Каннибальская метафизика патриархально-колониального капитализма

Это то, что антропологи называют образом трофической цепи. Подвергающийся инициации понимает, например, что он извлекает жизнь и энергию из растений или животных (или из людей в случае культур, практикующих антропофагию), которых он убивает ради пищи или по каким-то другим причинам. Некоторые общества аборигенов знают разницу между “убивать, чтобы есть” и “убивать, чтобы накапливать энергию”. Для того, чтобы измениться, стремление к накоплению власти, которое управляет всяким желанием, должно постепенно восприниматься как накопление смерти, как яда, накопление которого угрожает равновесию жизни.

По мере усиления форм угнетения и роста институциональной дисфункции неолиберальных демократий эпидемия Ковид-19 сделала особенно зримой трофическую цепь патриархально-колониального капитализма. Картография распространения пандемии и ее катастрофическое воздействие на глобальную экономику позволили нам “увидеть” связи между обезлесением и заражением вирусом; между пищевой и фармацевтической промышленностью; между социальной работой, расизмом и феминизацией труда; между эксплуатацией рабочих на Юге и потребительскими сетями на Севере; между телекомами и цифровой порнографией. Ухань является одним из ключевых узлов мирового автопрома, домом для фабрик, которые производят запчасти для европейских автомобильных компаний, таких как “Пежо” и “Ситроен”. Китай, Индия и Пакистан являются мировыми центрами текстильного производства. Южная Америка и Африка остаются главными поставщиками редкоземельных металлов и иного сырья, необходимого для создания самых современных коммуникационных и цифровых технологий в мире. Писатель Эдуардо Галеано отмечает, что в прошлом токсичность этих процессов ощущалась в основном локально, на периферии глобального капитализма, где “золото превращалось в мусор, а пища — в яд”. Сегодня поток капитализма питает уже весь мир: мусор достиг пляжей Севера, а яд наполнил наши тарелки.

Эпидемия также обнажила антропофагическую функцию патриархально-колониального капитализма. Колониализм Нового времени разделил живые организмы на виды, классы, национальности, расы, пол, сексуальность, степени полноценности и многое другое. В нынешней мировой экономике одни натурализованы как хищники, а другие — как добыча. Сексуальное и расовое насилие мутирует вместе с мутацией вируса. Маски для лиц и санитарные комбинезоны уменьшают разницу между мужчинами и женщинами, черными и белыми. Но под костюмом и под маской различия сохраняются и только усиливаются. С одной стороны, мы видим низкие риски заражения социально изолированных богатых белых; с другой стороны — фактически принудительное заражение бедных, феминизированных и цветных рабочих...

Демократические институты, на которые якобы возложена задача защиты уязвимых групп населения (например, детей, больных, престарелых, людей с особыми функциональными или психологическими потребностями), продемонстрировали свое соучастие в деятельности структур патриархально-колониального капитализма. Они вели себя именно так, как государство всегда ведет себя при тоталитаризме и колониализме: оно бросает на произвол судьбы, вымогает, угнетает, лжет, наказывает и убивает. Институты, ослабленные неолиберальной приватизацией, уродуются и съедают друг друга. Война, о которой политики говорят сегодня в Соединенных Штатах, Бразилии или Франции, — это война, которую институты ведут против граждан. Больницы превращаются в окопы, дома престарелых становятся моргами, спортивные арены — в центры содержания бездомных, тюрьмы — в места массовых расстрелов эскадронами вируса. На улицах во время кризиса усиливается и узаконивается насилие со стороны полиции ради превосходства белых.

Но и внутри домов тоже идет война. Домашнее пространство, капсула для иммунитета, оказалось не только небольшим островком относительной безопасности, но и концентрацией всех форм угнетения и гетеропатриархального насилия. В период действия широко распространенных директив сидеть дома случаи бытового насилия, включая сексуальное насилие, лишь только умножились. В то время как удаленный труд становится нормой, труд, связанный с заботой и воспроизводством, любовью и сексуальностью, все еще не признается в качестве труда. К социальной уязвимости, определяемой классовыми, расовыми, гендерными и сексуальными различиями, ныне властью добавляются другие сегментации: подвергающиеся опасности по сравнению с защищенными; дезинфицирующие по сравнению с теми, чьи тела дезинфицируют; живущие в частных домах по сравнению с помещенными в специальные учреждения, имеющие дом по сравнению с теми, кто живет на улице, производители пищи по сравнению с теми, кто ест; те, кто предоставляет уход по сравнению с теми, за кем ухаживают.

Кризис, вызванный эпидемией Ковид-19, и его способность обнажить неразрывную связь между инфраструктурой экономического и политического (вос)производства жизни и смерти, как и фундаментальную взаимосвязь всех форм угнетения, мог бы помочь нам очертить контуры нового планетарного революционного движения, для которого формы угнетения, основанные на расовой, половой, классовой принадлежности, не противопоставляются друг другу, а скорее переплетаются и усиливаются. За последние два столетия мы наблюдали сотни попыток навязать борьбу, но все они были фрагментированы. Благодаря работе таких теоретиков, как Кимберле Креншоу, и движению итерсекционального феминизма в более широком смысле, мы можем в исторической ретроспективе увидеть, что политика освобождения слишком долго структурировалась в соответствии с натурализованной логикой идентичности, и в значительной степени до сих пор остается таковой. Движение за расширение демократического горизонта сформировалось вокруг бинарных оппозиций, которые в конечном итоге ренатурализовали политических субъектов борьбы и создали исключения: например, феминизм для женщин, гетеросексуалов и белых (принимая как должное, когда это не узаконивается, гомофобию, трансфобию и расизм); или политика ЛГБТ+ для гомосексуалистов, бисексуалов и транссексуалов (где “+” служит скорее для обозначения политического дополнения того, что они белые и богатые, чем для включения расовых и гендерных меньшинств); или политика в отношении ограниченных возможностей, определяемая в связи с медицинскими категориями, которые все еще противопоставляют “валидные” и “инвалидные” тела в соответствии с капиталистическим стандартом производства и которые рассматривают феминистские, квир или транс-требования как “роскошь”, выходящие далеко за сферу борьбы с инвалидностью. Таким образом, добавление недостающих меньшинств в неолиберальные рамки или в рамки колониальных антропоцентрических движений за права человека не приведет к дестабилизации технопатриархальной капиталистической трофической цепи. Более того, до самого последнего времени борьба строилась с учетом современных противоречий между справедливостью и признанием, между свободой и равенством, между природой и культурой. Мы наблюдали усиление антагонизма между классовой политикой и политикой расы и пола, а феминистское освобождение использовалось для утверждения расистской и антимиграционной политики. Современные идеи справедливости, свободы и равенства все еще слишком часто основываются на патриархальном, гендерно-бинарном и расистском консенсусе. Я бы предпочел говорить о соматическо-политическом мировом люмпене (радикальном множестве живых тел и организмов, из которых извлекается энергия с помощью различных говернментальных техник), превращающемся в новую политическую силу (а уже не о некоем едином субъекте или идентичности) глобальной трансформации.

Стремясь превзойти традиционные редукционистские противопоставления между рабочим движением и феминизмом, между деколонизацией и экологией, голоса широкого круга теоретиков феминизма (таких, как Сильвия Федеричи, Донна Харауэй, Франсуаза Вергес, Энни Шпринкл, и Бет Стивенс) приглашают нас представить современный глобальный рабочий класс как огромный ансамбль минерализованных, вегетализированных, анимализируемых, феминизированных и расово окрашенных тел и организмов, осуществляющих обесцениваемую работу по сексуальному, эмоциональному и социальному воспроизводству техно-жизни на планете Земля. Кроме того, эта трансэкосексуально-феминистская и деколониальная перспектива влечет за собой модификацию репрезентации политического субъекта и его суверенитета. Грядущая революция имплементирует эти перспективы через глобальный праксис, или, скорее, как “сим-поэзис”, выражаясь словами Харауэй. Это никакие не переговоры о квотах представительства, или об определении степени угнетения, как бы карикатурно их критики что справа, что слева их не изображали. Грядущая революция ставит эмансипацию уязвимого живого организма в центр процесса политического производства и воспроизводства.

Натурализуя сферу социального и сексуального воспроизводства, политическая философия что марксизма, что либерализма подчеркивает контроль над средствами производства. Между тем, политический язык фашизма сделал силовой захват жизненных средств сексуального воспроизводства (определение и контроль маскулинности и феминности, семьи и “расовой чистоты”) центральным в его политическом дискурсе и политике. От Соединенных Штатов Дональда Трампа до Бразилии Жаира Болсонаро, от Польши Анджея Дуды до Турции Реджепа Тайипа Эрдогана мы сейчас сталкиваемся с экспансией неонационалистических и технопатриархальных форм тоталитаризма. Рано или поздно, мы самым жестким образом — вместе с легализацией телефонного иммунотрекинга — также столкнемся с мировой экспансией форм технототалитаризма и биодигиального слежения.

Кризис призывает нас — нет, не к оружию, а к мечтам, к созданию огромной новой контркультурной силы, способной действовать против наступления технопатриархальных сил.

Перед лицом наступающих сил тоталитаризма, старые патриархально-колониальные продуктивизмы — а именно, неолиберализм и коммунизм и их национальные или глобальные варианты — не смогут выступить в качестве настоящих сил, которы им смогут бросить вызов — потому что они имеют схожую некрополитическую инфраструктуру, сравнимую углеродную энергетику, один и тот же идеал производительности и экономического роста и постулируют один и тот же суверенный политический орган: расово “чистый”, маскулинный и гетеросексуальный субъект. Неонационалисты хотят вернуться в прошлое. Техно-неолибералы и коммунисты жаждут акселерации. Ни те, ни другие не хотят по-настоящему радикальных перемен. Это, пожалуй, самый важный урок техно-шаманского ритуала по “остановке мира” в исполнении Ковид-19. Только новый альянс трансфеминистской, антирасистской, антиколониальной и экологической борьбы сможет противостоять приватизации институтов, финансиализации власти и экономике долга, экспансии технопатриархального и неоколониального тоталитаризма. Только трансверсальная соматическо-политическая революция сможет привести в движение подлинную альтернативу.

Поль ПРЕСЬЯДО, философ