Гриценко тушил пожары, а Клюева чуть не завалило в шахте

Приближается День шахтера — его страна отметит 29 августа. В свое время мы писали о наших политиках, которые когда-то были простыми шахтерами. Например, о депутате-бютовце Михаиле Волынце, начинавшем свою трудовую карьеру на шахтах Донбасса, правда, к моменту своего избрания парламентарием он уже стал главой Независимого профсоюза горняков. А вот его коллега и однофамилец из фракции коммунистов, Евгений Волынец, в 2007 году попал в парламент, можно сказать, прямо из забоя, проработав в одной из шахт донбасского города Шахтерск 11 лет.

В этот раз мы решили выяснить, есть ли среди наших политиков те, у кого отец был шахтером. Оказалось, что такие есть. Интересно, что у бютовки Наталии Королевской отец работал на шахтах как Луганщины, так и Норвегии (на Шпицбергене). У Рината Ахметова шахтерами были и отец, и старший брат, Игорь. Дань шахтерскому труду отдал не только отец Андрея Клюева, но и сам первый вице-премьер. Отец Анатолия Гриценко спасал шахтеров, а Елены Бондаренко — отвечал за газовую безопасность.

Бондаренко: “Отца утащила вагонетка”

Анатолий Коноваленко, отец депутата-регионала Елены Бондаренко, 25 лет проработал на донецкой шахте им. М. Калинина (сам же он и его семья жили в Макеевке, городе-спутнике Донецка). Забойщиком он не был, кайлом не махал, но на нем лежала вся система газовой безопасности на шахте (его подразделение называлось “Автоматика и связь”). В сферу компетенции Анатолия Коноваленко входили вопросы контроля уровня метана в шахте, предотвращения взрывов, поэтому ему каждый день приходилось спускаться в шахту.

Как вспоминает Елена, хотя отец в завалы не попадал, но в разного рода нестандартных ситуациях бывать приходилось: в шахтных лифтах застревал, было даже такое, что в шахту прекращали подачу воздуха. “Вы знаете, что в Донбассе у шахтеров есть поверье о существовании доброго Шубина, который спасает жизни, и отцу несколько раз везло — Шубин его спасал. Однажды его чуть не придавило оторвавшейся вагонеткой, которая неслась по штреку. Сзади неё болтался трос с железными волокнами. Когда вагонетка проезжала мимо него, отец прижался к штреку (там было совсем мало места), но эти самые волокна зацепили его за одежду и потащили за собой”. Отец Елены тогда чудом остался жив, просто сумел отцепиться от троса.

Во внерабочее время Анатолий Коноваленко участвовал в шахтерской самодеятельности. Так как у него был неплохой бас, он с удовольствием пел в хоре. В репертуаре были и классика, и современная эстрада. Иногда он приходил домой и распевался, а вся семья его слушала.

Всем участникам хора пошили специальные костюмы, в которых они ездили с концертами по Донецку. Шахтерам нравилось концертировать. “Это была абсолютно нетипичная в глазах обывателя культурная программа для горняков. Когда рассказывают про каких­то немытых, нечесаных и некультурных шахтёрах, то они просто не знают, как в советское время была поставлена работа с шахтёрскими коллективами. У них были и бальные танцы, и хоры, и кружки баянистов. Досуг у них был организован превосходно. На своем шахтном стадионе они проводили футбольные матчи. Раньше для шахтёра шахта была не только местом работы, но и территорией, где общались, дружили…”.

Отец иногда брал с собой Елену на шахту. “Вниз мы, конечно, не спускались, это было исключено по технике безопасности. А вот где находилась столовая или баня, я знала. Была знакома со всей его бригадой. Люди в ней были неплохие. Бригадиром был знаменитый в Донецке Ядыкин, бывший судья международной категории по боксу. Были также в папиной бригаде и верующий, и даже один фарцовщик, который невообразимым образом где­то доставал музыкальный дефицит — Даяну Росс, Smokie, Deep Purple, Dire Straits, Ottowan, Чингиз­хан, Rolling Stones. Папа переписывал содержимое пластинок на свой бобинник “Юпитер”.

“Отец ни пиво, ни водку после работы не пил, а всегда ехал домой. Он работал в первую смену, которая начиналась в 5 утра, домой возвращался в 3 дня. Задерживался на работе только если у кого-то был день рождения или крестины ребёнка у товарища... По возвращении папа отдыхал, когда было холодно, растапливал печку и читал советские газеты от официальной “Правды” до полудиссидентской “Литературной газеты”. Всегда смотрел новости в 9 вечера”, — рассказывает Елена.

Но не все было так радужно. Елене запомнились последние годы работы отца на шахте, пришедшиеся на 93-95 гг, когда он в силу царившей тогда разрухи в экономике мог по 10 месяцев не получать зарплату. “Тогда была тотальная голодуха. Он чувствовал себя, как мужчина, неполноценным. Ведь добытчик в семье, а зарплату не приносит. Это настолько врезалось мне в память, что я даже помню его тормозок: луковица, кусок черного хлеба и самое дешевое, не очень вкусное сало. Это единственное, что он мог себе позволить. Это были реально голодные годы. Мама работала медсестрой. Также могла несколько месяцев не получать зарплату. Выживали за счет того, что отец чинил разного рода технику соседям и знакомым. Бесплатно, но кто­то за это приносил картошки, кто лука, кто еще что­то. Такое было время”.

Шахтеры Ахметовы

Дань шахтерскому труду отдали и в семье депутата-регионала и президента футбольного клуба “Шахтер” Рината Ахметова. Горняками были и его отец, Леонид Алексеевич, и старший брат, Игорь. Первый прошел путь от простого шахтера до главного инженера и начальника участка. Сначала работал на шахте “Панфиловская”, а потом “Октябрьская”. Кстати, именно благодаря отцу юный Ринат увлекся футболом: и папа, и брат водили его на стадион.

Что касается Игоря, то тяжелые условия труда на шахте (он проработал 10 лет) сыграли свою роль в том, что у него развился туберкулез. Именно поэтому ахметовский фонд “Развитие Украины” стал финансировать программы борьбы с этой болезнью. “... Я прекрасно знаю, что такое туберкулез. К большому сожалению, мою семью стороной эта беда не обошла. Мой родной брат был тяжело болен туберкулезом. После болезни у него осталась половина легкого. Мы за него боролись каждый день, каждый час, каждую минуту. Все вместе, всей семьей. И только поэтому он смог победить туберкулез”, — рассказывал в одном из интервью Ринат Леонидович.

Клюев: “Папа после травмы перенес 57 операций”

Петр Клюев, отец первого вице-премьера Андрея Клюева и депутата-регионала Сергея Клюева, отработал на шахтах Донецка 28 лет: сначала трудился на “Кировской”, а позже — на “Горького”.

Сначала Клюев-старший был горным рабочим очистного забоя, работал комбайнером на комбайне “Кировец”, потом — комплексным бригадиром. “Он проводил ремонтные работы в очистном забое. Это 8-10 часов работы (переукрепление лавы: спуск вниз угольного широкозахватного комбайна, ручная выемка ниш, посадка основной кровли). Все эти процедуры отбирали больше времени, чем обычная шахтерская шестичасовая смена. Так после этого он приходил домой, сразу ложился спать, потом вставал и уходил на работу… К отцу всегда было особое отношение на шахте — за ударный труд был награжден государственными наградами. Его уважали также друзья и знакомые — он всегда и всем спешил на помощь. Я это наблюдал с детства”, — рассказывает нам Андрей Клюев.

Такой труд советская власть оплачивала достаточно хорошо, Петр Васильевич зарабатывал 700-800 рублей в месяц. У него была восьмая модель “Жигулей”, а у сына Андрея — магнитофон “Маяк”, стоивший по тем временам солидных денег.

Но работа в шахте тяжела и опасна и чрезвычайные происшествия с отцом будущего первого вице-премьера происходили каждый год, но вот этот случай стал для него трагическим. “Это было на шахте имени Горького. Высота угольного пласта — полметра. Шли как раз ремонтные работы, конвейер не работал. Отец полз по лаве, зацепился коногонкой (шахтерский светильник — прим.ред.) за конвейер в тот момент, когда его включили. Его начало тянуть, и метров 10-15 протащило между конвейером и породой. В итоге он был весь побит, все кости переломаны. Мой друг-травматолог, присутствовавший на операциях, сказал, что тело отца было подобно яблоку, которое раздавила машина. Он перенес 57 операций. На нем живого места не было”, — говорит первый вице-премьер.

“Сила духа и жизнелюбие помогли отцу встать на ноги. Сейчас у него много свободного времени — любит читать (в основном исторические романы, мемуары военачальников). Часто с внуками ранним утром отправляется на рыбалку. Иногда работает в саду. Отец хорошо пишет картины, просто гениально, хотя специально никогда не учился. Мне очень нравятся его пейзажи, но особенно хорошо ему удаются портреты”.

СЫН. Довелось поработать на шахте и самому первому вице-премьеру. “В детстве кто-то хочет стать космонавтом, а вот я хотел стать директором шахты. Может быть, потому, что все кругом были шахтерами: отец — шахтер, соседи — шахтеры”. Впрочем, в то время это было естественно — шахтерский труд был очень престижным, мальчишки гордились своими отцами, существовали шахтерские династии по три-четыре поколения потомственных горняков”, — рассказал нам Клюев.

Уже учась в Донецком политиехническом, он на собственном опыте узнал, насколько тяжела работа забойщика. Начинал на шахтах им. Засядько и им. Горького, объединения “Донецкуголь” (на котором работал и его отец), а также на шахте “Шахтерская-Глубокая” в городе Шахтерск. Уже после института до аспирантуры Клюев решил, что ему необходим дополнительный практический опыт, поэтому по распределению попал в Луганскую область на шахту “Белореченская” замом начальника участка шахтного транспорта.

Будущему первому вице-премьеру приходилось добывать уголь под землей на глубине почти полтора километра: “Когда я работал на шахте “Шахтерская-Глубокая”, там был горизонт (глубина ствола -прим.ред.) 1297 метров. Потом нужно было идти еще под уклоном вниз. Утром я вставал в 4 утра. Завтрак у меня был основательный: первое, второе и третье. В 5 часов — на шахту. И первое, что я делал, как только спускался под землю и приходил на свое рабочее место, снова ел, поделив свой “тормозок” (так на Донбассе называют еду, которую шахтеры берут с собой на смену — прим.ред.) на две части. Просто когда я спускался под землю, происходил перепад давления, как у космонавтов закладывало уши, и сразу хотелось есть. Причем независимо от того, принимал ты пищу незадолго до этого или нет”.

И Андрею Клюеву доводилось попадать в, мягко говоря, нестандартные ситуации: “Случилось это в обеденный перерыв, когда я сидел в откаточном штреке, и тут “выстрелило”... Я поясню: горная выработка крепится металлическими рамами, а между ними закладывают железобетонный прямоугольник, который называют “затяжкой”. Так вот, я сижу, и тут происходит просадка кровли, выскакивает эта железобетонная плита. А в ней была проволока толщиной где­то 6-8 мм. И меня двумя этими штырями как раз пригвоздило к породе. А я ничего не понимаю, даже боли не ощущал. Просто почувствовал, что у меня полные сапоги крови. Повезло, что эта проволока прошла насквозь, не задев кости, причем абсолютно симметрично в обеих ногах. После этого у меня остались два одинаковых шрама, черные от угольной пыли”.

А однажды Клюев даже попал под обрушение основной кровли. Андрей Петрович был в середине лавы, в метрах 80-90 от откаточного штрека: “Помню только, что начало трещать. Опомнился я уже в откаточном штреке, когда рухнула кровля. Добрался до него я сам, но вот только как — не помню. В тот момент действовал просто автоматически”.

На наш вопрос, боялся ли он работать на шахте, памятуя, что можно в любой момент погибнуть, Клюев ответил, что нет. Мол, человек ко всему привыкает. “Когда я начал только трудиться в шахте, мощность пласта была полметра. Из­за этого приходилось работать по-пластунски, ползя за комбайном и держа в одной руке лопату. Я зачищал уголь, который оставался после комбайна, бросал его на конвейер. Все громыхает, угольная пыль стоит столбом, температура градусов под сорок. Комбайн останавливается, а ты лицом в уголь упал и заснул. В первый день подумал: “Мама родная, куда я попал?”, второй день — тоже. Потом месяц поработал, привык. Но, вообще, честно скажу, шахтерский труд — это каторжный труд”.

Получив такой опыт, молодой инженер Андрей Клюев занялся наукой и сосредоточился в аспирантуре на поиске новых технических решений по повышению надежности конструкций шахтной крепи. Защитил диссертацию и опубликовал несколько десятков научных работ. У него — восемнадцать научно-технических разработок, на половину из них были получены патенты и авторские свидетельства. Разработанные им конструкции позволяли значительно уменьшить проседание пород в шахте и были внедрены на угольных предприятиях Донбасса.

Гриценко: “В шахте как-то утонула смена”

Степан Гриценко, отец депутата-нунсовца и председателя парламентского комитета по нацбезопасности Анатолия Гриценко, проработал горноспасателем 15 лет в шахтёрском городке Ватутино (Черкасская область), куда переехал вместе с семьей из соседнего села Багачевка. Интересно, что это была вторая экстремальная профессия, которую он получил в своей жизни. По первой Степан Демьянович был сапером. Еще в ходе войны, на которую его, молодого парня, призвали в 1944-м, он разминировал Финляндию, Данию и Норвегию. Служить в послевоенной армии ему довелось шесть с половиной лет, и закончил службу танкистом, стрелком-радистом знаменитой “тридцатьчетверки”. Степан Гриценко вырос в суровых условиях: пятеро из семи его маленьких братьев и сестер умерли от голода 1933 года, а отец, не выдержав страшного горя и притеснений со стороны властей, наложил на себя руки.

В Ватутино, в отличие от Донбасса, добывали не черный, а бурый уголь. На шахтах случались пожары и обвалы, не часто, 2-3 раза в год, но горноспасателям всегда находилось дело. “В каждой квартире горноспасателя и даже на столбах на улице были установлены большие звонки. Дежурный по взводу, как только принимал сообщение о пожаре на шахте, сразу включал сигнал тревоги, который ревел в каждой квартире горноспасателя, независимо от того, выходной он сегодня или на дежурстве. Пока ревела тревога, дежурный по взводу фиксировал, на какой шахте, в какой лаве, в каком стволе произошло ЧП. Ревун, как его у нас называли, неважно, день или ночь, поднимал каждого спасателя, который сразу же бежал в горноспасательный взвод, — рассказывает Анатолий Гриценко. — Там все впрыгивали в машины, постоянно укомплектованные респираторами и спасательным оборудованием, экипировались уже в движении, не теряя ни секунды. Дежурная смена, которая круглосуточно была во взводе, выезжала немедленно, резервная — через 3 минуты, свободная смена готова была отправиться к месту ЧП минут через 7-10. Учебные тревоги были часты, но мама и другие женщины как­то по звуку научились определять, что тревога ненастоящая”.

Степан Демьянович работал так: сутки — в дежурной смене, вторые сутки — в резервной (полдня идут разного рода занятия, но ночует дома), на третьи сутки — выходной (однако нужно было всегда сообщать место нахождения вне дома, чтобы в случае чрезвычайной ситуации на шахте спасателя могли быстро найти). Потом ввели немного другую систему. Смен стало четыре: дежурная, резервная, свободная и выходная. В свободную смену Гриценко­старший работал вместе с шахтёрами в забое, обычную рабочую смену: укреплял штреки и лавы или просто добывал уголь с помощью отбойного молотка, а рядом лежало его спасательное оборудование. Если что­то происходило, то он вместе с коллегами сразу же приступал к своей основной работе.

А однажды даже пришлось иметь дело с наводнением. “Шахты ведь были относительно неглубокие, 90-100 м. Талая вода скопилась на поле и как­то пробила себе дорогу в шахту. Тогда в забое утонула целая молодая смена, 13 шахтеров, старшему из них не было и 30-ти. Живым остался только один человек. Он каким-то образом нашёл проём и держал в нем голову горизонтально, будучи по горло в воде. Пришлось долго откачивать воду. Тот молодой парень полностью поседел. Для маленького городка Ватутино это была трагедия. И сейчас на главной улице, Октябрьской, стоит двухэтажный дом, построенный тогда для семей погибших шахтеров”.

В 1972-м, когда Анатолий Гриценко поступал в Суворовское училище, его отец-горноспасатель был срочно откомандирован в Ногинск, под Москвой. Вокруг Москвы тогда, как и сейчас, горели огромные площади торфяников, и Степану Гриценко, как и сотням других горноспасателей со всего Союза, довелось в течение двух месяцев воевать с пожарами.

Несмотря на жесткий режим и опасность, за свою работу бойцом-горноспасателем Степан Демьянович получал немного — 105 рублей, шахтерам тогда платили 400-500 рублей.

Анатолия Гриценко отец с собой на шахту не брал, но сын там бывал с друзьями и сам. “В шахте было сыро, страшновато, но интересно. Плюс особая для пацанов экзотика — газированную воду из автомата в помещении шахты можно было пить бесплатно”.

Степан Демьянович, которому недавно минуло 82, по жизни всегда любил технику, освоил десятки рабочих профессий, каждую по высшему разряду: от сварщика, слесаря, водителя автокрана до управления шагающим экскаватором. Каждую неделю он разбирал и перебирал свой мотоцикл. Сначала Иж­49, потом Иж-56, последним был Иж-Планета с коляской. Ни вина, ни пива он не пил. “Мог выпить вечером после работы или рыбалки за ужином 150 грамм водки и тут же переворачивал рюмку вверх дном — хватит”. Анатолию Степановичу, будущему военному, от отца передались ответственность, обязательность, самодисциплина. “Ведь отец служил в военизированном горноспасательном отряде, а люди там знали цену слову и цену времени — от этого зависела жизнь шахтера”.

Александр ЧАЛЕНКО