Игорь Сечин: “Изменилось все. Мы — другая страна!”

Сегодня в The Wall Street Journal выходит интервью с российским вице-премьером Игорем Сечиным. “Ведомости” публикуют его беседу с журналистом газеты.

— Игорь Иванович, как бы вы оценили успешность работы российских властей по привлечению иностранных инвестиций?

— Российская экономика сегодня открыта: 25% российского нефтегазового сектора принадлежат иностранным компаниям. Фактически все крупные нефтегазовые компании России имеют международных акционеров, которые вошли в бизнес благодаря вложению средств. Буквально только что состоялось подписание исторического соглашения об обмене активами между “Роснефтью” и BP — разве это не успешная работа, не шаг в направлении роста инвестиций?

Процесс идет, и я считаю, что это правильный путь, который направлен на повышение доверия между странами, на получение корпоративного опыта для российского бизнеса. Если это сопровождается еще и обменом технологиями, реализацией конкретных проектов, то, по сути, это решает актуальную для всех проблему энергобезопасности.

— А вопросы контроля над приобретаемым бизнесом, которые важны для некоторых иностранных компаний?

— Я не вижу здесь проблем. У нас объективно нет конфликтов ни по одному из вопросов сотрудничества с нашими крупнейшими партнерами. Например, насколько мне известно, пару недель назад по сахалинским проектам ExxonMobil были подписаны согласованные решения по затратам по соглашению о разделе продукции. У нас выстроены очень хорошие отношения с господами Тиллерсоном и Даффином (Рекс Тиллерсон — генеральный директор и председатель совета директоров ExxonMobil, Нил Даффин — президент ExxonMobil. — “Ведомости”).

Говоря о новых проектах, я хочу упомянуть состоявшуюся договоренность о совместном с ExxonMobil проекте на шельфе в Черном море, на месторождении Туапсинский прогиб. Мы договорились создать совместную операционную компанию и начать с геологоразведки. Ресурсная база там очень неплохая, порядка миллиарда тонн жидких углеводородов, и есть возможность расширения работ. В Давосе мы встречались с Рексом Тиллерсоном и подписали с ним соглашение о работе на черноморском шельфе, причем ExxonMobil рассматривала для себя различные варианты.

Мы ведем работу со всеми, исходя из выгоды и здравого смысла. В случае с арктическим шельфом предложение от BP оказалось лучше всех прочих. Оно более конкурентно и с точки зрения экономики, и с позиций привлечения технологий. Мы стараемся учитывать все, в том числе, например, и опыт BP по ликвидации последствий аварии в Мексиканском заливе.

— Почему принципиальным условием для российской стороны в сделке с BP был обмен акциями?

— С моей точки зрения, в этом вопросе наблюдается диспаритет: как я уже сказал, российский нефтегазовый сектор на 25% уже принадлежит иностранным компаниям, тогда как крупные мировые нефтяные компании пока не очень охотно допускают российских участников в состав своих акционеров. Вместе с тем обмен активами позволяет значительно повысить степень доверия, это создает дополнительные механизмы контроля. В этом смысле проект с BP является комплексным для обеих сторон. У всего должна быть своя история отношений, именно к этому надо стремиться. Я с большим удовлетворением отмечаю позитивное продвижение по данной сделке и считаю, что за таким подходом большое будущее.

— А вы бы хотели, чтобы у российской стороны, у “Роснефти”, было место в совете директоров BP?

— Мы готовы обсуждать такой подход, готовы совершить обмен на паритетной основе. Если ВР согласится на вхождение представителей “Роснефти” в свой совет директоров, то мы, безусловно, обеспечим адекватное представительство BP в “Роснефти”. “Роснефть” ведь тоже крупнейший акционер.

— Но у “Роснефти” чуть-чуть не хватает акций, чтобы провести человека в совет.

— Это можно легко поправить.

— А вы сами хотели бы занять это место?

— Я не рассматривал такой возможности. Но готов изучить ситуацию, если это будет нужно. Хотя я считаю, что от “Роснефти” надо найти хорошего директора — профессионального и независимого. Такая работа требует очень большого времени. Не знаю пока, насколько я готов полностью посвятить себя работе на этом участке.

“Мы не занимаемся притворными сделками”

— Стал ли конфликт между BP и российскими акционерами TNK-BP — уже пошли судебные иски! — неожиданностью для “Роснефти” и для российских властей?

— Для меня это точно была неожиданность. Я думаю, что и для “Роснефти” тоже. Если бы мы что-то подобное предполагали, мы внесли бы это в общую оценку и, может быть, что-то еще выторговали бы.

Мы спрашивали у BP, выполнят ли они все требования своего соглашения с акционерами, и накануне совершения сделки я даже обращался к руководству ТНК-BP с просьбой ее поддержать. Я встречался с [исполнительным директором ТНК-BP Германом] Ханом и сказал, что мы обсуждаем возможность такой сделки. Я просил его оказать содействие в работе с английскими акционерами BP.

Я надеюсь, что все недоразумения будут сняты и вопрос будет урегулирован цивилизованным образом: мы будем наблюдать за этим. И нам не хотелось бы, чтобы “Роснефть” предпринимала действия в защиту своих интересов в связи с субъективным подходом, направленным на задержку большого проекта ее сотрудничества с BP. Если такой субъективный подход будет допущен какой-либо из сторон — нам все равно кем — BP или ААР (“Альфа-групп”, Access и “Ренова”. — “Ведомости”), — то “Роснефть” подсчитает свои убытки от нереализованной сделки и потребует компенсацию от всех, кто эти убытки нанес.

Нам очень хочется реализовать проект с BP. Мы не занимаемся притворными сделками. Мы считаем, что за таким подходом будущее, и уверены, что все проблемы будут урегулированы.

— Но неужели [исполнительный председатель совета директоров ТНК-BP Михаил] Фридман с Ханом не понимают, что нельзя вставать на историческом пути отрасли?

— Карл Маркс говорил, что капиталист в погоне за добавочной стоимостью может пойти на любое преступление, — это я в качестве шутки вам напоминаю. Важно, чтобы акционеры AAР понимали необходимость сохранения баланса интересов и ответственности.

— Но если BP хотела участвовать в проекте через ТНК-BP?

— Мне это сложно комментировать. Я не знаю корпоративных договоренностей, которые существуют между ТНК и BP. Но, насколько мне известно, по российскому законодательству ТНК-BP не может быть субъектом работы на арктическом шельфе: у нее нет на это соответствующей лицензии. Без сертификата ТНК-BP по закону не имеет права работать на шельфе в Арктике. А ведь там на одну только геологоразведку надо истратить $1,4 млрд.

Если BP хочет привлечь ТНК как портфельного инвестора, то я думаю, что BP проинформирует нас об этом. Но, по моим данным, повторяю, “Роснефть”, изучая возможности будущих партнеров для работы на шельфе в арктической зоне, не увидела компетенции ТНК-BP в этом вопросе.

— В конфликте между BP и AAР чья недоработка? BP неправильно себя повела или AAР?

— Мы исходим из того, что договоренности или условия, которые необходимо было согласовать до сделки, должны были определить наши английские партнеры, это их часть ответственности. Но если “Роснефть” посчитает, что кто-то действовал субъективно, или что имеется вина конкретных лиц, или кто-то что-то не согласовал, или кто-то что-то делает неправильным образом, то мы обратим наши иски к обеим сторонам — и к BP, и к ААР. Мы считали и считаем этот проект приоритетным, стратегическим для “Роснефти” и хотим реализовать его. Это пойдет на благо и самой “Роснефти”, и всему мировому нефтегазовому сектору.

— Есть мнение, что надо как-то поменять состав акционеров ТНК-BP, чтобы снять этот вопрос. Что российские акционеры должны или продать акции “Роснефти”, или поменять их на акции BP. Как бы вы посмотрели на это?

— Надо очень аккуратно к этому относиться. У нас нет никаких серьезных предложений, которые можно обсуждать. А обсуждать слухи или частные мнения — это не очень корректно с позиции серьезного бизнеса.

— С точки зрения компании, для “Роснефти” было бы интересно стать 50%-ным акционером ТНК-BP?

— Я еще раз скажу, что мы таких предложений не получали. Но мы готовы рассматривать любые серьезные предложения.

— Вы могли бы предложить такую сделку?

— Я не слышал, чтобы что-то продавалось. Мы не получали никаких предложений и ни с кем не обсуждали этих вопросов. Здесь, мне кажется, надо прежде всего уважать права акционеров: ААР ли, группы BP. Если они не планируют этого делать, нам вообще говорить не о чем. Мы с уважением относимся к их работе, к их правам на собственность. И абстрактно рассуждать о том, что кто-то чего-то хочет, — это с точки зрения бизнеса просто неправильно.

Для меня вообще странно, как можно было договариваться 50 на 50%. Это очень тяжелая конструкция для работы. Когда равные права, когда очень тяжело убеждать другого, особенно если партнеры переживают какие-то конфликтные ситуации, — все это очень непросто. Хотя, конечно, можно и в таких ситуациях находить цивилизованный выход.

— А если бы BP выкупила акции AAР и стала 100%-ным владельцем компании, это как-то влияло бы на то, как государство посмотрит на эту компанию?

— Перед ними открыты любые возможности. Есть закон об иностранных инвестициях. И есть процедура, описывающая, что надо делать для согласования такого рода сделки.
“Мне лично Браудер глубоко симпатичен”

— Оцените, пожалуйста, что происходит вокруг покупки “Сургутнефтегазом” венгерской MOL.

— Этот проект экономически целесообразен, и участие в нем российской компании обоснованно. Он направлен на энергобезопасность, на общеевропейскую синергию, он вообще очень красивый — мне нравится. По той информации, которую я имею, “Сургутнефтегаз” не собирается избавляться от этого пакета и считает его одним из лучших своих приобретений.

Однако на пути проекта, с нашей точки зрения, создаются препятствия субъективного характера. И здесь я, честно говоря, обратил бы внимание европейских властей — мы с венгерскими коллегами уже ведем переговоры — на то, что в Венгрии создаются препятствия эффективному управлению собственностью. Представьте, один из ответов венгерского регулирующего органа по поводу этой сделки был таков: приобретаемый пакет — порядка 20% — близок к 25%, а согласование по 25% необходимо проводить с регулирующим органом. То есть отказано в сделке было по причине того, что приобретаемый пакет по своим объемам “близок к 25%”. Таких удивительных ответов я давно не встречал.

— Очень давно идут разговоры о том, что надо улучшить инвестиционный климат. Все это время говорились положительные вещи о том, что Россия открыта. Но в разные годы иностранные инвесторы, скажем так, чувствовали разные ветра. Какое-то время было ощущение, что государство увеличивает свою роль в бизнесе, притесняет частных игроков, в том числе иностранных инвесторов. Было время, когда их активно зазывали, но они, например во время кризиса, в Россию особо не входили. Сейчас опять пошла волна: надо пригласить, привлечь иностранных инвесторов. Что власти могут сделать для того, чтобы убедить инвесторов, что в этот раз России можно верить?

— Работа с инвестором — это очень тонкая работа. Она требует большого профессионализма. Конечно, она прежде всего направлена на создание условий в стране для привлечения инвестиций. Что изменилось в Российской Федерации за последние 25 лет?

Изменилось все. Мы — другая страна! Это главный ответ на ваш вопрос. Если после развала СССР мы пользовались инфраструктурой советского времени, существовала нестабильность, то сейчас таких проблем нет. У нас политическая стабильность, причем одна из самых высоких в мире, я думаю.

— Мубарак, наверное, то же самое говорил.

— Не знаю, не слышал этого. Если вы об этом хотите поговорить, я бы подготовился.

— Я просто так.

— Нет-нет, не просто так вы это сказали. В таком случае надо пристальнее изучить происшедшее в Египте. Посмотреть, что делали в Египте, скажем, высокопоставленные руководители Google, какие там были манипуляции с энергией народа.

Вернемся в Россию. У нас политическая стабильность. У нас практически произошла замена всей старой советской инфраструктуры. Мы построили новые газопроводы, трубопроводы. У нас создана современная банковская система. Мне кажется, что по тем предложениям, которые существуют на рынке, мы вполне удовлетворяем инвесторов.

Знаете, в СМИ часто упоминают г-на Браудера (Уильям Браудер, управляющий директор Hermitage Capital Management. — “Ведомости”), в связи с этим именем можно обсуждать все, но только не экономический результат от его работы. Я думаю, с точки зрения получения прибыли от сотрудничества с российскими активами он счастливый человек. Эффективность просто высочайшая! Тысячи процентов на вложенный капитал!

— Но потом ему закрыли въезд [в Россию], а его бедный юрист умер в сизо.

— Любая человеческая смерть — это трагедия. В подобных случаях всегда нужно действовать по закону. По факту смерти было возбуждено уголовное дело, ведется следствие, и я уверен, что суд во всем разберется.

Что касается Браудера, я, честно говоря, не в курсе, какие у него проблемы с визой. Я допускаю, что есть какие-то другие причины для запрета на его въезд, но точно не экономика. И точно не его экономические интересы.

Мне лично Браудер глубоко симпатичен. Он адаптирован к России, женат на русской женщине. И конечно, понятно его стремление приезжать в Россию.

— Для инвестора очень важно знать, что есть и стабильность, и перспектива. Тот же Браудер в начале 2005 г. в Давосе говорил очень положительные вещи о России, защищал ее. А в конце этого же года он не получает визы, и весь бизнес у него сворачивается.

— Что для инвестора важно? Чтобы был экономический результат. Вот его экономическая эффективность. Браудер — гениальный человек. Он вложил в Россию, поверил. И не сделал ошибки. Экономическая эффективность от его вложений превышает любые фантазии.

— Вам не кажется, что это влияет на восприятие России инвесторами?

— Это привлекает инвесторов. Что для них важно? Для инвесторов важно, чтобы были закреплены права на собственность и никто их не трогал. Что, у Браудера что-то отняли? Ничего не отняли. Даже в мыслях не было. Он купил — и славно. Получает дивиденды, зарабатывает. Что инвестору важно? Чтобы были ясные правила игры. Они есть. Никто не может сказать, что они меняются неожиданно: было одно — и вдруг стало другое.

— Но Браудер как раз именно это и утверждает.

— Мне это сложно прокомментировать. Я считаю, что у него все хорошо. А что там произошло конкретно, надо изучать.

— А дело ЮКОСа?

— Мне кажется, нам надо спокойно отделить реальные факты от политики и слухов — и тогда все предстанет в истинном свете. Налоговые претензии предъявлялись не только к ЮКОСу, но и к другим компаниям, насколько мне известно. Одни компании урегулировали свои налоговые споры путем соответствующих выплат в бюджет, а другие предпочли судебные решения. И я напомню, что все решения налоговых органов были закреплены в судах. Не производилось никаких экспроприаций! Более того, даже банкротство ЮКОСа было инициировано группой иностранных инвесторов, которую возглавлял “Сосьете женераль”, французский банк.

Я считаю, что подход был ко всем равный. Кто-то выбрал для себя путь компенсаций в бюджет, а кто-то — путь судебных процедур. Каждый сделал свой выбор и работал так, как считал необходимым. Но только не надо при этом нарушать закон: ни по налогам, ни тем более по уголовщине.

Напомню, что шлейфом за ЮКОСом тянутся не просто нарушения, но тягчайшие уголовные преступления — убийства, истязания, шантаж. Эти дела расследованы, доказаны мотивы убийств, предъявлены орудия преступлений. Виновные изобличены и наказаны по суду. Например, получил пожизненное заключение глава отдела внутренней экономической безопасности ЮКОСа Пичугин, у которого руки по локоть в крови.

Многие сегодня об этом предпочитают забыть. Но разве можно выбросить из памяти жертв этих преступлений? Можно ли забыть убитого мэра Нефтеюганска Владимира Петухова, которого в день рождения Ходорковского бандиты расстреляли средь бела дня на людной улице, когда он шел на работу? А вспомните об убийстве предпринимателя Валентины Корнеевой, застреленной киллером у дверей ее квартиры на глазах у собственного мужа! Ее магазин “Чай” на Покровке в Москве приглянулся банку “Менатеп”, в котором тогда находились кабинеты Ходорковского, Невзлина, Лебедева. Банк расширял свои офисные помещения, и здание магазина решено было отнять любым способом. В конце концов несговорчивой женщине киллер пустил пулю в висок.

Вспомните, что происходило с этими людьми, пытавшимися добиться от ЮКОСа компромисса в защите собственных имущественных прав. Вспомните историю с Евгением Рыбиным: он пережил два покушения, его взрывали и расстреливали, его шофер погиб, его охраннику взрывом оторвало ноги!

А подрыв квартиры матери журналистки Ольги Костиной, которая, работая в ЮКОСе, посмела иметь собственное мнение? Киллеры пришли в два часа ночи в дом ее родителей и взорвали квартиру, не считаясь с тем даже, что жертвами могли стать десятки людей.

По всем этим эпизодам вынесены судебные решения, осуждены их конкретные исполнители. И что, руководство ЮКОСа не имеет отношения к тому, что организовывала его служба безопасности? А вы нас упрекаете, что визу Браудеру не дали…

С беззаконием и преступностью необходимо бороться, где бы они ни совершались и какой бы характер ни носили. У людей, идущих на преступление, другая психология. За одним преступлением у них следует другое преступление и параллельно готовится третье.

“А потом неожиданно для всех приходит зима”

— Как бы вы сравнили успехи нефтяных компаний России с деятельностью газового монополиста “Газпрома”?

— “Газпром” работает на более жестком рынке, чем “Роснефть”. Газовый рынок более сложный. Потребление газа вообще не эластично, здесь очень много чувствительных тем. Идет формирование бюджетов как стран-потребителей, так и стран — производителей газа. Если значительная доля бюджета формируется за счет газа, то, конечно, ответственность очень высока.

При этом в прошлом году экспорт у “Газпрома” вырос примерно на 14%. А всего российский газовый сектор добыл примерно 650 млрд кубов газа, причем выросла доля независимых компаний.

— Может быть, тогда можно сделать отрасли немного более конкурентными? Нефтяной сектор либерализовали, частные компании конкурируют, государственная монополия на “трубе”. Есть крупная государственная компания, но она конкурирует наравне с остальными. А газовый сектор остался нетронутым в этом плане.

— Газовый сектор тоже развивается. Я еще раз обращаю ваше внимание на то, что это более сложный бизнес. Он очень чувствителен для потребителей, потому что при всех разговорах об альтернативных видах энергетики, чтобы это произошло, нужны большие инвестиции. Спотовые контракты не могут гарантировать энергобезопасность. Они не могут в долгосрочном периоде обеспечить экономику потребителя.

Знаете, я не буду называть конкретную страну, но некоторые государства идут по пути привлечения дополнительных инвестиций, направленных на диверсификацию источников поставки. А потом оказывается, что там нет надежности. Они контрактуют объемы газа, а потом его не получают, потому что неожиданно для всех приходит зима и в стране-производителе возникают внутренние проблемы. Зима холодная, газ не поставляется, а направляется на внутренние социальные объекты страны-экспортера. И тогда они приходят обратно в “Газпром” и говорят: “Вы знаете, мы отказались, верните обратно, пожалуйста, вот эти шесть миллиардов”. И “Газпром” это делает, просто потому, что наш ресурс большой. Но он не всегда может так сделать, потому что за это резервирование надо платить. Да и физически не всегда есть возможность поставки.

Я считаю, что “Газпром” очень активно развивается, он выходит из кризиса. И кстати говоря, наши независимые газовые компании тоже. Они подчас в составе акционеров имеют “Газпром”.

— Ну да. “Новатэк” как раз только что продали. Там были какие-то вопросы по цене: странно, что “Газпром” продал акции ниже рынка.

— Я искренне говорю: я не знаю. “Газпром” смотрит на рынки. У него большая ответственность: сколько денег тратить, как привлекать эти деньги. Должна быть эффективность, обусловленная рынком потребления. Так вот, они смотрят на рынки потребления. Здесь, конечно, все шаги нужно очень ответственно принимать. Для независимых компаний, скажем для того же “Новатэка”, ситуация более гибкая, да и масштабы работы значительно меньше.

— У “Роснефти” в этом году очень успешный опыт смены менеджмента. Может, то же самое провести в “Газпроме”?

— В “Газпроме” есть совет директоров. Если такая необходимость возникнет, я думаю, они обсудят этот вопрос. В таких больших компаниях это надо делать очень аккуратно. Не должно быть никаких сиюминутных решений. Но, честно говоря, я не слышал, что готовятся какие-то решения подобного рода.

“Объективных предпосылок к росту цен на нефть до $150 нет”

— Торговля нефтью давно ведется за доллары. Как вам кажется, имеет смысл перевести ее на иную валюту: евро или, скажем, рубли?

— Серьезный вопрос. Я думаю, что такая возможность существует. Но все решения подобного рода должны быть очень аккуратными, просчитанными и согласованными с партнерами. Безусловно, мы никогда не говорили о том, что только доллар может выступать в качестве валюты для нефтяных контрактов. Но, во-первых, все действующие и долгосрочные контракты должны быть выполнены в тех параметрах, в которых они подписывались изначально. И конечно, обсуждать этот вопрос надо исходя из всего комплекса проблем, связанных с ценообразованием на нефтяном рынке. Это не только вопрос валюты. В конце концов, можно рассмотреть идею корзины валют, например валют стран-производителей и стран-потребителей.

Все должно развиваться естественным путем. По странам СНГ, например, такой проблемы нет. Скажем, по Белоруссии мы все расчеты осуществляем в рублях.

Если такие решения будут приниматься, значит, должно произойти резервирование российского рубля в странах-потребителях. Пока на такой уровень обсуждения мы ни с кем не выходили. Но у нас есть поручение президента Российской Федерации — в рамках работы над созданием международного финансового центра в России рассмотреть возможность повышения интереса к использованию рубля.

Здесь может пригодиться и уточнение биржевых механизмов. Ведь большое значение имеет прозрачность на рынке потребления. Однако не всегда есть полная ясность, что влияет на биржевые котировки. Выходит представитель некой организации и говорит: “У нас сегодня снижение запасов по нефтепродуктам или по нефти” — и цена растет. А завтра он же выходит и говорит: “А сегодня я померил — увеличение запасов, представляете?!”

Надо учитывать и то, что, если мы не добьемся необходимого объема инвестиций в нефтяной сектор, мы столкнемся с дефицитом. Значит, надо обеспечивать доступ производителей к инвестициям и технологиям.

Мы в прошлом году добыли 505 млн т нефти и рассчитываем, что до 2020 г. удержим эту планку. Но для этого нам придется серьезно работать.

— А прогнозы, что цена может скакнуть до $150?

— Это может быть обыкновенным манипулированием: объективных предпосылок к такому росту цены нет. Существующий уровень цены в целом удовлетворяет потребности российских компаний и позволяет реализовать ряд инвестиционных проектов, направленных как раз на гарантированные поставки нефти нашим потребителям. Нам представляется, что сейчас ситуация достаточно сбалансированная.

— А сланцевый газ — насколько это угроза для России?

— В реальности угрозы пока не чувствуется. Я еще раз возвращаюсь к итогам работы газовой отрасли за прошлый год: началось увеличение поставок газа в Европу. Да и для китайского рынка серьезной альтернативы поставкам российского газа нет — мы уже договорились, что летом 2011 г. мы должны выйти на согласованную цену для долгосрочного контракта.

“Интер РАО” — очень хороший актив“

— Сейчас мы видим на примере “Норильского никеля”, что частные акционеры не могут договариваться между собой. Как вы смотрите на это?

— Надо терпеть. (Смеются.) Относиться к этому с пониманием. Я думаю, что и в случае “Норильского никеля”, и в ситуации с “Русалом” стороны разберутся. И правительство не вмешивается в эту корпоративную практику.

Вообще говоря, мы в ходе кризиса вели себя очень корректно. С учетом того что речь шла о системообразующих активах и о градообразующих предприятиях, нам, конечно, было не все равно, будут ли реализовываться производственные планы и сократятся ли рабочие места. Поэтому мы пошли на определенные меры поддержки, и они сработали. Серьезных потрясений в ходе кризиса в России, к счастью, не произошло. Все, что касается корпоративных прав и взаимоотношений, должно быть решено внутри компаний. Акционерами должны приниматься соответствующие решения, главное — чтобы они были цивилизованными, в рамках действующего законодательства.

— В случае с “Русалом” говорилось об идеях слияния или чтобы “Русал” продал акции и компании жили отдельно. Потому что была идея создания своего рода российского BHP Billiton из разных горнодобывающих отраслей. Каково отношение со стороны правительства к задумке создать такую идеальную структуру в отрасли?

— Мы будем наблюдать за тем, что там происходит. Если потребуется какое-то решение правительства, если программы или проекты на базе подобных договоренностей окажутся перспективными, такие решения будут обсуждаться и приниматься. По глобальным планам, по консолидации, если в этом будет необходимость, правительство примет участие в обсуждении. Но, конечно, мы будем обращать внимание на реализацию производственных программ. На сокращение или увеличение рабочих мест. На выполнение социальных обязательств.

Впрочем, пока конкретных планов мы ни от кого не получали.

— Оцените сделки в электроэнергетике, пожалуйста.

— “Интер РАО” — очень хороший актив, например. “Интер РАО” сейчас консолидирует фактически все остатки бывшей системы РАО ЕЭС. Да и “Русгидро” — хороший актив.

— Многие смотрят на это и говорят, что, с одной стороны, будет приватизация и либерализация, а с другой — государственная компания скупает частные активы.

— Это, как мне кажется, наоборот, может привлечь инвесторов. Скажем, капитализация “Интер РАО” после консолидации отраслевых активов увеличится в три-четыре раза. Конечно, инвесторы сами решат, работать или не работать с такой корпорацией, но, как мне кажется, их интерес только увеличится.

— И последний вопрос — по “Мистралям” [десантные вертолетоносцы французского производства, которые покупает Россия — “Ведомости”]. Там были вопросы по безопасности — я так понял, что США были против, боялись, что может возникнуть угроза. И внутри страны были нарекания, мол, что это вы покупаете у иностранцев, когда у нас прекрасное свое [вооружение].

— Это не просто покупка двух кораблей. Это комплексный проект технологического сотрудничества в сфере судостроения. Этот проект предусматривает повышение локализации строительства таких кораблей в России. На первом корабле — 20%, на втором — 40%, на третьем — 60% и 80% — на четвертом. Речь идет фактически о совместном строительстве кораблей. Для российских верфей это означает необходимость модернизации, получение опыта работы, технологий, применяемых в строительстве такого типа кораблей нашими французскими партнерами. А также получение новой компетенции, которая может быть расширена на другие проекты, в том числе и на гражданское судостроение. Там, например, в рамках локализации предусматривается передача технологии по строительству кораблей крупноблочным методом. Это может применяться и при военном судостроении, и при гражданском.

Французские компании — Total, например — участвуют в реализации Штокмановского месторождения. Это шельф, это море — здесь тоже просматривается большая перспектива для развития нашего сотрудничества в гражданском судостроении.

Что касается сотрудничества с одной из стран НАТО, мы не видим здесь никаких препятствий. Россия хоть и не является членом НАТО, но участвует в ряде совместных операций — по борьбе с пиратами на море, например. И определенная координация взаимодействия российских Вооруженных сил со структурами НАТО все равно проводится.

Биография

Родился 7 сентября 1960 г. в Ленинграде. В 1984 г. окончил филологический факультет Ленинградского государственного университета (португальское отделение). Затем работал переводчиком “Техноэкспорта” в Мозамбике, служил в Вооруженных силах на территории Анголы

1991 — помощник руководителя, а затем начальник аппарата первого заместителя мэра — председателя комитета по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга

1999 — руководитель секретариата председателя правительства РФ, а затем замруководителя администрации президента РФ

2008 — заместитель председателя правительства РФ

Сечин о покупке “Мистралей” у Франции

“Это не просто покупка двух кораблей. Это комплексный проект технологического сотрудничества в сфере судостроения. Этот проект предусматривает повышение локализации строительства таких кораблей в России. Французские компании — Total, например, — участвуют в реализации Штокмановского месторождения. Это шельф, это море — здесь тоже просматривается большая перспектива для развития нашего сотрудничества в гражданском судостроении”.

Грегори УАЙТ