Авдеевка. My education

Похоже на сочинение восьмиклассника. Но вот по улице идет женщина, и все претензии на оценку в конце отпадают. В ней странно все. Она богато и красиво одета и совсем не создает впечатления неблагополучного, запустившего себя человека. С другой стороны, сейчас всего два часа дня, а она явно пьяна. Женщина спокойно говорит по телефону и движется вглубь района, пока в двухстах метрах мощно бьет миномет. Когда я увидел ее, то подумал, что спокойствие и безразличие ей дает алкоголь. Не все могут жить в доме, из окон которого виден минометный расчет. Мы равняемся с ней около разрушенного частного дома, где вчера погибла 78-летняя женщина, и краем уха я слышу, как она говорит: “Они всех нас поубивают”. Кто эти они — ВСУ или “ДНР”, чей миномет стоит посреди жилого квартала, — так и не ясно. Но здесь, в Макеевке, слышна Авдеевка: пустота улиц, атмосфера депрессии, страха и, конечно же, мины, со свистом уходящие одному богу известно куда. До Авдеевки отсюда около 12 км, и вся местность усеяна здесь минометами.

Как и любая горячая точка на карте, Авдеевка выходит далеко за пределы своих административных границ. И начинается так же внезапно, как и заканчивается. За эту неделю Авдеевку можно было встретить в Макеевке и Донецке, на дорогах Харцызска с Шахтерском, по которым колоннами шла техника боевиков, в местных троллейбусах и маршрутках, где люди наутро обсуждали снесенный от взрыва донецкий “Мотель”. Можно было найти ее и в моей ванной, где на меня посыпался целый сноп искр от вырванной с потолка лампы, пока снаружи, на улице, стоял гул от БМ-21. Но больше всего Авдеевка проявила себя именно здесь, в небольших шахтерских поселках Макеевки, откуда почти круглосуточно били орудия, и куда постоянно прилетали снаряды от САУ. В таких случаях я всегда пытаюсь быть где-то невдалеке. На первый взгляд, это не так уж и сложно: во время боев боевики ставят орудия абсолютно везде, так что почти не остается жилых кварталов, рядом с которыми не был бы слышен гул от ракет. И все же война глазами из собственных окон отличается от той, что “стоит” возле воронок от мин. 

Шагая по макеевским улицам в период самого пика боев, я в очередной раз убедился, что Украины здесь нет. Это наша земля, и все же здесь нет Украины. Во всяком случае, в ее рекламной картинке. И дело совсем не в “республике”. Трудно себе представить, чтобы кто-то здесь надел вышиванку или спел украинский гимн. Среди этих бетонных стен, колючих проволок автобаз, шахтных стволов и покрытого черной копотью снега люди должны ходить сгорбившись, в старой потертой одежде, с застиранным пакетом Marlboro, в котором лежит “тормозок”. А теперь, когда все это накрывает минометными залпами… Пока я наматывал километры по макеевским улочкам, пытаясь добраться до разрушенных ночью домов, то думал: кто же в итоге спускает курок? Может быть, это сделали очень давно, незаметно поместив нас в шахтно-бетонное гетто, где для мышления просто не остается шансов выйти за рамки рабочих часов? 

Пройдя всего несколько километров по одной из улиц, у меня создалось впечатление, что сепаратизм здесь повсюду. Вот только к “ДНР” он не имеет никакого отношения. В каждом из этих домов — своя жизнь, не связанная с жизнью напротив. Прошитый осколком железный забор не имеет никакого отношения к дыре, что зияет в бетонном заборе. Люди здесь не украинцы, не русские и, уж тем более, не “новороссы”. Это люди, чья идентичность определяется шахтным стволом и наглухо закрытыми ставнями, которые первыми примут осколки в себя. Такой себе Догвилль — подобие города, неизвестно где, с линиями краски вместо бетонных стен.

Существующее здесь с реальностью связано мало. Официально линия фронта проходит в
10 км от этих мест. Здесь есть магазины, работает транспорт, а кое-где можно встретить даже детей. На Чудской, ради которой я, собственно, и приехал, увидел одного такого ребенка: пока делал снимки сгоревшего дома, а коммунальщики выгребали пепел в подъезде, эта девочка спокойно шла мимо, не отличаясь от таких же киевских 10-летних детей. Разница была лишь в одном: чтобы выйти на трассу, ей пришлось обогнуть двумя метрами выше большую воронку, пока за заводом и дальше бил миномет. Эта обыденность и одновременно нереальность происходящего сначала сбивает вас с толку. Кажется, что незачем ей идти в школу, — все равно все вокруг сводится к числам 82, 120 и 122. Их запомнить легко. Как и то, что нужно ненавидеть “укропов”. Не все, но многие думают так. Ведь еще один маркер местной реальности — кладбища, где лежат чьи-то братья, отцы, сыновья с фотографиями в камуфляже. Обогнув ту воронку, лет через десять этот ребенок может превратиться в то самое “быдло”, о котором так много сказали во время выдачи в Авдеевке гуманитарной еды. Вполне может быть, что она тоже возьмет эту кашу, проклиная тех, с чьих рук принимает обед. Линейность здесь не работает. Логика разбивается о плиты могил. Впрочем, позже Фейсбук все объяснит.

Многие скажут, что это неоправданный риск. Что снимать там, где ложатся снаряды, а украинскую камеру, мягко говоря, не ждут, — означает впустую рисковать своей жизнью. Но прежде всего я делаю это для себя самого. Конечно, это еще и моя работа, и подобные фото и посты несут мир войны в Киев, Одессу, на Волынь. Война появляется там в онлайн-режиме, в виде интерактивной картинки, вроде пейзажей Самоа на заставке на рабочем столе. И все же в первую очередь я делаю это для себя самого. Это — my education, которое не купишь ни за какие деньги. Впрочем, и платить приходится отнюдь не деньгами. За снимок воронки от САУ или застрявшей ракеты от “Града” отдаешь что-то личное: становится все сложнее говорить о погоде и “панамских архивах”. Перед глазами появляется серость, которая уже не уходит, какими бы красками побед и прогресса ее ни раскрашивали. Старая избитая мысль о том, что на войне нет победителей, становится здесь вроде молитвы. Впрочем, все индивидуально, и многие спокойно переступают через длинный железобетонный макеевский труп — и дальше едят суфле где-нибудь на Печерских холмах. 

Но Авдеевка для меня продолжалась, и, проезжая мост через Кальмиус, я увидел, как на застывшей воде, просто под свист артиллерии, кто-то катался по снегу, натянув подобие парашюта над головой. За счет сильного ветра этот человек буквально летал по замерзшей реке. И хотя в самый центр снаряды прилетают не часто, но от сплошных минометных расчетов в Макеевке его отделяли каких-то 15 минут на авто. 15 минут назад в маршрутке просили водителя не останавливать, чтобы “от укропов не прилетело”, — и вот человек, который раскрыл парашют. Что это? Пир во время чумы? Может быть. А может, этот человек просто понял, что в войне в Донбассе ничего уникального нет, и этот конфликт — просто один из вариантов человеческих отношений. Вариантов, каких миллион. Алеппо больше нет. Грозный не так давно стоял в руинах. Менее известная Руанда, где за три месяца вырезали около миллиона людей — и всем было плевать. Никто не смог ничего сделать. Донбасс на их фоне — царапина. Однажды мне сказали, что не нужно думать, будто здесь — центр мира. И это действительно так. Пока я снимал разбитый квартал в Киевском районе Донецка, и тут же, невдалеке, продолжали ложиться снаряды от САУ, большая часть Украины жила “Світським життям”, кафе и собирала своих детей в школу. Война появится там ближе к вечеру — с новым постом в Фейсбуке и выпуском “ТСН”. И это нормально: не стоит тащить этот пепел в мирную жизнь. Те, кто кричат “все должны быть на фронте”, вряд ли имеют хоть какое-то отношение к этой войне.

Есть такой документальный фильм — Human, премьера которого состоялась на Генеральной ассамблее ООН. В нем нет ничего, кроме крупного плана 2 тыс. людей, каждый из которых рассказывает свою историю. Есть там и рассказ палестинца, чью дочь убил резиновой пулей израильский полицейский. А следом за ним говорит израильтянин, потерявший свою дочь из-за атаки палестинского смертника. Оба они уверяют, что отказались от мести. Что мысль, будто смерть десяти врагов вернет дочерей, порочна и ни к чему не ведет. 

Но я не верю в Human. Я верю в Авдеевку, где люди ненавидят “укропов” так же, как “ЛОМы” в Фейсбуке учат ненавидеть этих людей. И если бы смерть десяти вернула дочь палестинцу, он бы убил. Даже не сомневайтесь. Авдеевка учит нас многому, как и в целом эта война. Но главный вывод, пожалуй, именно в этом: война не кончается там, где затихает гул от ракет. 

Станислав ВАСИН