Что, если Путин не стремится закончить эту войну?

Обычно на FST мы избегаем чисто геополитических и военных тем, хотя теги такие есть, но бывают и исключения, особенно если это касается экономики и глобального влияния. Ниже — один из лучших за последнее время на удивление трезвых и спокойных, насколько это возможно для западных аналитиков, материалов о происходящем. Он достаточно большой по объему, но он того стоит.

Картер Эдвардс: Что, если Путин не стремится закончить эту войну? Его определение успеха или неудачи может сильно отличаться от нашего.

“Только мертвые увидят конец войны”, — Платон.

Консенсус аналитиков на Западе заключается в том, что решение Путина вторгнуться в Украину было огромной ошибкой, о которой он теперь должен сожалеть. Нападение было дорогостоящей неудачей, и Путин сейчас ищет стратегию выхода из ситуации. Последние свидетельства — отступление России от Киева и предположение аналитиков о переходе России к более ограниченным целям войны, а именно — к захвату Донбасса.

Верна ли эта картина или очень ошибочна, имеет большое значение. Она определит политику Запада — основанную на восприятии того, кто “побеждает” — и, следовательно, то, как будет развиваться эта война. Но еще важнее то, что она влияет на долгосрочные стратегические решения, необходимые западным лидерам, поскольку стабильность в мире находится на грани хаоса.

Никакой ошибки

Мнение о том, что нападение на Украину было ошибкой, предполагает, что Путин считает, что у него был выбор. В это странно поверить, говоря об автократе, который на протяжении многих лет четко придерживается своей абсолютной “красной линии”: никакого дальнейшего расширения НАТО или ЕС на восток, на “задний двор” России. Он напал на Грузию в 2008 году и на Украину в 2014 году, чтобы не допустить этого. Почему в 2022 году все будет по-другому? В послужном списке Путина нет ничего, что свидетельствовало бы о блефе, и все говорит о глубокой — даже параноидальной — одержимостью НАТО.

С точки зрения Путина, настоящей ошибкой было бы воздержаться от действий в условиях явной и реальной опасности. Он сам сказал об этом в своей речи 24 февраля, когда провел параллель с ошибкой Сталина в 1940 и 1941 годах, который “прилагал все усилия, чтобы предотвратить войну… до самого конца”. По словам Путина, Советский Союз не сделал “самых срочных и очевидных приготовлений… для защиты от неминуемого нападения”. “Мы не совершим эту ошибку во второй раз”, — поклялся Путин, когда его танки вошли в Украину.

Нет никаких сомнений в том, что, по крайней мере, Путин был абсолютно убежден в военной угрозе, которая, по его мнению, нарастала в Украине по мере сближения Киева с НАТО. Все это изложено в его печально известном длинном обращении 21 февраля. Способность Украины относительно легко “приобрести тактическое ядерное оружие”; модернизированные “с помощью США” украинские аэродромы, способные перебрасывать армейские подразделения за “очень короткое время”; система управления и контроля Украины, уже “интегрированная в НАТО”; или “демонстративная накачка” Украины западным оружием.

Очевидное ощущение Путина, что обороноспособность Украины быстро улучшается, объясняет, почему он напал именно сейчас, хотя на самом деле Украина не собиралась вступать в Альянс. Учитывая то, как идет война на данный момент, он был вправе беспокоиться. Распространенное мнение о том, что Путин и российский Генштаб рассчитывали на легкую борьбу, не соответствует ни огромному количеству людей и техники, развернутых на границах Украины — с крематориями, полевыми госпиталями и запасами крови для переливаний — ни тому, что известно о предвоенном широкомасштабном проникновении российской разведки в Украину. И практически невозможно, чтобы “соотношение сил” — российский эквивалент чистой оценки, вроде анализа противоборствующих армий — рассчитанное Генеральным штабом перед войной, полностью не учитывало трансформацию украинских вооруженных сил с 2014 года, о которой уже много говорили на Западе.

Хотя усиление Украины в военном отношении может объяснить, почему Путин не мог больше ждать, это не говорит нам о том, почему он ждал до сих пор и не нанес удар раньше. Здесь важны еще три момента. Во-первых, Россия вела значительную военную кампанию в Сирии с 2015 по 2020 год, когда битва за Идлиб завершилась соглашением между Путиным и Эрдоганом (некоторые российские силы все еще остаются в стране); было бы верхом глупости начинать вторую войну, будучи вовлеченным в другую. Во-вторых, президентство Дональда Трампа, казалось, — по крайней мере, на некоторое время — давало надежду на политическое урегулирование между Россией и США на приемлемых для Москвы условиях в случае победы Трампа на перевыборах; стоило подождать, чтобы увидеть, как все обернется.

В-третьих, Россия явно надеялась на выполнение соглашений Минск-II. Это соглашение 2015 года о прекращении огня включало обещание автономии для “повстанческих” территорий Донбасса при сохранении их в составе Украины, что фактически давало России право вето на вступление Киева в НАТО. Украина подписала соглашение под дулом пистолета в 2015 году, но соглашение также было подписано Францией и Германией и одобрено резолюцией Совета Безопасности ООН: до относительно недавнего времени это была лучшая ставка Путина на достижение своих стратегических целей политическим путем. Но Зеленский, избранный в 2019 году, в свое время занял твердую позицию по Минску II — при поддержке Запада — и всем стало ясно, что этот процесс не будет продвигаться вперед.

Поскольку эти три важных фактора ушли из поля зрения по мере развития событий, а окно военных возможностей закрывалось по мере усиления Украины, нетрудно понять, почему, с точки зрения Путина — и как предупреждала западная разведка — сейчас самое время перейти к полномасштабному вторжению. С его точки зрения, ничего не делать было нельзя: по этой дороге для Украины лежало вступление в НАТО.

И как только Украина вступит в НАТО — что, по мнению Путина, является очевидной перспективой и даже не обсуждается союзниками, — базирующаяся там “тактическая авиация”, по его словам, сможет наносить удары по российским целям вплоть до Казани. Но главным кошмаром, по его словам, является “риск внезапного удара” по России: “гиперзвуковому штурмовому оружию”, развернутому на Украине, потребуется всего четыре минуты, чтобы достичь Москвы. “Это как нож у горла”.

Что бы мы ни думали, Путин, безусловно, считал — как он недвусмысленно повторил несколько раз в своей военной речи — что будущее иностранное военное присутствие в Украине, продвигающее технику НАТО примерно на 1000 километров на восток, является “абсолютно неприемлемым” и даже “вопросом жизни и смерти” для России. Он не может и не будет тем кремлевским лидером, который отдал Украину НАТО.

Таким образом, все свидетельства указывают на то, что в сознании самого Путина вторжение было последним средством, когда он пришел к выводу, что нет другого способа обеспечить то, что он считал жизненно важными российскими интересами, и что время истекает. Если эта интерпретация верна, то Путин никогда не будет считать войну ошибкой, какими бы высокими ни были затраты: он уже убедил себя, что любой другой курс действий был бы хуже для России — более того, безответственным — конечно, в долгосрочной перспективе.

Это может быть совершенно “безумным” с нашей точки зрения, но в данном случае это не имеет значения. Важно то, как Путин оценивает свои собственные результаты, потому что — если он останется у власти — это определит его расчет затрат и выгод в продолжении войны, а также его реальную заинтересованность в любых серьезных мирных переговорах.

Никаких сожалений

Когда речь заходит о каких-либо сожалениях, которые Путин может испытывать в связи с нападением на Украину, западные предположения, как правило, фокусируются на мощном ударе по России. Перечень страданий, которые война Путина принесла его собственной стране, простирается от военных до экономических, дипломатических и социальных. Армии Москвы терпят поражение от украинских войск, а НАТО в ответ на вторжение становится только сильнее и сплоченнее, и в Германии идет полное перевооружение.

На экономическом фронте сокрушительные санкции, примененные к России, фактически отключают ее от западной финансовой и экономической системы. Они также провоцируют стратегическое отсоединение Запада от поставок российских энергоносителей. В краткосрочной перспективе это дорого обходится Западу, но идея заключается в том, что в среднесрочной перспективе это уничтожит большую часть доходов России.

Многие предсказывают, что будущее России будет похоже на будущее Северной Кореи: изолированное, автаркическое общество с обнищавшим народом, управляемое жестокой диктатурой, отрезанное от современных западных потребительских товаров и передовых технологий и вынужденное полагаться на гораздо более низкие, советские заменители. Нация-изгой, ее культура и граждане фактически исключены из цивилизованного мира, к ним относятся с подозрением и заставляют ощущать всю ответственность за поддержку кровавого кремлевского режима.

Для любой страны и любого лидера такие катастрофические — и непредвиденные — последствия, несомненно, заставили бы сожалеть о судьбоносном решении, которое привело к ним. Однако, повторюсь, Владимир Путин, скорее всего, придерживается точки зрения, сильно отличающейся от западного аналитического консенсуса, поскольку его ценности, логика и цели столь радикально отличаются от наших.

Для Путина эта война о гораздо большем, чем просто об Украине, потому что Россия — не просто очередная обычная держава. Он видит Россию как “цивилизационно-образующее государство”, чья борьба носит не просто “геополитический”, а в некотором смысле цивилизационный характер. Поэтому его ответственность лежит не только на Российской Федерации как суверенной стране, но и на “Русском мире”, весь смысл и историческое значение которого превосходят вопросы чисто “национальных” интересов или материальных неудобств. Для Путина эта конфронтация является окончательной и необходимой точкой разрыва с мировой системой, сложившейся после холодной войны под руководством США, которую он впервые осудил в своей печально известной Мюнхенской речи 2007 года. Конечная цель — которую Путин разделяет с Китаем — положить конец доминированию Запада в мировых делах, и особенно доминированию западных ценностей, культуры и норм, которые он просто ненавидит.

В этом контексте Путин может рассматривать массовый отток из России западных компаний и “либеральных”, ориентированных на Запад россиян не как потерю, а как чистый выигрыш. В России идет большая, ускоренная и самопроисходящая “де-западизация”, сопровождающаяся самоочищением от прозападной элиты, которую Путин совсем недавно назвал “предателями” по телевидению. Эпоха западного культурного влияния в России заканчивается; начинается евразийское будущее страны — видение, сформулированное Александром Дугиным, любимым “философом” Путина.

Что касается геополитических и геоэкономических перспектив для России, то Путин мог бы проанализировать текущую общую ситуацию и найти — с его точки зрения — гораздо более смешанную картину, чем можно предположить по доминирующему западному нарративу. Хотя в результате западных санкций он потерял более половины международных валютных резервов России, первоначальные финансовые запасы, которые Путин создал, были достаточно велики, и сотни миллиардов все еще доступны для стабилизации экономики. Стал очевиден весь масштаб зависимости Европы от российских энергоресурсов, а повышение цен из-за войны привело к тому, что в казну Путина стало поступать больше западных денег.

Удивительно, но рубль восстановил все потери и чуть более чем за месяц вернулся к довоенному уровню, во многом благодаря тому, что Москва связала рубль с энергоносителями, а также с золотом. Когда Путин говорил о своем стремлении к тому, чтобы доллар утратил свое господство в качестве мировой резервной валюты, эта идея казалась глупой. Но что произойдет, если все больше стран начнут следовать примеру Саудовской Аравии и Индии и переводить платежи — в этих случаях за энергоносители — на юани и рубли? Что произойдет, если Россия и Китай действительно постепенно создадут альтернативную глобальную экономическую систему, например, с отдельным механизмом SWIFT? На фоне риторики лидеров G7 о том, что “мир” объединился против России, более 30 стран отказались осудить ее в ООН (включая Китай и Индию): вместе они представляют более 55% мирового населения.

Многие российские отрасли промышленности — некоторые очень важные, такие как аэрокосмическая и электронная — со временем пострадают от нехватки различных компонентов. Но Путин знает, что можно найти новых поставщиков, начиная с Китая и Индии, которые присматриваются к огромному российскому рынку, внезапно освободившемуся от западной конкуренции. Российский народ, конечно, пострадает, но он привык к трудностям. Их вера — по большому счету — в правое дело и великое предназначение России, как это преподносится кремлевской пропагандой, поможет им выстоять.

Тем временем престиж Путина среди врагов Америки укрепился. А их много, по всему миру. Живя в западном пузыре, легко забыть, сколько ненависти, презрения, зависти или, по меньшей мере, безразличия к либеральным ценностям — особенно в их искаженной постмодернистской форме — и к идеалам демократии и свободы, столь дорогим европейцам и их близким заокеанским родственникам и друзьям, существует среди иностранных культур глобального Юга. Печальная реальность заключается в том, что для многих людей, некоторые из которых являются нашими соотечественниками здесь, на евроатлантическом пространстве, Путин — это одиночкой-аутсайдером, противостоящий задиристой империи США. Перейдя Рубикон своим ударом по Украине, Путин сделал нечто гораздо более разрушительное, чем развязывание кровопролитной войны: он нарушил табу и показал, что западному порядку можно бросить вызов. Поэтому Борис Джонсон настаивает на том, что “Путин должен потерпеть поражение”: британский премьер-министр понимает, что что-либо иное, кроме явного поражения России в Украине, нанесет смертельный удар по жизненно важной ауре неизбежности западного проекта, как это, возможно, произошло в ходе Brexit с ЕС.

Добавьте ко всему этому массовый рост популярности Путина в России, сопровождаемый полным уничтожением всех оставшихся свобод, включая свободную прессу, и о чем Путину действительно стоит сожалеть? А если он ни о чем не жалеет, то зачем ему желать мира и “нормализации” отношений с Западом — даже если это когда-нибудь будет предложено — когда он уже привел в действие такой масштабный проект, который давно готовился, чтобы наконец возглавить международное восстание против западного порядка?

Никакого провала

Но все это не имеет значения, и для Путина все потеряно, если он потерпит военную неудачу в Украине. Все зависит от хода войны; он абсолютно не может позволить себе “проиграть” в любом смысле этого слова. Это очень важно понять западным политикам, когда они расширяют границы своей поддержки Украины. На шестой неделе войны происходит именно это: западные союзники ободрены аналитическим консенсусом, согласно которому кампания Путина уже потерпела дорогостоящее фиаско, а его армии отступают. Недавние российские отступления из окрестностей Киева и других мест воспринимаются как признание провала.

Стоит отметить, что это повествование исходит от западного стратегического и аналитического сообщества, которое за последние двадцать с лишним лет предоставило достаточно доказательств своей некомпетентности, в целом (конечно, есть и исключения). Многие из высокопоставленных комментаторов сегодня — это те же люди, которые либо выступали за катастрофические войны в Ираке и Афганистане (включая унизительное отступление в прошлом году), либо привели нас к ним; которые участвовали в неудачных интервенциях в Ливии и Сирии, породивших гражданские войны и новые поколения террористов; которые были совершенно удивлены захватом Россией Крыма в 2014 году и ростом ИГИЛ; и чьи аргументы, политика и решения на стратегическом уровне способствовали подъему Китая, а теперь эти же люди всесторонне не смогли сдержать вторжение России в Украину. Учитывая опыт западных политиков и стратегов после 11 сентября, их окончательные заявления в данной ситуации следует воспринимать с щепоткой соли.

Альтернативное — но непопулярное — прочтение украинской кампании на сегодняшний день, во-первых, ставит под сомнение широко распространенное предположение о том, что Путин надеялся взять Киев и завершить войну за несколько дней. Этого не произошло, поэтому это воспринимается как свидетельство неудачи. Но дело в том, что мы не знаем, каким был первоначальный план Генерального штаба; теория “двух дней до Киева” основана на ранних — и неудачных — десантах и неподдерживаемом броске бронетехники к городу. (Стоит помнить, что сам Путин в 2014 году, когда украинская армия была лишь тенью того, чем она является сегодня, сказал, что он может быть в Киеве “за две недели”, если захочет; непонятно, почему он сейчас думает, что это можно было бы сделать за два дня).

Более вероятно, что такая форма блицкрига была лишь планом А: использование оперативной внезапности для обеспечения ключевых преимуществ или даже, если повезет, для создания более широкой украинской паники или коллапса. План А провалился — хотя неясно, насколько он был близок к успеху, например, в аэропорту Гостомеля — не в последнюю очередь потому, что удивление собственных российских войск реальными приказами об атаке и отсутствие у них возможности подготовиться психологически может привести к обратному результату, как это, похоже, и произошло в данном случае. Но у России был и план Б на случай, если первый не сработает: вот почему все остальные российские армии были развернуты в других регионах и усилены войсками со всей страны с самого начала.

В ходе последовавшей за этим основной кампании, которую Министерство обороны России недавно назвало “первым этапом” “спецоперации”, русские атаковали по нескольким направлениям и захватили большие куски украинской территории: в общей сложности примерно размером с Англию. Кроме Херсона и Мелитополя, не было захвачено ни одного крупного города: Киев, Чернигов, Сумы, Харьков и Николаев остались в полуокружении, а Мариуполь был осажден, но не захвачен. Опять же, это рассматривается как доказательство неудачи России, но те же люди, которые делают это утверждение, также признают, что количество российских войск, отправленных для взятия городов с населением в сотни тысяч или миллионы человек, было совершенно неадекватно предполагаемой задаче. Ограниченные возможности российских военно-воздушных сил, которые не смогли добиться полного контроля над небом и совершили сравнительно мало вылетов для ближней авиационной поддержки, также рассматриваются как неудача.

Наблюдатели, такие как Институт изучения войны, сочли, что трудно объяснить такие детские оперативные “ошибки” российского Генерального штаба с многолетней репутацией отличника именно в оперативном искусстве и со значительным недавним и успешным опытом ведения кампании — особенно в воздушных операциях — в Сирии.

С другой стороны, аналитики с нашей стороны часто находятся в плену западной военной доктрины и оценивают боевые действия через призму западного способа ведения войны: большая зависимость от воздушных сил для расчистки пути наземным войскам, очень сложные комбинированные операции и чрезвычайно высокая забота об ограничении собственных потерь, зная, что даже один погибший солдат становится национальным событием в западных странах. Так может быть, наша сторона неправильно оценивает действия русских, применяя к московской кампании несколько неадекватные аналитические рамки? В российской доктрине, например, военно-воздушные силы играют второстепенную роль, и установление господства в воздухе не обязательно является жизненно важной целью. Продвижение наземных войск в первую очередь поддерживается артиллерией, а не авиацией. Тем не менее, факт остается фактом: русские значительно ослабили украинскую противовоздушную оборону, истребительную авиацию и инфраструктуру, и, похоже, довольно свободно действуют на востоке над Донбассом.

Чтобы понять оперативные реалии на уровне театра военных действий, стоит попытаться взглянуть на эту кампанию с российской точки зрения, опираясь на то, что мы знаем о российской военной истории, психологии и стратегической культуре. По собственному заявлению Путина и его Министерства обороны, а также по тому, что мы знаем из открытых источников, самая большая и лучше всего оснащенная часть вооруженных сил Украины находилась и находится на востоке, на фронте Донбасса. Их уничтожение теперь официально признано главной целью России, но, скорее всего, это было стратегическим приоритетом с самого начала, учитывая, что одной из заявленных целей кампании Путина была “демилитаризация” Украины. Этого нельзя достичь, не уничтожив основные военные силы противника. Другая цель Путина, “де-нацификация”, также будет достигнута непосредственно победой на Донбассе путем уничтожения открытых неонацистских вооруженных формирований Украины, таких как “Азов”, S14, “Правый сектор” или “Айдар”, которые дислоцированы на Донбассе и особенно в Мариуполе.

Но если Донбасс был большим призом для Путина, зачем распылять свои силы и атаковать на всех остальных фронтах? Разгадка кроется в военных фактах на местах. На южном фронте российский прорыв из Крыма был весьма успешным и обеспечил долго обсуждаемый сухопутный мост в Донбасс со значительной буферной зоной до Херсона. Наступление на Николаев так и не было обеспечено надлежащими ресурсами, и российские силы были разделены для дальнейшего прощупывания на севере, а также на северо-востоке в направлении Кривого Рога. Основная часть первоначальной крымской группировки войск направилась на восток для оказания помощи в операциях по Мариуполю и на северо-восток для оказания давления на правый фланг украинской армии Донбасса. Что касается Харькова, то этот сильно обороняемый район защищает другой фланг этих сил. Россияне не пытались штурмовать этот город — второй по величине в Украине — но попытались обойти его, с некоторым успехом в направлении Изюма. Тем временем “повстанческие армии” ЛНР и ДНР при поддержке регулярных российских войск медленно, но верно продвигались на главном фронте Донбасса, признанном самым сильно укрепленным в Европе со времен Западного фронта Первой мировой войны.

Поэтому при внимательном и всестороннем рассмотрении трудно найти какие-либо очевидные ошибки в операциях России на востоке и юге Украины. Напротив, по любым традиционным меркам это выглядит как успешная — хотя и дорогостоящая — кампания, которая все еще находится на пути к достижению своих целей — укреплению сухопутного моста в Крыму и разгрому основной украинской армии на Донбассе. Прогресс России был медленным — особенно на востоке — но неуклонным и неумолимым.

Что касается операций на севере Украины, все усилия России были направлены на поддержку наступления на Киев по трем направлениям: с севера на юг по обе стороны Днепра (через Чернобыльскую и Черниговскую области) и с северо-востока в широком смысле через Конотоп. Русские должны были сковать украинские позиции в Сумах, поскольку они угрожают флангу этой третьей оси их киевского наступления. Но Сумы, как и Чернигов, выстояли и сковали значительную часть российских сил, которые должны были принять участие в окружении столицы, позволив украинцам сдержать захватчиков у ворот Киева в районе Броваров. Тем временем русские также застряли на западном берегу Днепра, отчасти из-за ожесточенного сопротивления украинцев, но также из-за гораздо более сложной географии местности, с непроходимыми реками, затопленными равнинами и ограниченными линиями снабжения — как показала история с печально известным длинным российским конвоем.

В отличие от Крымского, Донбасского или Харьковского фронтов, российские операции на севере действительно не достигли своей мнимой цели — взять Киев в осаду. Но здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, не совсем ясно, намерены ли российские войска полностью отступить в Беларусь; если они сохранят плацдармы за сложной рекой Припять в районе Чернобыля, то теоретически они могут возобновить наступление на Киев позже. Российское отступление на черниговском фронте также пока представляется неполным.

Во-вторых, не совсем понятно, как Киев вписывался в военный план Путина, и, следовательно, насколько это стратегическая неудача. Было ли важно взять Киев быстро или просто “стоило попробовать”? Планировалась ли полная осада, или это было отвлекающим маневром? Попытка “обезглавливающей атаки” на правительство Зеленского и бросок на Киев в первые дни войны, безусловно, указывает на искреннее стремление России одним махом сломить сопротивление Украины на фоне первоначального шока и замешательства. Однако вопрос о том, означает ли провал этого главного переворота, что русские неизбежно захотят штурмовать или полностью осадить город, а не просто угрожать ему, чтобы прижать к нему украинские войска, является спорным.

Как многие заметили, имеющихся на севере российских сил было совершенно недостаточно для окружения — не говоря уже о штурме — такого огромного мегаполиса с населением в три миллиона человек, как Киев, который примерно в три раза больше Бирмингема. Это если только российский Генеральный штаб не находился в полном заблуждении и не думал, что украинцы сломаются и не будут пытаться защищать свою столицу. Но, как уже объяснялось, провал российской разведки такого масштаба практически невозможно представить, хотя вполне вероятно, что их предвоенные оценки украинского сопротивления были ошибочными на многих уровнях — особенно тактическом — в значительной степени.

Кроме того, идея о том, что Киев был главной стратегической целью России в ходе кампании, противоречит всем другим вышеупомянутым аргументам, указывающим на Донбасс как приоритет номер один. Приоритеты не могут быть верны оба: преследование двух одинаково важных стратегических целей одновременно перед лицом численно превосходящего противника — элементарная ошибка. Но если одна из этих наступательных операций на самом деле является финтом, чтобы отвлечь силы противника от другой, ситуация предстает в совершенно ином свете.

Это может показаться слишком завышенной в своих оценках интерпретацией того, что на самом деле могло быть просто просчетом российского Генерального штаба, который они сейчас спешат исправить. Тем не менее, аргументы в пользу этого есть. Если рассматривать северную кампанию России — после провала первоначального наступления на Киев — как диверсионную операцию на уровне театра военных действий, то это вполне соответствует концепции “маскировки” (военного обмана), которая занимает видное место в российской доктрине. Но было ли это действительно оперативным замыслом России, не столь важно, поскольку на практике результат был тот же: угроза Киеву — подобно российской десантной угрозе Одессе — обеспечила то, что украинцам пришлось сосредоточить многие свои резервы на столице и ключевом южном порту, а не на укреплении Донбасса.

Глядя на факты и оперативные карты, трудно с какой-либо степенью уверенности заключить, что российская кампания провалилась, учитывая количество оккупированной украинской территории и то, что она все еще идет к поражению украинской армии на Донбассе. Но еще одно понимание “провала”, которое часто подчеркивается в западных комментариях, связано с материальными затратами, которые несут путинские войска. В значительной степени это связано с доблестью и отвагой самих украинцев, а также с оборудованием и поддержкой НАТО — особенно в воздушных и космических данных ISTAR (разведка, наблюдение, поиск целей и рекогносцировка). Но это также связано и с длинным списком тактических ошибок российской стороны, приведших к большим и хорошо документированным потерям. Бронетехника продвигается без поддержки по уязвимым маршрутам, уязвимые транспорты снабжения безрассудно едут по спорной территории и в результате попадают в засаду, незащищенная связь и плохая координация подразделений, слабое использование средств радиоэлектронной борьбы (глушилок) и так далее. Что бы российские войска не заполучили в плане территории на данный момент, утверждается, что русские заплатили за это высокую цену, а украинцы показали, что могут продолжать пускать им кровь.

Все это так, но следует иметь в виду несколько важных моментов. Даже если верить более высоким оценкам потерь российской живой силы и техники, которые исходят из украинских источников, они составляют лишь малую часть общего военного потенциала Москвы, включая резервы. У Путина есть еще много возможностей, которые он может задействовать в борьбе. И что очень важно, российский способ ведения войны всегда был связан с большими потерями; представление о том, что война связана с ужасными потерями, глубоко засело в сознании россиян и стоически принимается ими так, что не может понять западный разум.

Ни одна страна в мире не испытывала таких страданий и разрушений, какие понесла Россия, включая нынешнюю Украину, во время Великой Отечественной войны. Это трудно понять, но когда Путин “спустил псов войны”, Россия перешла в совершенно другую парадигму. И чем дольше длится война, тем больше российское население будет группироваться и мобилизовываться в патриотической поддержке. Исторически сложилось так, что в России — как, вероятно, и в Украине — потери и лишения скорее закаляют, чем деморализуют. И наоборот, ощущение приближающейся победы порождает не великодушие, а чрезмерный патриотизм.

Что касается тактических неудач, то русские относительно быстро устранили их. Примерно через неделю после начала войны конвои начали получать сопровождение, улучшилась разведка и так далее. Однако, по западным стандартам, российская армия остается и, вероятно, будет оставаться в значительной степени некомпетентной на уровне подразделений и отдельных людей. Так было всегда в их военной истории: российская военная машина никогда не была эффективной или хорошо управляемой, а была довольно тупым инструментом. Ее наступление грязно и очень разрушительно — как для нее самой, так и для противника, — но ее войска могут выживать и долгое время сражаться в самых шокирующих условиях. Психология русского солдата, хорошо известная любому изучающему Вторую мировую войну, в частности, далека от психологии его западных коллег, особенно когда она доведена до крайности. Когнитивный диссонанс здесь лучше всего демонстрируют западные разговоры о том, что российские потери порядка 5-10% делают подразделение “неэффективным в бою”, или о том, сколько “отдыха” требуется войскам после боев на фронте. Путинские генералы могут с этим не согласиться: их эталоном является Сталинград, который преподал им другой урок о том, сколько на самом деле может вынести солдат, пока у него есть средства для борьбы.

Поэтому, глядя на общую военную картину в начале апреля 2022 года, Владимир Путин, скорее всего, не считает, что его война совсем не удалась. Его точка зрения отличается от нашей, особенно когда речь идет о расчетах затрат и выгод. Цена в виде крови и потери техники его не волнуют: есть еще много чего, что он может бросить в украинскую мясорубку. Да, его лучшие регулярные армии сильно пострадали, и многие из этих опытных солдат и офицеров незаменимы; следующие волны новобранцев не будут столь же хороши. Но у Украины та же проблема, и, кроме того, именно так Советский Союз победил немцев. Путину известно изречение Сталина о том, что “количество имеет свое качество”.

Если отбросить военный потенциал, то в оперативном плане кампанию Путина можно назвать неудачной только в том случае, если использовать определенные (западные) стандарты и допущения, например, быстро взять Киев или оккупировать всю страну за несколько недель. Кремлевский правитель, который за свою карьеру в качестве главнокомандующего руководил большим количеством военных кампаний, чем кто-либо из ныне живущих, и все они были фактически успешными — очень важный момент в данном случае — скорее всего, был более реалистичен в отношении собственных сроков и целей. Он знает, что даже Вермахту и Красной Армии вместе понадобилось более месяца, чтобы завоевать Польшу (которая была примерно вдвое меньше сегодняшней Украины), и даже в 2003 году силам под руководством США с их беспрецедентными возможностями и технологиями понадобилось около трех недель, чтобы покорить Ирак.

В любом случае, объективно говоря, российская кампания в Украине на сегодняшний день достигла ряда важных результатов. Она заняла значительную территорию, включая стратегические пункты на юге и севере; она уничтожила большую часть военной инфраструктуры Украины — от авиабаз и средств ПВО до оборонных промышленных объектов и складов топлива и боеприпасов; она также уничтожила военно-морской потенциал Украины и, вероятно, большую часть ее бронетанковых сил (отсюда и запрос Зеленского на танки). В оперативном плане Мариуполь почти взят, и российские войска готовы вытеснить — если не загнать в ловушку — украинские силы на Донбассе. К несчастью для храбрых украинцев, Путин вряд ли придет к выводу, что его кампания провалилась в военном отношении — взят Киев или нет.

Ни конца ни края

Если Путин не считает войну ошибкой, если он ни о чем не жалеет — а, напротив, возможно, даже приветствует разрыв с Западом — и если он не считает, что Россия терпит военное поражение в Украине, каковы тогда перспективы мира? Как может закончиться эта война и каков дальнейший путь?

Со стороны Путина, исходя из нынешнего анализа, мы можем реально ожидать только продолжения войны в ее нынешних параметрах. При прочих равных условиях — то есть при отсутствии дальнейшей эскалации или вмешательства внешних сторон — армии Путина, скорее всего, будут продолжать наступать и уничтожать украинские войска, города, инфраструктуру, все, что имеет хоть какую-то военную ценность или должны быть уничтожены по российской военной логике.

Что касается военных целей, то они, вероятно, простираются вплоть до взятия Одессы и соединения с Приднестровьем, и, возможно, даже — в конечном итоге — уничтожения Киева. Продвижение к Днепру почти наверняка является частью плана; поражение украинской армии Донбасса в ближайшие недели — что не является неизбежным, но все же вероятно — обрушит всю восточную оборонительную линию Украины. Харьков и Сумы могут быть изолированы, как Мариуполь. Это мрачная перспектива, но неясно, какие еще адекватно оснащенные резервы украинцы могут послать для контратаки или поддержания линий снабжения Харькова.

Но на все это потребуется время. И здесь возникает важный вопрос, на чьей стороне время — России или Украины, особенно если конфликт превратится в войну на истощение, как это почти наверняка произойдет. Существует фундаментальная асимметрия в том, что война ведется на территории Украины, поэтому все невоенные издержки разрушения ложатся исключительно на жертву. По прогнозам, экономика страны уже упадет на 35% в 2022 году, а мы находимся всего лишь месяц в этой войне. Чем дольше она будет продолжаться, тем больше Киев будет зависеть от своих западных союзников в плане экономической и особенно военной помощи. Украинское бремя будет все тяжелее давить на напряженные финансы западных стран, которые и так уже имеют дело с постковидным восстановлением, высокой инфляцией, высокими ценами на энергоносители, а также с расходами на заботу о беженцах из самой Украины. Как долго Запад сможет поддерживать это в политическом и материальном плане, остается только догадываться.

Единственный выход для Украины — либо разгромить российские вооруженные силы в полевых условиях и заставить их отступить с украинской территории, либо принять мирные условия Путина, как советовал премьер-министр Израиля Нафтали Беннет в первые дни войны. Все меньше остается возможностей для чего-то промежуточного. Даже если украинцы ослабят военный потенциал противника до такой степени, что Россия не сможет продвигаться дальше, и линия фронта стабилизируется, им все равно придется перейти в наступление, чтобы отвоевать потерянные земли: но с помощью чего?

Что касается мира, то внутренняя политика Украины — особенно в условиях массового вооружения гражданского населения — означает, что после всех этих жертв и кровопролития ни о каких прямых и формальных территориальных уступках России, будь то Донбасс или Крым, не может быть и речи. Любой, кто предложит это, даже Зеленский, будет считаться предателем со стороны закаленных в войне и хорошо вооруженных ультранационалистических фракций; это классическая проблема в подобных обстоятельствах, имеющая множество исторических прецедентов. И наоборот, Путин не может согласиться ни на что иное, кроме как на четкое соглашение, которое может быть реализовано немедленно; опыт Минска-II научил его (учитывая то, что мы знаем о его менталитете), что любому соглашению, которое обменивает текущие военные преимущества на будущие обещания, нельзя доверять, поэтому он вряд ли согласится на любые предложения Зеленского о референдуме — конечно, не тогда, когда российская армия еще может сражаться. И потом, у него есть ядерное оружие.

Трагедия этой войны усугубляется циничным представлением многих влиятельных фигур о том, что для победы над Россией необходимо превратить Украину в новый Афганистан, имея в виду повстанческое движение, победившее Красную армию в 1980-х годах. Это неверное понимание не только оперативных и территориальных различий между Афганистаном и Украиной, но и человеческих и культурных аспектов. Стоит также отметить, что русские уже несколько недель оккупируют такие города, как Херсон и Мелитополь на юге страны, и нет никаких признаков серьезного вооруженного восстания. Еще один вопрос — как будет снабжаться повстанческое движение в оккупированной Украине, учитывая, что она почти со всех сторон граничит с Россией, особенно если будет взята Одесса? Наконец, стоит внимательно рассмотреть пример Чечни: вероятный урок, который Путин извлек из нее, заключается не только в том, что вы можете победить такое повстанческое движение — а чеченцы являются одними из самых стойких бойцов в мире — но и в том, что двадцать лет спустя бывшие партизаны будут более чем счастливы сражаться на вашей стороне.

Когда западные политики рассматривают свои варианты действий в условиях стратегического затруднения и чрезвычайной гуманитарной ситуации в Украине, требуется больше реализма и чрезвычайно тщательный и многомерный анализ. Необходимо четко осознать, что ошибки в такого рода оценках — таких, как способность Украины “победить” или потенциал России “сдаться” — влекут за собой ужасающую цену в крови и материальных потерях. В худшем случае — маловероятный, но не невозможный сценарий — Украина может превратиться в не имеющую выхода к морю, опустошенную страну: своего рода палестинскую Газу, полностью зависящую в своем экономическом выживании от благотворительности иностранных друзей и ведущую нескончаемую войну или повстанческую борьбу за возвращение утраченных земель.

Такое видение слишком ужасно, чтобы думать о нем, но безответственно не делать этого до тех пор, пока оно остается риском, каким бы отдаленным он ни был; его нужно избегать любой ценой. С другой стороны, является ли более реалистичной перспектива того, что вооруженные силы Украины полностью вытеснят российских военных с Донбасса и Крыма? Это ключевой вопрос для Запада. Если ответ отрицательный, и вероятный военный исход находится где-то между этими двумя крайностями, не будет ли это уже хуже, чем соглашение по Минску-II, которое было на столе перед войной, и даже чем то, что, похоже, находится на столе сейчас на переговорах в Стамбуле (по сути, украинский нейтралитет и официальная потеря Донбасса и Крыма)?

Остается надеяться, что Путин сдастся. Все свидетельства, прошлые и настоящие, говорят о том, что шансов на это мало, как с учетом его послужного списка и образа мыслей, так и с учетом того, как развивается конфронтация между Россией и Западом. Речь идет не только о войне в Украине. Путин участвует — вместе с Китаем, о чем мы не должны забывать — в борьбе за передел мирового порядка. Он не заинтересован в мире с Западом, но потенциально его можно принудить к более широкому урегулированию на выгодных для нас условиях, которые мы все еще можем формировать с позиции силы и которые позволят нам переждать оставшееся время его пребывания у власти. Но для этого необходимо четкое политическое решение с поддержкой всех ключевых западных игроков.

Нам нужна лучшая оценка ситуации, большая честность — и, что особенно важно, лучшая стратегия. Ничего не кончено, пока не кончено; многие, казалось бы, безвыходные ситуации в истории были повернуты вспять благодаря огромному упорству и силе воли, а также хитрости. Однако в настоящий момент мы только усиливаем прошлые ошибки и ставим идеализм и политику выше твердолобого реализма и беспощадности, которые необходимы нам для борьбы с неумолимыми врагами за рубежом, а также с добродетельными, самовлюбленными и исторически неграмотными друзьями дома.

Картер Эдвардс

3 апреля 2022 года