консенсуса?

Максим МИХАЙЛЕНКО