На этой неделе в эпицентре крупного скандала оказался театр на Подоле. Не всем киевлянам понравилось новое здание, которое возвели на Андреевском спуске. В сети сооружение уже обозвали “энергоблоком” и “крематорием”. “Апостроф” пообщался с автором проекта по строительству театра, харьковским архитектором ОЛЕГОМ ДРОЗДОВЫМ. Он рассказал о всех перипетиях и также признал, что лучше было бы его вовсе не начинать строить в этом месте. Резонанс, который вызвал фасад нового театра в социальных сетях, архитектор связывает с политикой и изоляцией Украины от цивилизованного мира.
- Для начала расскажите предысторию. Как к вам попал этот проект?
— Прежде всего, проект называется “Окончание строительства здания театра на Подоле”. Вообще, инициатива берет свое начало еще в начале 1990-х, когда театр из театра-студии трансформировался в драматический и стал известным, городским начальством того времени было решено построить театр. И был выбран домик, такой купеческий двухэтажный, похожий на те, которые стоят справа и слева от театра.
А еще раньше, в начале 1980-х, Андреевский спуск стал культовой улицей и окончательно сформировался в туристический аттракцион, которым не являлся до этого времени. До этого он был более секретный. Уже в перестроечное время на Андреевском спуске начали проводить разные фестивали, и, как обычно, такая бурная жизнь привела к тому, что все начало меняться.
И тогда было решено рядом с существующим театром-студией, которая вмещала 70 мест, построить традиционное здание театра со всеми его атрибутами, колосниками и так далее. Работала команда, которая выбрала псевдоисторическую эстетику со множеством деталей. Тогда и сформировался последующий путь пенопластового историзма. Финансирование то начиналось, то прекращалось, в общем, что-то там происходило. От первых эскизов, которые есть в интернете, он стал сильно отличаться — он стал в три раза больше. Тем не менее в самом зале на узких лавочках, как для профсоюзных собраний, могло разместиться всего 170 человек. Здание было очень лабиринтным, и у него был образ жилого дома богатого человека, а не театра. Например, в зал выходили три стеклянных окна. Такая вот симулякра, в которой должен был поселиться театр.
Позже нашелся ответственный спонсор, который решил все-таки этот театр достроить. Был конкурс портфолио, который проводили директор театра вместе с меценатом. Уже дальше мы работали одновременно с командой театра и командой “Рошен”.
- Какие были основные сложности в вашей работе?
— Когда мы взялись за этот проект, это был такой лабиринт, что нам казалось, миссия — невыполнима. Но мы проработали какое-то время и уверовали в то, что у нас все получается. Мы что-то снесли, внутри как-то упростили, потому для двухсот зрителей там было многое очень-очень странно, неудобно: надо было подняться, чтобы спуститься, пересекались все потоки, когда ты из гардероба возвращается в зал, встречаешься со входящими… В общем, какая-то была страшная путаница, но мы в общем справились. И нам все это понравилось.
- В чем была идея вашего проекта?
— Про что был наш проект? Конечно, о контексте Андреевского спуска. Наша концепция была такова, что одна из самых ценных вещей — это как раз ступенчатая структура маленькой парцелляции, ритмики кирпичных домиков, которые, как правило, строились даже без архитектора, артелями, и которые имеют свою прелесть. И как раз подчеркивает то, что мы опустили наш карниз до этой ступеньки, выполненной из старинного киевского кирпича, который покупали на разных свалках. Это была отдельная работа. Идея была — унаследовать саму плоть, абсорбировать, чтобы это была не какая-то подделка, а чтобы плоть была настоящая.
Вторая идея, которая дополняла первую, это — зеленый холм, у подножия которого находится театр. Он во многих ракурсах сливается с нашим зданием, и для этого мы выбрали такой естественный материал — цинк-титан. Это не покраска, это такой сплав, который со временем окисляется. Можете себе представить какие-нибудь бронзовые скульптуры со стажем больше 5-6 лет, которым, условно, не садятся на колени. Вот и этот материал приобретет такую патину, станет похожим по своей сути, текстуре.
- Журналисты говорили, что архитектурно-градостроительный совет вынес определенные замечания, которые вы не учли. Прокомментируйте, пожалуйста.
— Там были разные мнения. Юридически они носили рекомендационный характер. Мы выслушали, наверное, две трети выступлений. Из негативных там были, скажем, то, что “харьковчане не могут понять киевских скреп”. Какие-то конструктивные вещи были, были версии, которые мы проверяли. В общем, какие-то еще изменения мы внесли, но использовали тот же инструментарий, который у нас был, немного изменили пропорции — нижнюю часть сделали чуть выше, больше. Где-то нашли возможность убрать метр-полтора в одной части, которая ближе к Андреевскому. А так все геометрические параметры, которые были, они же и остались. Он не стал больше, не стал меньше.
- Вам самому нравится ваш проект?
— Вы знаете, это вопрос из разряда: а любите ли вы своих детей? Мы отдали этому проекту очень много времени и отдали для того, чтобы найти максимально профессиональное решение. Это очень важный проект для нас, и нам он очень близок. Там уже стоят наши подписи.
- А сколько людей работало над этим проектом?
— Я думаю, что где-то порядка 30-40 человек. Команда из 6-7 архитекторов в нашем офисе, группа инженеров со всей Украины — от инженеров по акустике до обеспечивающих систему пожарной безопасности; конструкторы, всякие разные службы, много-много разных людей. Режиссер, коллектив театра, другие службы театра. В общем, это была большая коллективная непрерывная работа в течение двух лет.
- После открытия фасада главный архитектор Киева Александр Свистунов заявил, что он может быть скорректирован с учетом мнения жителей города. Как вы относитесь к этому?
— Давайте подумаем, как это мнение можно собрать. Нам нужно как-то аккумулировать это мнение и его как-то представить. Должен быть для этого какой-то релевантный механизм, это раз. А получится почти как коллективная живопись или коллективная театральная постановка. Я себе так это представляю. Другое дело — проводить какие-то слушания, чтобы ответить на вопрос: да или нет. Сейчас же не обсуждается, быть театру или не быть. А обсуждается, каким он должен быть. Я, например, себе слабо это представляю, как абсорбировать это коллективное сознание и как его направить. Наверное, это возможно. Я просто не знаю как.
- Мэр Киева Виталий Кличко даже сказал, что пока не будет одобрения киевлян, это здание не будет введено в эксплуатацию.
— Это слова политика. И одно, и другое. Здорово, если бы этот алгоритм кто-то объяснил. Может, были какие-то прецеденты.
- Как вы вообще относитесь к тому резонансу, который вызвала ваша работа?
— Во-первых, я хочу разобраться в его природе. Я принимаю это на свой счет и на счет всей команды и из театра, и из “Рошена”. Мы не были достаточно публичными, не было информационного поля вокруг этого театра. Это совершенно точно наша ошибка. Слишком сильно все были погружены в вопрос созидания. А эти вопросы были очень-очень важными.
Второй момент — это очень профессиональная манипуляция сознанием, потому что те картинки, которые были вброшены, и те слова, которые были написаны, — это совершенно точно заказная штука. Судя по стилю и всему остальному, человек так не может писать. Это очень профессиональная работа.
Третий момент — это то, что наше общество переживает такую глубокую неудовлетворенность всей ситуацией в стране, связанную с тем, что были очень высокие ожидания, за это было заплачено колоссальными жертвами и были вроде как мощные усилия направлены на то, чтобы перейти на другую ступень, а мы остались, а то и отступили на несколько шагов назад. И как бы ничего такого не происходило для того, чтобы такая была реакция. Это оказалось просто поводом для того, чтобы вылить тот негатив, который скопился. Тем более это оказалось еще как-то политически связано с меценатом, хотя, я бы сказал, что “Рошен” поступает как социально ответственный бизнес.
Следующий, более серьезный момент — это полная ментальная изоляция от цивилизованного мира. Мы до сих пор представляем собой какой-то изолированный остров в цивилизационном плане. Во-первых, то, как ведется вообще вся эта дискуссия в интернете. Я первый раз с этим столкнулся. Конечно, это колоссальная дикость. Второй момент связан с тем, что Киев остается герметичным городом с точки зрения профессиональной культуры. Я думаю, что это связано с тем, что старшее поколение оккупировало своими вкусами этот город, и навязывается такой образ города через то, что произошло за последние 25 лет. Это город, наполненный почти утопического размера гигантами, просто сверхгигантскими зданиями. Самое страшное — что это жилье, в котором точно есть мини-комьюнити, это такие громадные тюрьмы, которые люди приобретают за собственный счет. И вторая крайность — это вот этот пенопластовый псевдоисторизм, абсолютно безвкусный, иррациональный. И он заполонил практически всю основную историческую часть Киева. И, наверное, на Подоле он является вообще доминирующей плотью. И заповедник всего этого — соседняя Воздвиженка. И, наверное, противники нашего подхода к исторической среде как раз апеллируют вот к такому. Вообще это мало понятно кому-то еще за пределами Украины. Такое отношение к среде, к истории, вообще к месту, городу, потому что такого количества подделок, симулякров нет нигде на планете.
Еще одна важная тема нашего здания — это правдивость. Вот из того, из чего оно состоит, — это и есть суть. Этот дом построен в такое очень-очень сложное время. Это здорово, что в это сложное время тратятся деньги на культуру. Этот дом и внутри, и снаружи является очень прагматичным, очень качественным с точки зрения технологии, с точки зрения всех этих поверхностей и материалов, которые там будут, эстетичных и стойких ко времени.
Что меня поразило во всем этом, так это то, что почти никто из горожан не говорил о том, что это здание театра. Я постараюсь провести аналогию: представьте себе, что огромная пятимиллионная громада (я думаю, Киев сейчас не меньше), громадная христианская община не нуждается в церкви. Мне казалось, что это такой дефицит, такая необходимость в этом месте, этом доме, который все ждут обрести. Но об этом вообще не шла речь. Не случайно я такую аналогию провел, потому что церковь имеет свою инфраструктуру, она отличается от всех соседних домов, на ней колокольня, это определенное публичное пространство, которое имеет свою оболочку. Театр — приблизительно то же самое. И колосники — это его колокола, они нужны для того, чтобы обеспечить мир перфоманса, мир спектакля, чудо драматического жанра. Это место для всех. Это публичное здание. С точки зрения масштабов, если это театр — тут не надо этого стыдится, этого скрывать.
- Может, проблема как раз в том, что театр не стоило строить на Андреевском спуске?
— А теперь к вам вопрос, и я думаю, что каждый должен на него ответить. Что надо было сделать со зданием театра, которое сейчас достраивается, по мнению каждого? Я думаю, что, по сегодняшним ценам, то здание театра, которое мы переделывали. уже стоило 5-6 млн долларов. Там колоссальные работы, там миллионы бетонов, сваи, укрепление склонов, которые делали предыдущие строители, инженеры. И что с этим? Город должен был продать это под офис? Вообще все это снести, засыпать землей? Какое мнение горожан, интересно, по этому поводу? Наверное, есть места, которые больше могли подходить для этого. Вот если мы сейчас представим, что не было ничего. Но мы наверняка знаем, что каждый клочок земли в центре, где хотелось бы быть театру (а это не просто здание, это успешная трупа, на чьи спектакли билеты раскуплены загодя), уже занят. Мы говорим сейчас об современном театре с очень высокой современной технологией. Вот мы просто взвесили одно и другое. Мы сделали свой выбор. Эти деньги, которые потрачены (на самом деле их было намного больше, они бессовестно разворованы, там десятки криминальных дел по строительству этого театра), эти разворованные деньги — это было впустую? Нам показалось, что социально ответственно его закончить. И что там он может быть.
- А если бы там не было ничего?
— То мы бы рекомендовали его не начинать. Абсолютно точно.
- А помимо всяких отзывов от “экспертов” в социальных сетях, наверное, вы услышали какое-то профессиональное мнение по поводу проекта. Было такое?
— Вы знаете, было. Есть мнения, которые я уважаю и которые мне близки. Были там слова поддержки, была очень тонкая дискуссия, потому что это связано с тем, что важно всю историю знать от начала и до конца, то, в каком контексте мы работали.
