“Их самолет заглушили и захватили”

Майор

Майор вел себя по меньшей мере странно. В последних числах ноября (дело было в 1991 году) он позвонил мне в московское бюро “Штерна”, где я тогда работал, и каким-то подавленным голосом спросил, не собираюсь ли я к ним в Киев на выборы. Честно говоря, выборы первого президента почти отделившейся от России Украины не интересовали ни меня, ни немецких читателей. Вторая мировая держава трещала по швам, и самые значительные события происходили в Москве. Одни группы товарищей срочно прятали в столице умирающей державы деньги восточногерманской Компартии, другие пристраивали активы КПСС в банки и кооперативы. Просто на глазах начинала вовсю бурлить торговля советским наследством — от архивов до вооружений.

Уезжать куда-то не хотелось начисто. Но майор намекнул, что у него есть для меня кое-что интересное. В том, что именно так и будет, я ни минуты не сомневался. Собственно, дорога в Киев оказалась даже забавной. Билет мне купили, как положено, за валюту. И во Внуково интуристовские служащие, увидев его и мидовскую аккредитацию инокорреспондента, теряли голову и, несмотря на мой советский паспорт, пытались говорить со мной по-немецки или на худой конец по-английски. К самолету нас, иностранцев, подвезли на отдельном автобусе, а в полете угощали обильно и отдельно от граждан СССР.

Но вопреки ожиданиям в Борисполе майор меня не встречал. Жена по телефону сказала, что дома его нет, а в кабинете на службе трубку никто не брал. Пришлось дожидаться, когда он вечером выйдет из дверей КПП. Увидев меня, он почему-то скис. По одному ему известной причине мы поехали в Дом офицеров, пили какую-то бурду, почему-то именовавшуюся коньяком, и я слушал его рассказы о том, как счастливо и богато будет жить Украина, став самостийной. Чуть-чуть отогревшись, я вдруг увидел, что он попросту зверски боится. И только поэтому прятался, а теперь пытается оттянуть начало разговора.

К делу мы перешли, оказавшись на улице. Да и то далеко не сразу — минут 30-40 мы молча кружили по переулкам. Признаться, эта игра начинала мне надоедать. Наконец он все-таки решился: “Вы про американцев, которые не по своей воле оказались в Союзе, слышали?” Еще бы! В ту осень о пропавших в России американцах не слышал только глухой. Да и тот мог все прочесть в газетах. О них писали практически все издания.

Как следовало из публикаций, американцы потеряли на одной шестой части суши немалое число своих граждан. Во-первых, это были те, кто помогал индустриализации СССР, потом поверил в грядущее торжество социализма и остался на его родине навсегда. Потом немалая часть из них была арестована по липовому обвинению в шпионаже и сгинула навсегда.

Ко второй категории пропавших относились интернированные во время Второй мировой американские летчики. Это были пилоты с бомбардировщиков, которые после налетов на Японию из-за повреждений машин не могли вернуться на свои базы и еле дотягивали до советской территории. А в СССР они становились жертвами правовой коллизии. С одной стороны, США были союзником СССР. Но с другой — существовал договор о ненападении с Японией, который требовал разоружать и интернировать всех противников Страны восходящего солнца. И чтобы не злить восточного соседа, советские власти отправляли американских пилотов на специальные сборные пункты, где их держали на правах гостей до вступления Союза в войну с Японией. Американцы утверждали, что вернулись домой далеко не все из этих пилотов.

Еще одна серия публикаций была о пленных времен холодной войны. Запад утверждал, что советские спецслужбы похищали военнослужащих из французских, английских и американских зон оккупации Германии и Австрии. А кроме них в советском плену находились экипажи сбитых у границ СССР разведывательных самолетов.

Однако особый интерес у всех вызывали американские военные, пропавшие во время корейской и вьетнамской войн. Их соотечественники утверждали, что часть военнопленных в благодарность за военную помощь северные корейцы и вьетнамцы передали старшему партнеру по соцлагерю — СССР.

Ажиотаж вокруг поиска потерянных родиной американцев возрос до предела, когда некий мультимиллионер из США объявил, что готов выплатить по $10 млн за каждого живого пленника, возвращенного домой.

“У меня есть конкретная информация о пленных. Припустимо,— еле слышно сказал майор (это было его любимое словечко),— я поделюсь ею. Я могу получить за это деньги? У меня сейчас плохи дела в семье”.

Еще через пару минут разговора все встало на свои места. Он боялся продешевить. Количество нулей в премии явно вскружило ему голову. Как мог я пытался его убедить, что, даже недолго проработав в немецком журнале, точно знаю, что такие цифры — морковка, подвешенная для дураков. Гонорары за интервью, к примеру, если и платили, то только высокопоставленным персонам. Тем, кто делает имя изданию. И совсем не в тех размерах, о которых говорят в кинофильмах. Так что нужно смотреть на жизнь реально.

Майор наглухо замолчал. А потом предложил перенести разговор на завтра. Ему нужно подумать. Ведь я ради него соглашусь задержаться в Киеве еще на день? Учитывая то, что двумя годами раньше он сделал для меня, отказать я не мог.

Интервью

В том, что майор действительно что-то знает, сомнений не было. За всю мою журналистскую жизнь я встречал не более десятка столь же информированных людей, как он. Хотя мне пришлось говорить и с членами Политбюро, и с руководителями спецслужб.

Наше знакомство стало результатом длинной цепочки случайностей. Во второй половине 1988 года для меня стало очевидным, что моя жизнь в прикладной науке, оставшейся без финансирования, завершена. Так что пришлось выбирать одну из запасных профессий. Публикаций в газетах у меня было немного, но этого мизера оказалось достаточно, чтобы меня взяли на стажировку в “Комсомольскую правду”. Я написал ворох мелких заметок, но для решения вопроса, быть или не быть в редакции, требовалась солидная по размерам и содержанию статья.

Героем Советского Союза во всех смыслах слова в тот момент был генерал Борис Громов. Афганский командарм, народный депутат и просто новый маршал Жуков, как многим тогда казалось. И мне показалось, что интервью с ним будет именно тем, что надо. Но письменный обмен вопросами и ответами не привел к сколько-нибудь интересному результату. Нужно было хотя бы час побеседовать лично. Времени на разговоры в Москве у нового командующего Киевским военным округом не нашлось. И он пригласил меня в Киев.

Я поселился в военной гостинице, а адъютант Громова вежливо сообщил, что командующий примет меня завтра. Но завтра он сказал то же самое. И послезавтра тоже. Соседи-офицеры выдвигали различные версии происходящего. Один рассказывал, что дал большую осадку саркофаг над аварийным четвертым блоком Чернобыльской АЭС и Громов все время находится там, чтобы лично контролировать ход восстановительных работ. Другой уверял, что у командующего не складываются отношения с офицерами округа и, мол, Громову намекали, что случайный снаряд на учениях может прервать его взлет к высотам военной власти. Но байки байками, а моя командировка и, соответственно, стажировка рисковали кончиться плачевно.

С горя я пошел пить пиво. Еще со времен писания диплома в Институте кибернетики АН УССР у меня была любимая точка в конце Крещатика. Народу там было многовато. Но возле отхлебывавшего пиво лейтенанта никого не наблюдалось. Причина была видна невооруженным глазом. По бордовому околышку фуражки было видно, что парень — офицер ВВ, внутренних войск, или в просторечии “рэкс”. Реакция на него посетителей пивной была совершенно обычной. В общем-то хорошо еще, что не били. В бытность мою в армии после торжественных собраний представителей гарнизона наш ротный всегда пытался увести нас первыми, поскольку обычно потом на выходе из театра завязывалась драка армейских с “рэксами”. Насколько я помню, никакие увещевания и разговоры о том, что, “если есть исправительно-трудовые учреждения, их кто-то должен охранять”, ни на кого не действовали. После следующего праздника и собрания происходила очередная рукопашная с вэвэшниками.

А те, по моим наблюдениям, подобно любым представителям замкнутой касты, выстраивали свой собственный мир со своей иерархией понятий и ценностей. Один мой приятель, курсант из училища внутренних войск, к примеру, гордо называл свое учебное заведение его прежним именем — Школа начсостава войск НКВД имени товарища Берии. И рассказывал, как там гордились тем, что госэкзамены у них необычные, бег на разные дистанции, и что, пытаясь получить лучшие оценки, некоторые умирают на бегу. Не лучшим образом сказывалось на настроениях и характерах офицеров ВВ то, что они продвигались по службе куда медленнее своих армейских коллег. А над теми, кто охранял зоны, ко всем прочим бедам постоянно висела угроза за нарушение закона самому стать зэком.

Настроение лейтенанта, к которому я подошел со своей кружкой, было именно таким — характерно пасмурным. Но он обрадовался собеседнику, знакомому с проблемами вэвэшников и понимающему их жаргон. “Косятся вот на меня,— пожаловался он,— а я не конвойник, а спец, понимаешь?” Спецами в ВВ называли части по охране объектов особой важности — атомных станций, заводов по производству ядерного оружия и т. д. и т. п. Слово за слово — оказалось, что парень командует взводом в полку, охраняющем Чернобыльскую АЭС и 30-километровую зону вокруг нее. Я удивился: “Каким взводом? Ведь писали, что станцию и зону вокруг охраняют сверхсрочники”. Лейтенант разозлился: “Лапшу вам вешают на уши. У нас целый полк солдат срочной службы”. У меня челюсть отвисла: “А они не умирают?” Лейтенант просто взвился: “Только когда домой возвращаются. В полку с отчетностью все идеально”.

Это была тема для “Комсомольской правды”. Лейтенант показал вход в штаб округа внутренних войск и потихоньку ретировался. А я пошел беседовать с главным политработником. Ничего, кроме отказа в посещении чернобыльского полка, я не ожидал. Но генерал вдруг сказал, что машина и сопровождающий будут ждать меня утром у гостиницы. И это в точности было выполнено. Правда, попутчиков было двое. На заднем сиденье УАЗа сидел немолодой офицер, воспользовавшийся этой оказией, чтобы попасть в свою часть в Чернобыле. Это и был майор.

Чернобыль

Общий язык мы нашли буквально с первой минуты. Майор оказался хорошо знаком с моим научным руководителем, так что база для приятельства оказалась более чем достаточной. Подполковник из политуправления быстро учуял, куда дует ветер, и предложил майору опекать меня. Доставив нас в полк, он быстренько укатил обратно в Киев.

На машине майора мы ездили по чернобыльской зоне, и я слушал рассказы солдат об их странной службе. Но то, что приходилось видеть, было неизмеримо страшнее. “Партизаны” — запасники, призванные на сборы и охранявшие парки с зараженной радиацией техникой, расстилали на ней же родимой простынки и укладывались загорать. Как-то мы увидели детишек, идущих по дороге в отселенной по всем отчетам местности. Сказали, что родители привезли их к бабушке на каникулы.

Материала для статьи хватало. Я только не мог понять, что же на самом деле произошло на станции, как она взорвалась. Когда мои вопросы поднадоели майору, он просто открыл сейф, достал небольшую книгу и сказал: “Все здесь”. Описание аварии и ее причин действительно было подлинным и исчерпывающим.

А вечерами мы избавлялись от радионуклидов с помощью водки и зеленого чая — лучших, как утверждал майор, из имеющихся в распоряжении человечества для этих целей средств. И я день за днем слушал рассказы о его жизни и службе. Временами у меня складывалось ощущение, что он побывал практически на всех закрытых объектах страны. Он рассказывал о номерных Челябинсках вещи, о которых стали писать лишь лет пять-шесть спустя. К примеру, о рыбах-мутантах из радиоактивных озер.

Не менее занимательными стали и его рассказы о Байконуре. Тогда, к примеру, еще никто не знал о существовании в СССР многоразовых космических кораблей, появившихся задолго до “Бурана”.

Однако самым интересным оказались его рассказы о закрытых городках. Например, о том, что некоторые из них были своеобразной тюрьмой для бывших разведчиков и некоторых важных иностранцев. И это тоже при проверке оказалось правдой. Идея сама по себе гениальна. Человек вроде бы живет свободно. Может гулять, ходить в лес. Но постоянно находится под контролем и фактически отбывает пожизненное заключение. Майор рассказывал и о многих других поразительных вещах. Но что-то я до сих пор не смог проверить, а что-то придерживаю на черный день.

Потом я вернулся в Киев, а затем в Москву. Написал статью “Забытый гарнизон”, которая обсуждалась в Совмине СССР и МВД СССР. И был принят в “Комсомолку”.

С майором мы перезванивались регулярно. Какие-то книги я покупал и отправлял ему в Киев. Какие-то издания он с оказиями переправлял мне. Он бодрился и говорил: “Радиация таких, как я, не берет”. А потом как-то рассказал, что солдат, возивший нас по зоне, умер. Как всегда в таких случаях. Через несколько дней после демобилизации. Во время одного из следующих разговоров он упомянул, что прапорщик, таскавший нам кипяток для зеленого чая, погибает в онкологической больнице. Сделать ничего нельзя — пять различных видов рака.

Собственно, дела у самого майора были ничем не лучше. Когда мы после странной вечерней встречи увиделись днем, он выглядел так, что краше в гроб кладут. Белый как стена, сгорбленный, кашляющий. “У меня перебор по дозе облучения был еще до Чернобыля.— Он пытался улыбаться, но получалось это плохо.— А теперь я среди ребят рекордсмен. Врачи говорят, что иммунная система отказывает”. Было ясно, что скорый уход из жизни и есть его главная семейная проблема.

Майор спросил, читал ли я статью в “Коммерсанте” от 4 ноября про пленного американского летчика, жившего в закрытом городке Сарышагане. На всякий случай у него с собой была вырезка:

“29 октября в Сенате США начались слушания по вопросу о военнослужащих, считавшихся без вести пропавшими (MIA) во Вьетнаме, но, как свидетельствуют очевидцы, переправленных в СССР. По мнению наблюдателей, налицо скандал, сравнимый по уровню с валленберговским.

Скандал разразился 27 октября, когда Los Angeles Times Magazine опубликовал признание генерал-майора КГБ Калугина американскому журналисту в том, что его знакомый собственноручно допрашивал во Вьетнаме американцев. А уже 29 октября сенатор Керри предъявил собравшимся на слушания в Сенате прямое подтверждение слов Калугина — рассекреченное Центральным разведуправлением донесение (копия донесения в редакции “Коммерсанта” имеется). В донесении сообщается: “Предварительный осмотр и опросы населения в провинции Винь-Фук, где были захвачены американские пилоты, говорят о том, что в этом месте присутствовали советские и китайские военнослужащие... Допросы велись на суперфосфатном заводе “Лам Тао”... Советские представители находились здесь в 1963-1967 годах...” Начальник Центра общественных связей межреспубликанской службы безопасности Александр Карбаинов сказал корреспонденту “Коммерсанта”, что не может помочь разобраться в истории с MIA. Однако у информатора из бывшего КГБ (служившего в 60-е годы во Вьетнаме) удалось выяснить: за пленными охотилась, в частности, научно-техническая разведка, желавшая получить информацию по американской авиационной технике. Допросы велись не только во Вьетнаме, но и в Лаосе. Как сообщил корреспонденту “Коммерсанта” другой участник вьетнамских событий, Павел Пономарев, он лично в 1962 году, будучи штурманом транспортного самолета, вывозил из Южного Вьетнама американских пленных, а курировал “депортацию” сотрудник КГБ, имени которого Пономарев не назвал. По словам же некоторых других советских воинов-интернационалистов, предпринимались попытки доставлять больных пленных морским путем из порта Хайфон во Владивосток. Одна из таких попыток закончилась смертью пятерых американцев от лихорадки. Дальнейшая судьба доставленных в СССР американцев неизвестна, как и их общее число. По информации, опубликованной в американской прессе, во время июльской встречи Буш попросил Горбачева разобраться в вопросе с MIA. Но, по мнению экспертов, ожидать этого пока рано. В частности, потому, что отдельные MIA, оказавшиеся в СССР, возможно, были завербованы и благополучно работают за рубежом в интересах второй родины. Частное расследование корреспондента “Коммерсанта” позволило предположительно установить одного такого MIA, которого в сентябре 1967 года доставили в Алма-Ату, а оттуда — в Сарышаган. Фамилия его (известная редакции) не приводится по просьбе информаторов “Коммерсанта”, поскольку они связаны с бывшим пленным по работе. Он служил вторым пилотом в американских ВВС и был сбит над Вьетнамом 19 мая 1967 года. Что же касается Калугина, то, как стало известно из информированных источников, советский генерал в интервью австралийским журналистам (пока не опубликованном) заявил о своей готовности открыто выступить в Вашингтоне с информацией о MIA”.

— Это правда,— сказал майор.— Но только американских пленных летчиков было двое — экипаж. Их самолет заглушили и захватили. А потом их вместе с машиной переправили в Союз.

— Какой самолет?

— Истребитель.

— Это точно?

— Я сам видел самолет. Думаю, он и сейчас там же стоит. Если нужно будет, я покажу.

На другие вопросы он отвечать не стал. Потом сказал, что все взвесил и подсчитал. Ему нужно $40 тыс.

Я вернулся в Москву и переговорил с шефами. Но пленные американцы не интересовали немецкий журнал. Тем более за такие деньги. История не вызвала серьезного интереса и в других изданиях и телекомпаниях. Я было поразился. Однако ничего странного в этом не было. Тогда открывались недавно совершенно секретные партийные и государственные архивы — и всем журналистам казалось, что необходимо всего лишь доехать до них и в нужной папке просто и бесплатно прочесть самые сенсационные истории. Ну а на рассказ майора тратиться тем более никто не собирался, поскольку сам президент Ельцин пообещал найти и передать Соединенным Штатам всю без исключения информацию об американцах, пропавших в СССР.

Сказать, что майор был разочарован, значило ничего не сказать. Я пытался объяснить ему, что, по моим наблюдениям, в аппарате Ельцина немалую часть постов занимают люди старой закалки. Так что все ожидания коллег, мягко говоря, беспочвенны. Но никакие варианты майор даже не стал обсуждать. “А что делать с информацией о самолете, который заглушили? Я могу ее использовать, не называя вас?” — спрашиваю. Майор помолчал и сказал: “Вы же не один ее теперь знаете. Ищите, только семье моей не навредите”.

Ближайшее время доказало мою правоту. В Москву одна за другой приезжали американские делегации, желавшие получить пленных или информацию о них, но принимали их в Кремле все менее и менее охотно. И, несмотря на обещание Ельцина, не передавали им почти никакой информации. Немного позднее начала работать российско-американская комиссия по поиску пленных во главе с военным историком генерал-полковником Волкогоновым, сотрудники которой безостановочно копировали тысячи архивных документов. Но существенных результатов не было и у них.

Начало для собственного расследования было, мягко говоря, не самым благоприятным. Куцая информация: два пилота, истребитель, заглушен, доставлен. Какой самолет, когда, где, кем и как захвачен — неизвестно. Пилотов два. Были в Сарышагане. Но кто они и живы ли — также неизвестно. В списке американцев, пропавших без вести в Юго-Восточной Азии,— 3507 фамилий. Из справочников выяснилось, что во Вьетнаме использовалось не менее десятка боевых самолетов, которые по нашей классификации можно отнести к истребителям или штурмовикам. Найти иголку в стоге сена, наверное, проще.

Но я считал, что поиск имеет смысл. Ведь майор наверняка говорил правду.

Евгений ЖИРНОВ