Как я строил Бушерскую АЭС

Разговорить российского работника атомной энергетики — задача непростая. У них обет молчания на уровне итальянской омерты. Но в данном случае повезло: Александр Болгаров — бывший ведущий инженер управления реактором Игналинской АЭС, житель Евросоюза, два года участвовал в строительстве и запуске атомной станции в иранском Бушере. И поскольку возвращаться туда он уже не собирается, то может позволить себе пооткровенничать.

Как попадают в Бушер

— Чем вы занимались до того, как попали в Бушер?

— До этого момента у меня было всего лишь одно место работы. По окончании Московского инженерно-физического института я был направлен в Литву, на строящуюся Игналинскую атомную электростанцию. Она вступила в строй через год после моего появления в Литве, и вплоть до января 2009 года я там работал.

— Последняя должность?

— Ведущий инженер управления реактором.

— Тот, кто сидит на “красной кнопке”?

— Да, ну и, собственно, управляет реактором.

— Как вы попали в Бушер?

— Я понял, что Игналинская атомная электростанция будет закрыта, и за год до остановки последнего, второго блока, уволился. В поисках работы увидел вакансию в Бушере, обратился и был принят на работу. Работал ведущим инженером, руководителем группы контроля ядерной безопасности в соответствующем отделе.

— И сколько вы там работали?

— Ровно два года.

— В чем заключалась работа?

— В отслеживании процедуры организации работ с ядерным топливом. Писал инструкции, проверял программы на предмет корректности с точки зрения ядерной безопасности, участвовал в получении так называемых специальных разрешений на производство работ, связанных с использованием ядерного топлива.

— Я так понимаю, станцию в Бушере строят россияне, а потом сдают ее в эксплуатацию иранцам?

— Там довольно сложная ситуация. Я был крайне удивлен, обнаружив на площадке как минимум четырех главных инженеров…

— Как это?

— Там есть заказчик — это иранцы. Есть подрядчик — Россия. Но подрядчик набрал чертову уйму субподрядчиков. С моей точки зрения, там не выстроена разумная вертикаль управления строительством и пуском. Нерациональный менеджмент. При другом подходе строить и запускать станцию можно было бы быстрей и эффективней.

— Есть мнение, что с ее пуском специально не спешат. Политика…

— Да, у меня было ощущение, что скорейшего пуска в какой-то момент не хотела ни Россия, ни Иран. Но не берусь утверждать однозначно.

— А кто эти субподрядчики?

— Масса организаций. Все российские, но разные. Со своими начальниками и со своими амбициями, и отсутствием желания брать ответственность на себя. Все надо было согласовывать со всеми, а в результате работа вязла и не двигалась.

— А почему так? С чем это связано?

— Не знаю. В Москве надо спрашивать. У меня же был опыт наблюдения за пуском Игналинской АЭС. Я помню, как приехал директор Луконин, и станция была пущена в рекордные сроки. А в Бушере все очень медленно, неэффективно, дорого… Мое впечатление: иранцы денег не считают, им все равно. Лишь бы что-то шло, а результат их интересует слабо. Министр говорит: “Осенью станция даст ток”. Приходит осень, никакого тока нет, и неизвестно, когда будет. Но все тихо, спокойно, никого не повесили. Попробовал бы он [министр] неприлично взглянуть на какую-нибудь женщину — тут же наступила бы расплата. А за то, что потрачены многомиллионные средства, никто ответственности не несет.

Наследство шаха

— В каком сейчас состоянии станция?

— Практически готова к эксплуатации, но есть масса недоделок, которые в комплексе не контролирует никто. Каждый контролирует какой-то свой кусок, и постоянно всплывают какие-то проблемы...

— А что это за история была с загрузкой и непредвиденной выгрузкой топлива?

— Ну да, там возникла одна неприятность. Разрушился насос, который стоял в режиме ожидания порядка 30 лет. Он был еще немцами поставлен. Металлические детали попали в первый контур, и возникла опасность повреждения топлива. Топливо было выгружено, я сам лично участвовал в осмотре каждой кассеты. За исключением одной, все были признаны годными к эксплуатации. Потом промыли контур, снова все загрузили и загерметизировали корпус реактора. После этого произвели физический пуск...

— Откуда там взялся немецкий насос 30-летней давности?

— Ну остался еще с тех пор, как станцию строили немцы, еще до исламской революции. Потом немцы ушли. Когда же ее взялись достраивать русские, они организовали специальный отдел по интеграции немецкого оборудования в российский проект. Чтобы определенные насосы, краны, двигатели не выбрасывать, а состыковать. Был создан проект, который учитывал возведенные немцами строительные конструкции и металлоконструкции.

— А сколько русские уже строят ее?

— Я же говорю, порядка 30 лет.

— 30 лет строительства... За 30 лет оборудование устарело не только морально, но и физически…

— А чего тот насос-то разрушился? Старость. Там уже надо много чего менять. Но поскольку оборудование не эксплуатировалось в рабочих режимах, оно условно считается работоспособным.

— Условно? А где сейчас брать запчасти к этому оборудованию. 30 лет — это же как раритетный автомобиль…

— Не знаю, не знаю. Были случаи, когда привозили какие-то гайки к переходникам на манометре, а они не подходили. Ну и выкручивались чисто по-русски. Брали ключ с ручкой подлиннее… (смеется) Но основное оборудование, конечно, проходит контроль и вопросы надежности присутствуют. Скажем так…

— И сколько теперь ждать до полного пуска реактора? Когда будет ток?

— Несколько месяцев. Там есть так называемые коэффициенты реактивности — масса величин, которые должны попасть в предусмотренный проектом диапазон. Это все проверятся на так называемом минимально контролируемом уровне мощности, МКУ. Процесс занимает несколько месяцев. После этого дается разрешение от независимого надзорного органа на дальнейшую работу.

— От какого?

— В Иране это Национальный департамент ядерной безопасности. Орган, который подчиняется напрямую правительству, а не министерству энергетики. Для того чтобы люди, которые это делают, не халявили и не лукавили. Это принято во всем мире и то же самое делается и в Иране.

— А кто главный подрядчик?

— Так называемая АСЭ. “Атомстройэкспорт”

— Так это он виноват в неплановой выгрузке топлива?

— Это вопрос бумажный, в этом вопросе российские бюрократы сильны. В моей практике впервые, чтобы зону загрузили, а потом без пуска выгрузили. Хуже другое: когда мы ее выгрузили, мы должны были найти хирургически чистый контур. Но мы там нашли чертову уйму так называемого шлама — окалина какая-то, какие-то маленькие чешуйки… А по бумагам все хорошо, и никто за это не ответил.

Чего стоят иранские атомщики

— Эксплуатировать станцию будут местные специалисты?

— Да, так планируется.

— Вы имели дело с иранскими специалистами?

— Разумеется. В мою задачу входило натаскивание инженеров, имеющих сходную должность, как у меня.

— И как их уровень квалификации?

— Иранцы — очень специфичный народ. Они небыстрые. Возможно, они знают больше, чем я это себе представляю, но продемонстрировано это не было. Подготовка у них есть, и, в принципе, они могут эксплуатировать на должном уровне, но… как-то без особого желания.

— Что значит “без желания”?

— Когда мы пришли на атомную станцию, мы вгрызались во все детали. Лично я прополз весь реактор на пузе, чтобы понять, вот она схема, а я должен помнить, как пространственно идут трубопроводы, где стоят какие внутренние конструкции, мне это было нужно и интересно. А иранцам нет. Они хотят, чтобы им доказали, что все безопасно, но сами как-то напрягаться не хотят.

— А где их готовят? Учителя-то кто у них?

— У них есть несколько учебных центров в Иране... Но все люди, с которыми я работал, хорошо говорят по-русски, хотя по контракту рабочий язык — английский. В реальности же рабочий язык там — русский. Можно понять, что каждый из специалистов, во всяком случае, отдел ядерной безопасности, проходил стажировку в России.

— На реальных атомных станциях?

— Нет, это, как правило, Обнинский научный центр. Возможно, на реальных станциях они тоже работали, но конкретно где и когда, сказать не могу. Теоретические знания у них есть…

— То есть, практиковаться они будут уже на работающем реакторе?..

— Я понял вопрос (улыбается). Я процитирую реплику одного российского специалиста-мастера транспортно-технологических операций. Он сказал: “иранцы в легкую станут большими специалистами и самостоятельно начнут эксплуатировать станцию в 2011 году”. Сделал эффектную паузу и закончил: “по их летоисчислению”. На минуточку, там сейчас 1390 год.

— Хорошо, скажу неполиткорректно: нет боязни, что получится нечто подобное обезьяне с гранатой?

— Нет, потому что они еще ментально очень осторожны. Полагаю, все сведется к тому, что будет заключен новый контракт. Наймут русских на начальную эксплуатацию. Типа 5 лет в паре с иранским персоналом.

Ментально-климатические трудности

— Где живут русские, которые там работают?

— Здесь начинается самое грустное. Живут они в таком лагере — домики, оставшиеся еще от немцев, сильно изношенные. Я называл свое жилище курятником.

— Для местного населения это закрытая территория?

— Там стоит охранник на входе, но есть местные работники, которые ухаживают за территорией. И поэтому для русских правила поведения и форма одежды могут нарушаться только в определенные часы по выходным, когда местные работники оттуда уходят. Чтобы не дай бог непорочный взгляд садовника не заметил женскую лодыжку. Или мужские коленки.

Когда я вышел в майке без рукавов, тут же был остановлен своей службой безопасности, выслушал замечания, и был вынужден вернуться и переодеться под страхом депремирования для начала. И высылки из страны в конечном итоге.

— А климат?

— Климат ужасный. Поговаривают, что эта провинция [Бушер] служила для иранцев аналогом Сибири, туда в старые времена ссылали каторжников. Это такая пустыня, заливаемая приливом, уходящая за горизонт, на которой ничего не растет. За зиму выпадает несколько дождей, а так все время очень жарко.

— Жарко — это сколько?

— До 50 в тени. 40—45 — нормально. Причем часто стопроцентная влажность, за ночь ничего не высыхает, и передвигаться вне кондиционированного транспорта очень тяжело. Там даже по территории ходит специальный автобус. Типа, 300 метров проехать в автобусе с кондиционером.

— А на самой станции? Там же есть же огромные помещения — реакторные залы. В них тоже кондиционеры?

— Да. Там весь воздух охлаждается. Иначе там работать нельзя.

— А чем вы занимались кроме работы? Два года в закрытой стране, за железным забором...

— Причем на передвижение нужно получить специальное разрешение. Если ты хочешь, например, съездить за покупками за 20 км в Бушер, нужно зарегистрироваться в специальном журнале, получить такую карточку со своей фамилией и местом проживания, и по приезду отчитаться, что ты прибыл жив-здоров.

— Работающие женщины там тоже есть?

— Да, по моим оценкам, там процентов 40 женщин. Там даже есть проходная для мужчин и проходная для женщин.

— А как русский человек обходится без водки?

— Формально там во всей стране сухой закон… Но наш народ — квалифицированный. Некоторые самогонные аппараты, которые я там видел, — произведения искусства.

— А из чего гонят?

— Из сахара.

— Ну, а кроме самогона. Что там еще из развлечений есть?

— Там есть только одно, с моей точки зрения, развлечение. Это бассейн. Хороший, 50-метровый, немцы еще построили. Конечно, там какие-то танцы есть с российской попсой, но я туда не ходил, не знаю. Ну, а так, вообще делать нечего. Еще есть 5 телеканалов на русском языке…

— Но ведь люди там живут годами. Молодые люди. Они не дуреют с этого?

— Дуреют. По моим оценкам, половина — “крейзи”. Лично я там больше полугода не выдерживал — ездил домой. Но общее правило таково: человек должен отработать 11 месяцев и только после этого ехать в отпуск. Застрелиться можно.

— Такие же вещи в цивилизованном мире строят вахтовым способом…

— Но не русские. Они считают, что это неэкономно.

— Легче потом лечить от “съехавшей крыши”?

— Зачем лечить? Просто дать пинка и нанять других. Желающих много. По моей оценке, там сейчас примерно 80% украинских граждан, 10% армян и только 10% — основной менеджмент — россияне.

— Почему так много украинцев?

— Потому что у них ситуация в стране такая, очевидно.

— Какой там уровень зарплат по сравнению с внутренними российскими?

— Примерно в полтора раза выше.

— Всего-то?

— Всего-то. Фишка в том, что, проживая там, ты не платишь за жилье. Как в армии, на всем готовом. Единственные расходы — на питание.

— А как там питание?

— Можно питаться в столовой — очень невкусно или готовить самому. Здесь уж кто как извернется. Но изворачиваться нелегко. Молочных продуктов в нашем понимании — нету. Фрукты-овощи — все привозные, пустые, там же ничего не растет. Я ездил обычно в Бушер за кофе и за рыбой.

— А как выглядит этот Бушер?

— Типичный восточный городишко, выглядит он точно так же, как выглядел тысячу лет назад: малоэтажный, пыльный. Канализация течет в специальном желобе прямо по поверхности, и запахи там очень специфические.

— Там рядом океан. Купаться можно?

— Ну, в принципе, там есть специальный пляж для российских специалистов, его еще немцы сделали. Он как бы закрытый, но, тем не менее, скажем, для женщины выйти на море — целая проблема. Купаться женщинам можно одетыми с ног до головы, так же, как и ходить. Мужчинам немножко проще. Но там — мелководье. Чтобы дойти до глубины, где можно плыть, я специально отсчитывал — около двух километров. Естественно, это мелководье прогревается, летом вода просто горячая. Более того, к берегу подплывают скаты, и если эта зараза ужалит тебя, будут серьезные проблемы.

— А проблемы с иранцами какие-то были?

— Так, по мелочи. Как-то в месяц мусульманского поста у меня на улице потребовали, чтобы я не курил. В целом, у них к русским отношение доброжелательное.

— Как я понял, на строительство Бушерской атомной вы возвращаться уже не собираетесь?

— Нет.

— А почему? Климат? Быт? Мало платили?

— Отчасти так, но не это главное. Мне платили неплохо. Понимаете, русские относятся к своим согражданам, как в старые добрые времена: я начальник — ты дурак. Понимаете? Я там не чувствовал, что могу сделать что-то полезное, все два года. Российский странный менеджмент этого не предполагает.

— Что-то не очень понятно…

— Ну вот как я работал в Литве? Если ты предлагаешь что-то ценное, ты будешь услышан однозначно. Там [на Бушерской АЭС] — нет. Пока ты говоришь с каким-то конкретным человеком, тебе отвечают: “Да, ты прав”. Но на этом — все. Ничего не сдвинется, сколько ни старайся. И я подозреваю, что во всей России так. Сказку про Левшу помните?

— Иначе говоря, не сошлись ментально…

— Однозначно…

— Вот это интересно. Вы — российский гражданин, происхождение — российское, образование — российское. А ментальное расхождение с россиянами уже на уровне европейцы — азиаты?

— Да, именно так. Они мне сами говорили: “Болгаров, ты, конечно, русский, но ты не русский”. Я имею в виду их отношение к тому, как должна делаться работа: быстро, эффективно, профессионально — с точки зрения западной ментальности. И вот российская — она какая-то средняя между восточной-иранской и европейской. Русские, конечно, могут делать чудеса, когда родина позовет “на баррикады”. Но когда нормальный процесс, без штурма, то это — тягомотина и тоска. Русских объединяет только война.

Юрий АЛЕКСЕЕВ